Юрий Гамаюн - Отрок. Перелом

Отрокам уже казалось, что сам бунт произошел из– за них, и ждали теперь всякого – вплоть до того, что их и вовсе из Ратного выгонят. Ну, или из ученичества, что по сути одно и то же, ведь именно из-за них десятники тогда из села уехали, и потом еще два десятка на выручку сорвалось. Если бы не это, глядишь, и бунта бы не случилось. И это вдобавок к прежней провинности. Даже приезд Ведени их не очень обнадежил. Может, одного его и оставят?

Неужели их ученичество в самом деле закончилось? Все видели, что старший наставник сердит не на шутку, и каждый считал, что больше всех виноват именно он. Даже Игнат с Рябым старались не окликать лишний раз Луку.

Сразу же после ужина десятник буркнул, чтобы построили учеников, и молча наблюдал, как выполняется приказание, потом тяжело шагнул к шеренге отроков, с мрачным видом прошелся вдоль нее, вернулся к Ведене… Прошелся еще раз. Дернул за пояс кого-то из отроков, тот чуть качнулся, за что немедленно словил тяжелую оплеуху. Другому хлопнул по плетеному шлему, проверяя, правильно ли тот сидит на голове, и, когда отрок клюнул носом от удара, Лука не выдержал. Впервые за все время рыжий десятник не просто рычал или рявкал – он орал! Да так, что уже устроившиеся для ночного сна птицы в лесу, с шумом хлопая крыльями, сорвались с веток.

– Вояки беспортошные! Им мамки еще сопли подтирают, а они уже в походы, как к девке под подол шастают! Я вам устрою поход раком голой жопой на ежике!

Десятник выливал на мальчишек всю злость, что накопилась за эти дни, весь свой страх за них. Да и за все остальное, чего уж тут… Крыл он их словами, которых они раньше и не слыхали; то, что изрекает десятник, понимали только отчасти, и то больше по общему смыслу. Случись такое неделю назад, они бы точно перепугались до мокрых порток, а сейчас.

Лица отроков сначала нерешительно, а затем все шире и шире расплывались в блаженных улыбках вопреки их желанию: сам того не замечая, полусотник в своей пламенной речи размечал обучение отроков на годы вперед, обещая им все прелести службы, какие можно было представить. Ну и пусть! То, что они представить все обещанное пока не могли, не имело ровно никакого значения: с мальчишек словно колодки сняли. Нет, они стояли, как и прежде, навытяжку, и строй удерживали самый ровный за все время обучения, но вот их лица подвели. Коли уж дядька Лука лично обещал им весь навоз вплоть до Турова и все нужники в округе, не говоря уж об обычных занятиях, значит, у себя в учениках он их оставил. Чего еще требовалось для счастья?!

А Лука все никак не выдыхался и, не обращая внимание на цветущие физиономии парней, продолжал изощряться в «изящной словесности». Слишком уж тяжело дались ему эти дни: глаза покраснели с недосыпу, а под ними набрякли темные мешки.

Отлаяв всех разом, десятник перешел на каждого в отдельности, и только тут до них стало доходить, что такое настоящий разнос и почему отцы и братья старались не попадать под разбор десятников.

Первым под удар попал Бронька.

– Ты! Жопа рыжая! – орал десятник, сам еще более рыжий, чем его малолетний родич. – Все мечты мечтаешь?! В былинные витязи метишь? Слава их красная покою не дает? Сколько раз наказывал тебе язык на привязи держать?! Молчать!

Бронька, открывший было рот, чтобы покаяться, едва не прикусил язык от грозного рева. Каяться было бесполезно, оставалось лишь переждать бурю, принять громы и молнии, а затем насладиться плодами разноса в виде нужников, выгребных ям, прополки огородов в ночную пору и всем прочим, что подскажет воображение и опыт наставников.

– Ты, лягуха мокрожопая, весь род наш позором покрыл! Отродясь дураков у нас не водилось, и в сотню шли ратники, а не девки удумчивые! А чтобы поумнел, и для мыслей, а не языка время оставалось – велю молчать! От сего дня и покуда не сочту нужным! Ясно? На указ отвечать дозволяю – и не более!

Веденя стоял, как и положено старшому, крайним справа и в душе радовался, что, пусть и неудачно, но его миновали все грехи, которые в этом «походе» отроки на свои шеи накачали, и, стало быть, этот разнос самого его не касался. Его-то разносить не за что – не был он там. Поэтому когда десятник, наконец, пройдя строй слева направо и раскатав чуть не в блин каждого из мальчишек, обрушился на него, Веденя, не ждавший такого, едва не отшатнулся назад. Не от испуга – от удивления.

– Старшой, стало быть? – Лука вперился в него красными, как у упыря, глазами. – Нет, Леха, ты глянь! Мы всю весну перед ними, как бабы у колодца, распинались! Все языки стерли, а этому хоть бы хрен! Один все решил! Тоже мне, выискался Всеслав Воитель! Только тот не один на ворога пер, а своей ратью его брал! А ты? Остолоп! Ты зачем старшим поставлен был? Чтобы старые бревна башкой колоть или той же башкой думать? Десяток у тебя за спиной зачем надобен? Жопу твою разглядывать? Так десятку не жопа, а голова твоя надобна, а ты?! Единственную ценную вещь у себя едва по дурости не расколол. Или гордость замучила? «Сам справлюсь»! Вам, дурням, сколько раз говорено: десяток единством силен, а не кулаками! А десятник силен своим десятком! Ты старшой в своем десятке, а думаешь, как девка, на сеновале прихваченная: задерут юбку – сласть ухвачу, нет – тоже хорошо, в честных останусь.

Думаешь, сумел бы один отбиться, так и славу бы добыл?! Запомни раз и навсегда: славы без десятка у десятника не бывает! Десяток указа от тебя ждал, а ты их ни в грош не поставил! Са-ам! За то повинишься перед десятком… – последние слова Лука уже скорее прорычал, чем проорал, видно, все же выдохся. Не мудрено: такого даже Леха Рябой, стоявший здесь же, не видел ни разу. – А сейчас… Старшой! Справу в порядок и спать! Завтра я вам всем верховых ежиков сыщу, вояки жопоголовые!

Мальчишки, старательно топая в ногу, отправились прочь, а рыжий десятник, не двигаясь, задумчиво глядел на то место, где они только что стояли.

– Лука, ты чего? – обеспокоился его необычным поведением Рябой.

– Да вот… – начал было Лука и, словно очнувшись, вздохнул, взглянул на друга, будто только что его заметил. – Слушай, Леха, а как Гребень с нами-то управлялся? Один? Мы же и постарше тогда были, и дури в нас побольше накопилось…

Рябой понимающе усмехнулся:

– Так то Гребень!

Пройдут годы, отроки повзрослеют, сами станут воями. И придется им учить себе смену. Тогда-то и поймут они, отчего так разъярился на них дядька Лука, почему обвинял, иной раз несправедливо, за что гонял пинками и не жалел затрещин. И главное – отчего так орал сегодня, не сдерживая гнев и не выбирая слов. Тяжесть, которую он принял на себя за своих учеников, смогут оценить лишь те из них, кто сам с этим столкнется, те, кто доживут.

А все, кому дожить до наставничества не удастся, тяжким грузом лягут на душу учителя, и за каждого из них останется зарубка на его сердце. За то, что он не научил, не упредил, не предвидел, не успел объяснить… И счет уже открыт: Касьян по прозвищу Карась стал первым, но последним не останется. Сколько из этих отроков доживет до собственной свадьбы, неведомо – Лука понимал это, глядя на строй.

Веками десятники, унтеры и сержанты срывают голос, отчаянно матеря своих подопечных и безжалостно гнобя их на учениях. И провожают каждый новый призыв с тяжелой болью в сердце, зная, что отправляют их на смерть. Надеясь только, что сделали все, что смогли, что если не все, то хотя бы большинство учеников выживет и передаст эстафету следующему поколению.

Именно потомки таких мальцов будут век за веком вставать несокрушимой преградой на берегах Непрядвы и Угры, на редутах Бородина, бастионах Севастополя, Брестской крепости и Осовца, в окопах Сталинграда, в афганских и кавказских горах. Именно им на своих плечах нести через века надежду, славу и спасение России.

Так далеко Лука не заглядывал, но он знал, что только от него зависит, будут ли внуки этих мальчишек рассказывать о своих дедах, светясь от гордости, или эти внуки не появятся вовсе.

Евгений Красницкий

Изменение отношения к армии в общественном сознании во второй половине XX века

Как это ни парадоксально, но после победы в Великой Отечественной войне на протяжении нескольких десятилетий в советском, а потом и в российском обществе развивалось негативное отношение к армии и военным. Я еще помню времена, когда лучшей одеждой для мужчины считался военный мундир, у военных училищ по выходным толпились девушки в количестве, превышающем количество курсантов, и никто не смел употребить термин «защитник Родины» в саркастическом или ином уничижительном смысле.

Прошло полвека и картина изменилась до полной противоположности. Правильно ли это? Наносит ли вред Державе и Российскому суперэтносу? Заметьте, я не задаюсь вопросами типа: плохо это или хорошо, справедливо или несправедливо и прочими в том же духе. В теории управления не используются подобные категории, там есть только «целесообразно или нецелесообразно».