В гостях у Рема или разведчик из будущего - Алексей Птица
Шириновский поперхнулся и чуть было не швырнул в наглую проститутку стакан, но вовремя сдержался. Фрау быстро отошла к подруге, что-то негромко сказала. Та тут же рассмеялась и сделав оскорбительный жест рукой, вышла вместе с ней.
— Вот, сучки! — всё настроение тут же ушло. Шириновскому хотелось вскочить и высказать всё, что он думает о них. Старые привычки всё же брали над его логикой вверх, но он сдержался во второй раз. Доев, подозвал официанта и расплатившись, ушёл в свою комнату, больше его никто не беспокоил. А с утра, он отправился в штаб НСДАП.
Главный штаб
Утром Шириновский долго смотрел на себя в зеркало и тихо проговаривал про себя: — я Август Отто фон Меркель, я Август Отто фон Меркель, — и так несколько раз. Прошлая жизнь тянула его обратно, мешая превратится в того, кем он был сейчас. Словно старая кожа, она с неохотой, рванными изломанными кусками слезала с его души и ума.
Все эти месяцы, он ткал своим умом и сознанием новую маску, ту, с которой теперь предстояло жить и работать. Каждый человек с самого рождения плетёт невесомые нити этой маски. С годами она становится плотнее и изощрённее, пока полностью не ляжет на лицо, изменив его подчас до неузнаваемости.
И только в глубокой старости, она даёт трещину. Лопаясь, расползаясь на части, она начинает покидать лицо, обнажая истинную человеческую сущность, ту, что он получил с рождения и выработал в процессе жизни. Бывает так, что всем известный добряк, на самом деле оказывается циником и последней сволочью, а нелюдимый и на словах жестокий человек, на деле оказывается добродушным и мягкотелым. В жизни случается всякое, ведь жизнь прожить — не море переплыть… Лишь только дети и старики могут не заботиться о масках, лишь они.
Всем людям во взрослой жизни приходится создавать и одевать маски, а некоторым и по нескольку раз подряд. И самым, наверное, одиозным из них и был Владимир Вольфович Шириновский.
Сейчас он застыл, смотрясь в себя в небольшое овальной форме зеркало, что висело в гостиничной комнатёнке. Смотрел и не узнавал себя, смотрел и пытался разглядеть в себе то, что он видел семь десятков лет, но нет, ничего общего, абсолютно ничего.
Его передёрнуло от осознания этого, к голове резко прилила кровь, подогнанная отчаяньем и противоречивыми эмоциями. Сознание поплыло, ему резко поплохело, отчего сам того не осознавая, он шагнул назад к кровати и запнувшись, буквально рухнул на неё. В голове закружились безумным хороводом разные видения, накатила новая волна дурноты. Он попытался встать, и не смог. Желудок резко скрутило, к горлу подступила тошнота и его вывернуло в пароксизме рвоты.
Перед глазами поплыли разноцветные мушки, сквозь которых ничего не было видно, лоб покрылся испариной, и взамен тошноты, резко подступила слабость. Кажется, он побледнел и у него скачком упало давление.
«Шестьдесят на сорок!» — мелькнула в голове мысль и тут же испарилась. Дальше, он просто лежал ни о чём не думая и, кажется, вообще потерял себя. Его самовнушение перед зеркалом дало совсем неожиданные плоды, тот Шириновский уходил не прощаясь, и его сознание смешивалось с сознанием Маричева, оставаясь главной несущей.
Нет, он по-прежнему оставался самим собою, но уже в новом качестве, в том, в котором это требовалось здесь и сейчас. Почему так получилось, он не знал, видимо сила самовнушения оказалась критически важной, а может страх за свою жизнь и будущее, усилили его восприятие, так неожиданно ударившее ему в голову.
Он без сил откинулся на подушку, стремясь перебороть вселенскую слабость, а в это время его мозг и сознание продолжали работу над его психоэмоциональным перерождением. Когда он смог встать, он уже ощущал себя Августом Отто фон Меркелем в той мере, в какой это было максимально возможно, оставаясь при этом всё тем же Шириновским, но только глубоко в душе. Сейчас он был Шириновским, таким, каким был Максим Исаев то бишь Макс Отто фон Штирлиц.
* * *
Я, снова смотрел на себя в зеркало, почёсывая отросшую щетину. И с чего вдруг мне стало плохо? Вроде бы смотрел и вживался сам в себя, примеряя окончательно чужую шкурку, и на тебе… Хоп, хей, ла-ла-лей, бац и в обморок. Захотелось невольно закряхтеть, посетовав на себя, всё же прожитые годы давали о себе знать, а уж груз той информации, что ложился за эти годы, тянул прямо в Ад. Я слишком много знал, и как не прятался от ковида, ничего не помогло.
И ведь берёгся, никого из чужих к себе не подпускал, пропивал всяческие лекарства и витамины, но всё равно не помогло. Я вздохнул и в который раз посмотрел на себя в зеркало, из него глянуло чужое, а теперь моё лицо. Так, а сколько времени прошло?
Рука невольно потянулась в карман брюк, в котором лежали дешёвенькие часы-луковица. Щёлкнула металлическая крышка, обнажая пожелтевший от времени циферблат старых часов. Часы показывали без четверти девять. Однако времени минут двадцать прошло, а то и больше. Придётся опаздывать, хоть это и не по-немецки.
Хотя чего переживать, ведь точного времени прибытия ему никто не сказал, значит, и проблема не стоит и выеденного яйца. Мысли о яйце тут же пробудили аппетит. Встав с утра, я засобирался не успев позавтракать. Да и где тут завтракать, опять что ли в ресторан спускаться? Но, там дорого, а купить чего пожевать на утро, я не додумался, как-то вылетело из головы. Вот она гримаса жизни, тело молодое, а мозги старые и старческая забывчивость осталась, хотя, казалось бы, так не должно случиться, но случилось.
Я снова тяжело вздохнул, придётся идти на голодный желудок и голодать вплоть до обеда, а может там покормят? Вряд ли, всё только начиналось и денег у НСДАП на всех не хватало. Лучшее — вождям, а всем остальным, как придётся. Да уж и хватит, наверное, мысли свои мусолить да перетирать их в голове, пора бы уже и выдвигаться в нужную сторону.
Однозначно! — я вновь хмыкнул, вспомнив свои каламбуры, что так навязли у всех в головах, ассоциируясь с моим именем, но ничего, я ещё всем покажу кузькину мать, тряхну сединой да перхотью. В общем, мало никому не покажется, а то раскис тут понимаешь, словно Ельцин у колеса самолёта в США. Да, угораздило же с ним общаться в своё время по делу и без дела, но Борис уважал его и помогал, место шута даже предостовил
