Роман Злотников - Орел расправляет крылья
«Ся-муря» чувствовали себя в деревне вольготно, четыре их довольно диковинного вида корабля стояли вплотную к берегу, врезавшись в песок острыми килями. Панас некоторое время разглядывал разворачивающуюся картину грабежа деревни, а затем повернулся к казакам.
— Значит, так, робяты: первым делом захватываем корабли. У них там народу, вижу, не шибко много. Так что справимся быстро. Вон там, под бережком, быстро пробежим — и айда. А ужо оттоль, с кораблей, и начнем палить по тем, кто сбегаться начнет. Оне ж корабли нам никак отдать не смогут, так что полезут. Тут-то мы их и прижмем…
Так все и вышло. На лодьях «ся-муря» оказалось всего по десятку охранников, кои завопили уже тогда, когда казаки полезли на борт. Завопили и бросились на казаков, воздев над головой какие-то слабо изогнутые сабли, кои держали еще к тому же обеими руками. Это ж как двумя руками на сабле биться-то? Да такого бойца зарубить — делать нечего… С охранниками справились быстро, а затем организовали «казачью пальбу», когда полсотни лучших стрелков, засев у бортов, почти беспрерывно палили из пищалей, кои споро заряжали для них остальные полторы сотни казаков…
Через час, когда берег оказался завален трупами «са-муря», которые не придумали ничего, кроме как тупо бежать к своим кораблям, воздев над головой все те же слегка изогнутые сабли, сотня казаков выбралась из лодок и двинулась прочесывать деревню. В деревне обнаружилось еще около двух десятков «са-муря», большинство которых пришлось посечь, а шестерых удалось взять в плен. А вообще особого впечатления на казаков они не произвели. Одеты — бедно, большинство — босые, остальные в примитивных деревянных опорках, шлемы — только у трети, бронь — вообще у десятой части, мечи — из дрянного железа, из другого оружия лишь копья и луки, кои почти все были оставлены на кораблях. Так что из трофеев самым ценным оказались корабли. Ну и железо. Потому что назвать эту рухлядь оружием ни у кого язык не повернулся[44]. Все надо было перековывать…
По возвращении в острог тут же отослали донесение атаману и известия по остальным острогам, где подробно описали все, что узнали. Ну и отправили атаману часть трофеев на двух кораблях. Вместе с четырьмя пленниками. Один корабль решено было подарить Перебийносу, поскольку корабли оказались куда более легкими в ходу, чем имеющиеся лодьи, а остальные являлись законной военной добычей. Двух оставшихся пленников решили использовать для изучения языка будущего противника.
До конца осени «ся-муря» приходили еще четыре раза, а последний ажно на двенадцати кораблях. Причем ни один из этих двенадцати в тот раз к берегу не приставал. Прошли вдоль берега на почтительном расстоянии, рассматривая свежие стены острогов и стоявшие в бухтах захваченные суда. Атаман, собрав донесения, долго качал головой, а затем повелел укрепить два оконечных острога с каждой стороны всей линии острогов, кои были устроены так, что располагались друг от друга максимум в дне пути. Ну чтобы можно было в случае чего быстро прийти на помощь товарищам, даже если корабли использовать было бы невозможно. В крайних острогах с помощью прибившихся сибирских казаков заложили по две башни, из коих можно было обстреливать лезущих на стену, а оказавшийся среди них же добрый оружейник из собранного железа сумел сковать несколько «дробовых пищалей», стрелявших каменным и железным дробом.
Но все понимали, что это мера временная. Нужны были пушки. Да и огненный припас был на исходе. А делать его было не из чего — если уголь можно было еще нажечь, то ни ямчуги, ни серы обнаружить не удалось. Поэтому по весне было решено отправить на паре захваченных кораблей гонцов на Большую землю. Докладать о выполнении царева повеления и просить помощи. Хотя у атамана и свербела червоточинка сомнения — а верно ли они на Сахалине?..
Зиму пережили в общем нормально. «Ся-муря» не беспокоили, погода также была не шибко сурова, в родных местах и поболе снега наваливало. Немного напрягало отсутствие солнца. Ясные дни случались на острове очень редко. Но припасу, что натащили айну, хватило с лихвой. Избы до холодов построить успели, но печи покамест класть было не из чего, отапливали очагами. Впрочем, народу в каждой избе зимовало десятка по три, так что не мерзли…
По весне выяснилось, что почитай все бабы брюхатые. Что всех тут же шибко развеселило. Тем более что где-то треть баб были невенчанные. Ну да батюшку взять все одно было неоткуда, поэтому решили не напрягаться и покамест жить как живется. А гонцам велеть просить еще и батюшку. Ну и пушек. Хучь бы каких…
Едва только успели отправить гонцов на одном из захваченных кораблей, как у крайнего острога, нареченного Починным, потому как его казакам первыми пришлось принять боевое крещение в здешних местах, появился почитай флот. Два с половиной десятка кораблей, с коих высадилось чуть не полторы тысячи «ся-муря» во главе с каким-то важным начальником, устроившим себе ставку на высоком мысу, на коем обычно располагался острожный дозор, следящий за морем. Но казаки успели послать гонца в соседний острог сухопутным путем, так что спустя шесть дней к осажденному острогу, успевшему отбить три приступа, при коих очень пригодились дробные пищали, подошла подмога числом почти в восемь сотен человек. В осаждавшей армии к тому моменту уже осталось едва ли не столько же. Так что внезапная атака, предпринятая, когда «ся-муря» полезли на очередной приступ, привела к тому, что от острога успело сбежать только три корабля. Пяток были сожжены, а остальные достались победителям. Так же как и полтора десятка пленных. Причем в столь малом числе их казаки были не виноваты. Эти дикие «ся-муря», увидев, как пуля одного из казаков сразила того важного начальника, а шансов победить у них не осталось, принялись массово резать себе животы…
Более до конца лета «ся-муря» не появлялись. А на исходе сентября до острова добрались посланные весной на Большую землю гонцы. Да не одни. Вместе с ними приплыл давно ожидаемый батюшка, а также рота стрельцов из добравшегося до Амура царева войска. Кроме того, командовавший войском генерал отправил им сотню бочонков порохового зелья, свинцового припасу и военного дохтура с тремя помощниками-лекарями. Но пушек не дал. Стрельцы и дохтур присланы были на время. А батюшка — как сам порешит. Генерал сообщил в грамотке, что отписал обо всем государю и ожидает от него распоряжений насчет казаков. Но не сомневается, что государь все усилия казаков оценит и одобрит. И оне нонича могут считать себя полностью свободными от всех вин. На том год и закончился…
10
— К торжественному маршу!..
Я сидел на смирном белоснежном Испогане, присланном мне еще десять лет назад персидским шахом, уж не помню по какому случаю, сурово сдвинув брови и выпятив уже наполовину седую бороду. За моей спиной расположилась живописная группа из десятка бояр и великих бояр. Я принимал парад по случаю очередного выпуска пушкарской военной школы. В принципе, на самом деле таковых выпусков было пять, поскольку помимо пушкарской в строю стояли еще и выпуски пехотной, кавалеристской и военно-инженерной школ, а также Военной академии. Однако для меня наиболее важным был выпуск именно пушкарской. Потому что в первой шеренге выпускников возвышался довольно-таки долговязый молодой человек двадцати лет от роду именем Иван, фамилией Годунов, являющийся моим первенцем и ныне занимающий государственную должность наследника престола. Впрочем, Годуновых сегодня на этом плацу, на коем выстроились еще и первые роты всех полков, составляющих гарнизон Одинцовского военного городка, было трое. Кроме меня и Ваньки в строю первой роты Калужского драгунского полка стоял рядовой-новик Данила Годунов, коему через месяц должно было исполниться семнадцать лет, лишь этой весной окончивший Белкинскую цареву школу. Ну а в сорока верстах отсюда, как раз в этой Белкинской царевой школе, еще только постигал науки и ремесла двенадцатилетний Федор Годунов-младший. Ну это уже к слову… Так вот, именно таким скоплением Годуновых на этом плацу и было вызвано мое здесь присутствие. Впрочем, в Одинцово я и так приезжал гораздо чаще, чем в иные военные городки. Ибо оно было расположено наиболее близко от Москвы…
— Поротно!..
Я повел взглядом по замершему строю, найдя высокую и худую фигуру сына. Он стоял третьим в шеренге. Рослый малый вымахал. И толковый. Через год службы выбился в капралы, а затем и в военную школу попал. И окончил ее ноне вторым по списку. Причем, судя по всему, мог бы и первым. Это инструктора расстарались. Всем известно, как я всех гоняю, требуя спрашивать со своих отпрысков еще куда более, чем с любого другого. Вот и, желая мне потрафить, подзавалили парня…
А куда деваться-то? У ребят не будет, как у меня, опыта двух жизней и возможности смотреть на мир из временной растяжки в четыреста лет. А страна им достанется ох какая непростая. Так что необходимо закладывать традиции семейного воспитания. Я ведь почему принял решение и далее множить и развивать дворянство-то? Как раз именно из-за этих традиций семейного воспитания. Нет, социальные лифты в государстве необходимы. Дворянство не должно превратиться в замкнутую касту, свысока взирающую на остальных. Плохо кончится, причем и для дворянства, и для государства… Но вот то, что первую скрипку в государстве должны играть люди, превыше всего ставящие служение, — несомненно. А насчет социальных лифтов — я это дело уже предусмотрел. Так, два года назад по примеру Петра Первого я ввел в стране Табель о рангах. Правда, о десяти, а не о четырнадцати классах. Гражданские ранги начинались с писца и заканчивались великим боярином. Личное дворянство давалось только с пятого ранга — со стольника, а потомственное — с седьмого, с окольничего. Да и сама табель была слегка изменена. Скажем, думных дворян там не было вовсе, а бояр было аж два чина — просто бояре и великие бояре. Скажете, писец — не шибко благозвучно звучит? А типа какой-нибудь коллежский асессор, значит, благозвучнее…
