Василий Звягинцев - Бульдоги под ковром
Демонстрация заняла не меньше часа. После ее завершения волонтеры расходились слегка пришибленные, «обалдев сего числа».
Понимая, что людям нужно дать прийти в себя, Шульгин объявил, что после оборудования лагеря все свободны до вечера, а к обеду и ужину распорядился выдать красного сухого вина.
Обсыхая на гладких каменных плитах после купания в море, Басманов вместе с окончательно сложившимся кружком наиболее близких приятелей говорили все о том же: о невиданной технике и невероятном уровне подготовки своих инструкторов.
— Как хотите, господа, не возьму в голову, зачем еще и мы, если наши хозяева уже имеют таких солдат? — спросил капитан Терешин, известный геройским побегом с Лубянки.
— Голос крови, господа, — пошутил Эльснер. — Желают иметь преторианцев исключительно из соотечественников…
— Поручик, пожалуй, прав, несмотря на молодость, — кивнул Сугорин. — Вот вообразите для примера, что наши «наниматели» — слово «хозяева» мне не нравится — на самом деле занимаются серьезными делами в Африке ли, в Америке… И кто может быть надежнее, чем мы — вояки без родины да с таким опытом. Штучкам этим обезьянским мы в конце концов научимся, невелика премудрость, а вот поведению в настоящем бою… Вы, может, не видели, а я видел, когда помощником военного агента в Париже был, — ни американцы, ни англичане так, как мы, воевать не могут. Как хотите, но любая армия, кроме нашей, в пятнадцатом году просто побежала бы… От Перемышля и сразу до Смоленска, если не дальше…
Слова Сугорина встретили полную и общую поддержку. Да и в самом деле — кроме Гражданской с ее Ледяным походом, боями на Дону, Украине и под Орлом, почти каждый из присутствующих воевал или еще в четырнадцатом у Гумбинена и Танненберга, или в пятнадцатом на Карпатских перевалах, прорывал австрийский фронт с Брусиловым, штурмовал обледеневшие стены Эрзерума с Юденичем…
— А с такими танками и автоматами мы бы от Орла до Москвы за день доперли… Какая у него скорость, верст тридцать?
— А пятьдесят не хочешь? — засмеялся довольный тем, что знает все раньше и лучше всех, Мальцев.
— Ну так вообще за четыре часа!.. И ни одна сволочь не остановила бы!
— Если бы да кабы… Если бы дураками не были, с Корниловым еще летом семнадцатого идти надо было… — Штабс-капитан выругался не зло, а скорее печально. — А теперь в чужих краях кровь проливать придется. Знать бы, чью…
— А знаешь, что я подумал? Слишком это все серьезно. Не задумали часом наши друзья-хозяева обратно у англичан Трансвааль с Оранжевой отбивать? И таких, как мы, по всему свету сейчас собирают? Золота и алмазов у буров вволю… Нас вот да еще немцев навербуют, они там у себя тоже с голоду дохнут, а вояки — сами знаете… С таким оружием много и не надо, тысяч десять — и порядок.
Басманов в рассуждении своей предстоящей должности предпочитал лишнего не говорить, даже товарищам, но сейчас не сдержался.
— Интересная мысль, — увлеченно поддержал его Давыдов. — Романтично даже. Восемнадцать лет копили сокровища, делали новейшее оружие, разрабатывали планы — а сейчас решили начать…
— Не знаю, Миша, ей-богу, не знаю, — обращаясь к Басманову и пропустив мимо ушей слова поручика, сказал Сугорин, — да не слишком хочу и задумываться. Как считаешь, чего я сюда пошел, зачем в Крым не вернулся?
— Да никак не считаю…
— Врешь, все об этом думают. Не верю я в победу. Ты после Новороссийска, я после Одессы. Ничего не выйдет, конец! Еще месяц, другой… Слащев с пятью тысячами зимой Крым спас. Так они против него сто, двести тысяч бросят, миллион. Народу хватит. И тогда здесь, в Константинополе, такое начнется, что наша с тобой эпопея — детский крик на лужайке…
— Да оставь ты, тошно слушать. Решили — значит, решили. И хватит. В Африке поживем, на негритянках переженимся. Всю жизнь мечтал попробовать… Смотри, вот наш «классный дядька» идет, он тебе покажет крик на лужайке…
…И неделю, и другую, с утра до вечера, а часто и ночь напролет Шульгин при помощи роботов-инструкторов превращал белых офицеров в «зеленых беретов». Впрочем, «зеленые» — это так, по аналогии, а на самом деле он еще не придумал, какой характерный знак отличия следует придать своим питомцам. Что берет — ясно, штука удобная для ношения в полевых условиях и достаточно выразительная зрительно. Но цвет? Красный — не подходит по очевидной причине, белый — маркий, синий — не гармонирует с камуфляжем. Наверное, лучше всего будет черный. С белой или красной окантовкой. Спешить пока некуда, можно и еще подумать. Все равно этот знак принадлежности к новому ордену он решил вручать на выпуске, вместо диплома.
А пока до выпуска далековато.
Десятикилометровый кросс для разминки, завтрак, изучение материальной части со стрельбой, преодоление штурмполосы, с каждым днем все более сложной, обед, часовой отдых. Боевая подготовка в составе отделения, изучение и практическое занятие по вождению джипа, грузовика, мотоцикла, самоходки, занятия по рукопашному бою, ужин, а там либо отдых и отбой, либо все то же самое в ночном варианте… И так каждый день, без выходных, по двенадцать часов в сутки минимально.
Зато кормили бойцов разнообразно и до отвала, по специально разработанным высококалорийным рационам, всякие экзотические фрукты грудами лежали на подносах в столовой, позволялось в свободное время выпить в меру желания и возможностей, а красное сухое вообще выдавали вместо воды по причине его целебных свойств и жаркого климата.
По вечерам показывали фильмы изумительной четкости и даже — ДАЖЕ! — цветные и со звуком. В основном про таких же, как и они сами теперь, рейнджеров, сражающихся с какими-то жуткими арабами, аннамитами и вообще бандитами непонятных национальностей. Непрерывная стрельба, взрывы и море крови… Впрочем, на вторую неделю все привыкли к очередному чуду техники, не обращали внимания ни на длину картин, полтора часа вместо обычных для тех лет 15–20 минут, ни на двадцать четыре кадра в секунду, а лишь профессионально обсуждали действия персонажей. Правда, Шульгину для таких киносеансов приходилось выбирать фильмы, не имеющие явных анахронизмов, действие которых происходит в девятнадцатом или первой четверти двадцатого века, а из более современных боевиков вырезать неподходящие реалии.
А ночью, если выдавалась вдруг спокойная, офицеры, кого не сваливал сразу необоримый сон, сидели по палаткам или у костров, потягивали вино, пиво, а то и знаменитый гусарский пунш, почти как у Дениса Давыдова: «Деды, помню вас и я, испивающих ковшами и сидящих вкруг костра с красно-сизыми носами…» — и разговаривали, реже о прошлом и настоящем, чаще о будущем.
— …Ты не думаешь, что мы перебираем? — спросил как-то Берестин у Новикова. — Не слишком ли круто? Футуршок не случился бы, однако… И Сашка наш совсем распоясался.
— Отнюдь. С тобой же не случился? А они все же в привычной компании, в своем времени, и столько уже за шесть лет повидали и пережили, что нашими фокусами их не потрясешь. Тем более постоянный медицинский контроль и условия, не считая тренировок, вполне курортные. Учти, кстати, что начало века к футуршокам куда больше располагало. Смотри сам — за девять лет от первого полета братьев Райт до «Ильи Муромца» и воздушных бомбежек — автомобиль, танк, автомат, ядовитые газы, дредноуты, кино, радио… Что там еще было? Ну да, телевизор через три года появится… Мировая война опять же, три революции, расстрел царской семьи… Из салонов Серебряного века в подвалы Лубянки, камергер — в дворники, флигель-адъютант — в парижские таксисты… И, в общем, приспосабливались. Чем их еще потрясти можно?
А офицеры разговаривали о своем.
— И вы еще будете спорить со мной, господа? — спрашивал, любуясь перечеркнувшим небо Млечным Путем, Сугорин. Он лежал, опираясь спиной на свернутый матрас у откинутой боковины палатки, рассуждал неторопливо, будто на лекции в академии, прерываясь иногда, чтобы отхлебнуть пива из пестрой банки. Очень ему оно отчего-то понравилось с первых дней. — Такого одновременного и секретного, именно секретного, господа, прогресса во всех областях науки и техники быть не может. Прогресс происходит постепенно, зародившись в одной области, изобретение или открытие распространяется на другие по определенным законам. Не буду останавливаться на деталях. Вы их сами знаете. А тут слишком много и сразу… Но что из этого следует?
— А ничего, ваше высокоблагородие! Ваши разумные доводы смешны именно потому, что направлены против очевидности. Как известное постановление французской академии про небесные камни… Ну что мы с вами, армеуты серые, знаем о цивилизованном мире? Мы, как московиты четырнадцатого века, живем только своими заботами — какой князь лучше, какой баскак свирепее и почем на ярмарке соль и жито.
