Порождения войны - Яна Каляева
— Отставить! — рявкнул Князев. — Не лезь в это, комиссар. Вот о чем расскажи-ка лучше: как из плена живой ушла? Почему тебя к нам привезли? С чем пожаловала? — взгляд Князева стал тяжелым. — Станешь звать нас сдаваться?
Саша встретила его взгляд своим, спокойным и серьезным.
— Многое случилось, — сказала она. — Я тебе после расскажу все, командир. Ты, может, решишь расстрелять меня за то, что я сделала, и будешь прав. Спорить тогда не стану. Но что для нас важно прямо сейчас: ни полк, ни тебя я не предавала. И здесь я для того, чтоб помочь тебе увести полк в леса. Не сдавать ни в коем случае. Не веришь мне — убей на месте, не тяни. Веришь — давай работать.
Князев встал и зашагал туда и обратно по узкому проходу между кроватью и сундуком. Он всегда делал так, когда напряженно думал, и напоминал в такие минуты мощное, опасное, но запертое в клетку дикое животное. Теперь клетка стала совсем маленькой. Двигался Князев без прежней легкости, ступал неуверенно, словно был пьян — но Саша всяким его повидала и знала, что сейчас дело не в выпивке. Она скинула сапоги и забралась с ногами на кровать, чтоб он не натыкался на ее колени.
— Работать! — процедил Князев. — А то без тебя я тут баклуши бил! Многие сдаваться думают. В леса не все хотят уходить.
— А есть у нас шансы уйти?
— Дак мы не окружены. Пятьдесят первый уже списали со счетов. На московском направлении плотные заслоны, а отход к югу, в леса, почитай, открыт для нас. Можем прорваться.
Князев снова сел на жалобно скрипнувшую под его весом кровать. Его лоб покрылся испариной. Дыхание стало хриплым, прерывистым. Лицо сделалось багровым, почти малиновым. Жар в его теле нарастал, это чувствовалось даже на расстоянии вытянутой руки.
— Уходить на Тамбовщину надо, — сказала Саша. — Там уже идет вовсю восстание против Нового порядка. Полторы сотни верст дотуда. Уведем тех, кто за нами уйдет.
— Я так и хотел. Так и управил бы. Ежели б не ты.
— Я?
— Ты, Александра. Ты вернулась. Теперь те, кто надумал сдаваться, потребуют тебя. Часть, сдаваясь в плен, комиссара своего выдает, живым или мертвым, один черт. Но отдать им тебя я не могу. Не потому, что ты нужна мне — ты теперь никому не нужна, нет больше за тобой ни партии твоей хваленой, ни советской власти. Ты — пустое место, комиссар. И все ж таки ты мой человек. Ты верила моему слову и сама не обманывала меня. Потому сдать тебя я не могу. Говно я после этого был бы, а не командир.
— Выходит, — медленно сказала Саша, — мы должны увести в леса весь полк. Всех.
— Выходит, так. Нюни не распускай только, комиссар, — сказал Князев. — Я тут приберег для тебя кое-что.
Он вышел и через минуту вернулся, держа в руках маузер. Сашин маузер. Протянул ей рукоятью вперед.
— Дельная вещь, не разбрасывайся ей больше. Я его зарядил. Второй обоймы нету. Но ежели с одной не управишься, то перезарядить всяко не успеешь.
— Спасибо тебе, командир. Действовать так станем. Через десять минут, — Саша глянула на циферблат “Танка”, — экстренное партийное собрание. Я назначила по дороге в штаб. Потом, в четыре, давай соберем командный состав. Расскажу, что мне удалось узнать. Уверяю тебя, желания сдаваться после этого у всех поубавится. Срок ответа по ультиматуму какой?
— Завтра в полдень выходит.
— Значит, утром все и решится, — Саша принялась натягивать сапоги. — А ты бы лег сейчас, командир. Завтра тебе надо твердо стоять на ногах. Давай все ж врача пришлю?
— Нет! Иди уже, комиссар, делай свою чертову работу.
* * *Ванька дожидался ее снаружи штабной избы. Саша обняла его, закружила, поцеловала в белобрысую макушку — для этого ей пришлось встать на цыпочки. Потом села на сваленную во дворе груду бревен.
Битых два часа она рассказывала на собрании комсостава о том, что повидала в Рязани, и убеждала, переходя временами на крик, что сдаваться Новому порядку нельзя. Рассказать пришлось обо всем, включая личные моменты, как бы мерзко это ни было — но лучше уж пусть ее товарищи узнают это от нее.
— Есть у тебя табак, Иван?
Товарищи в честь ее воскресения из мертвых нашли для нее три папиросы, но это было несколько наполненных напряженными разговорами часов назад. Больше фабричных папирос в полку нет и, верно, теперь уже не будет. Как и многого другого.
Трава во дворе была недавно выкошена, обрезки стеблей кололись даже сквозь подошвы сапог. Забор ветхий, но прогнившие колья регулярно заменялись новыми, это легко отследить по их цвету. Вдоль забора аккуратно высажены кусты белой смородины. Ни пяди земли в крестьянском хозяйстве не простаивало без пользы. Саша заметила следы куриного помета, но самих куриц не было видно. Возможно, хозяева успели их куда-то припрятать, но скорее несушки стали добычей красноармейцев. С этим, конечно же, следовало бы разобраться, но не теперь.
— Ты ж говорила, убьешь, если прознаешь, что я курю.
— Убью обязательно. Но не сейчас.
Ванька пожал плечами и скрутил ей самокрутку.
— Ну, рассказывай, чем занимался тут без меня.
— Артиллерийской разведкой занимался!
— Это как?
— Ну, лежим мы, значит, в укрытии, а над нами рвется шрапнель. Откуда палят, не видать. Надобно, говорит командир расчета, вычислить, на каком расстоянии артиллерия ихняя выставлена. Чтоб разнести их, покуда они нас не положили всех в землю. Для этого, говорит, дистанционную трубку от разорвавшегося снаряда надо достать. Вот такую.
Ванька протянул Саше небольшую, размером с его кулак, металлическую полусферу с цифровыми делениями.
— Ты что же, — спросила Саша, — из-под огня ее вытащил?
— Три таких. Ну Саш, я ж не дурак под огонь лезть. Я в перерывах между ударами. И подмечал заранее, куда снаряд падает, чтоб не по всему сектору шариться. Первая трубка была на пять километров, а вторые две на пять триста выставлены, они ж
