София Мак-Дугалл - Граждане Рима
— Постойте-ка, нет — только там, в лесах.
Дама, казалось, колеблется.
— Что ж, — неуверенно сказал он, — вчера я… конечно, мне не следовало этого делать… но… — в порыве чувств он легко коснулся скрюченными пальцами ее руки. — Я тебе кое-что покажу.
Выяснилось, что он ведет ее в пустой домик Делира.
— А это можно? — спросила Уна.
— Да, да. Это, в сущности, его контора, и… — Дама не закончил фразу, решив, что это пустая трата времени; ему хотелось поскорее объяснить, зачем он ее сюда привел. — Смотри.
— Куда?
— Да на карту, на карту. Видишь, как все на ней искажено?
Уна в смущении и растерянности посмотрела на океаны, потом на Даму. Три листа карты были изящно развешаны дюймах в шести друг от друга, так что массивы суши жалостно тянулись друг к другу через стену, а моря выливались в бледное пространство. Конечно, Дама имел в виду не это, но тогда что же еще?
— Представь, что снимаешь с мира кожуру, — быстро принялся объяснять Дама. — Форма кожуры не может быть такой плоской, верно? Значит, ты не можешь превратить шар в прямоугольник без искажений.
— Не знаю, — ответила Уна, кротко и в то же время рассерженно, слегка поежившись. Такое любому могло прийти в голову, подумала она; сколько же в мире всего, о чем я даже помыслить не могу.
Дама бросил на нее быстрый взгляд.
— Откуда тебе знать? — спросил он мягко и нетерпеливо. — Кто мог сказать тебе? Было ли у тебя время или причина задуматься над этим? А теперь смотри, как они это сделали. Они сделали Европу, и Италию, и Рим, — коротко хохотнул он, но тут же вновь посерьезнел, — вдвое больше, чем на самом деле. А все остальное — ужали. По крайней мере — к югу. Африка больше, чем выглядит здесь. Видишь? Вот отсюда досюда. — Тут он в отчаянии стиснул зубы, потому что не мог правильно показать, и ему пришлось придвинуться к продолговатому миру так, что лицо его оказалось всего в нескольких дюймах от карты, и переступить от конца к концу, яростно мотая головой, указывая на границы империи. — Но даже этого показалось мало, им пришлось пойти еще дальше… Не понимаю, зачем Делир…
Зачем Делиру такая карта, мог бы сказать он, но вовремя остановился. А спустя мгновение добавил, пытаясь указать на Пиренеи:
— А мы — вот тут, и это не их земля.
— Ты когда-нибудь видел Лео? — спросила Уна. Дама чуть слышно вздохнул и кивнул головой. — Тогда, может, ты знаешь… что он собирался сделать?
Дама задумчиво нахмурился.
— Я знаю, он говорил про отмену рабства, — пробормотал он наконец. — Но когда? Что бы он ни говорил, он был на их стороне. — Снова дернув подбородком, Дама указал на карту. — Могу только сказать; он ждал, что все будут почитать его как… как бога. Особенно женщины и рабы. А раз он ждал, то они так и делали. Но почему мы, — он прервался и как-то странно поправился, — должны кому-то поклоняться. Тем более — благодарить.
Уна ожидала, что он скажет: «благодарить, тем более — поклоняться», — но со смешанным чувством вины вспомнила, что Марк сделал для нее в Волчьем Шаге, как он это сделал.
— Но ведь больше никто даже не пытался отменить рабство. А Марк…
— А почему мы должны кого-то дожидаться? — прервал ее Дама.
— В конце концов не важно, каким он был, куда важнее, что он собирался сделать. А теперь у нас есть Марк. Ты спросил, почему он здесь. Пришлось. Вот почему.
— Но этого можем добиться и мы сами, — с горячностью сказал Дама. — Нас так много. Помнишь, что ты сказала мне вчера, когда я спросил, рабы ли вы? Почему мы ведем себя как какие-то слабаки, когда это не нужно, ведь на самом деле мы — сила. Вот чего тебе должно хотеться.
Ясные глаза устремили на нее пронзительный взгляд, на который Уна не могла не ответить.
— Конечно, мне этого хочется, — ответила она.
— Вот и хорошо, — шепнул Дама. — Я так и знал.
Оба уставились на карту с одинаковым возмущением.
— Может, они и стали бы звать его, Лео, богом, но теперь он мертв, — пробормотал Дама. — Научились сжимать континенты, а теперь думают, что все, что они ни скажут, правда. Ох уж все эти дешевые боги. Либо один бог, либо ни одного. Не то чепуха получается.
УБИЙСТВО
«Спиральки» не вернулись. Если они проведали о городе, то что делали сейчас, чем занимались? Марк испытывал необходимость думать о чем-нибудь другом, о чем-нибудь, что не было бы связано с угрозой им, Варию, Уне.
Он подметил, что теперь ему никогда не удается встретиться с Уной наедине. Причин тому было множество; хотя он не был так занят, как она, у него было достаточно дел, мешавших им видеться. Готовка, стирка, сбор овощей, мониторы — они занимались одним и тем же, но почти никогда одновременно, разве что в тех случаях, когда вокруг было полно народа и они могли только перекинуться парой слов, да и то неискренних. Марк не мог покидать ущелья и поэтому не мог, как то иногда удавалось Уне, помогать пасти овец на тайном выпасе на одном из ближайших холмов. Иногда рядом с ней оказывался Товий — почему он, спрашивал себя Марк. Ей могло понадобиться время для практики, но учить читать ее было не нужно.
Кроме того, были еще и уроки синоанского. В первое же утро Марк пошел к Зи-е и сказал на мандаринском:
— Может быть, я могу помочь тебе с уроками? Конечно, только самые основы.
Зи-е улыбнулась, услышав, что Марк заговорил на ее родном языке, но ответила:
— У тебя очень милый акцент. Думаю, лучше не раскрываться. Лучше не выглядеть слишком образованным.
— Раб тоже может кое-чему научиться. Я уже говорил, что работал в Сине слугой.
— Хорошо, — сказала Зи-е, снова переключаясь на латынь, — будешь моим помощником. Возможно, ты окажешься более терпеливым.
Уна пришла одной из первых и так упорно работала над иероглифами, что Марку даже ничего не приходилось делать самому, и все их разговоры сводились исключительно к синоанскому. Иного не следовало и ожидать. По правде сказать, ему нравился ее хищный вид, когда она сосредоточивалась, временами закусывая губу, потому что именно такой она виделась ему мысленно. Затем однажды она не пришла. Появилась еще раз, но и только.
И все же они иногда встречались за едой.
— Что, разонравился мандаринский? — спросил Марк.
— Понимаешь, так много других дел, — ответила Уна. — Я еще и в латыни-то не до конца разобралась.
— Да брось. Ты же говоришь, — возразил Марк. — И читать умеешь, и писать.
— Не очень. Потом, как говорит Сулиен, мы же не едем в Сину.
Этот разговор на несколько дней отпечатлелся на периферии сознания Марка. Это было не в ее обыкновении — отступаться, бросать дело на полпути, а вот упрямое выражение на уроках синоанского было именно ее. Ты не такая, говорил он призраку Уны, теперь повсюду, хотел он того или нет, бродившему рядом с ним, заводившему споры, когда он учил Айрис складывать слоги во фразу, означавшую «Меня зовут Айрис», ненавязчивый, но неотвязный, как прикосновение одежды. Когда это она так небрежно относилась к тому, что чего-то не умеет? И с чего это вдруг она так переняла у Сулиена уверенность, что им никогда не придется отправиться в Сину, — никогда прежде Уне не доставляло большого удовольствия рассчитывать на деньги и свободу, обещанные Марком, так почему же теперь, когда они, возможно, со всех сторон окружены, все изменилось? Поэтому временами он стал сомневаться, уж не избегает ли она его сознательно. Почему мандаринский не мог мне наскучить, как всем? — вопрошал призрак Уны. И, хотя у Марка сложилось определенное представление о ней, у нее не было никаких причин ему соответствовать.
Иногда — и на то не было никаких оснований, связанных с работой или учебой, — она проводила время с Дамой.
Каждый день Марк ждал, что это кончится, ему надо было видеть ее. Но он воспринимал это чувство как медленно разъедавшее его нетерпение, соединившееся с растущим чувством, что все не так, что ему не следует быть здесь. Марк не понимал, что происходит, пока как-то утром не услышал стук башмаков Уны, догонявшей его, когда он уже собирался войти в домик Зи-е. Обернувшись, он увидел, как она резко остановилась, словно вдруг стреноженная, и посмотрела вниз. Странно, она казалась сама не своя.
— Делир узнал от Пальбена, что в городе новый раб. Я тоже пойду, — сказала она и убежала.
— Пожалуйста, осторожнее, — крикнул ей вслед Марк.
И тут заметил Даму, уже ожидавшего ее у лифта.
Делир показался в дверях, чтобы проследить за тем, как Уна и Дама поднимаются, исчезая из виду, и улыбнулся Марку, не заметив выражения лица юноши, когда тот, нагнувшись, вошел в домик Зи-е. Он, Делир, испытывал нечто вроде виноватого облегчения всякий раз, что Дама покидал ущелье. И не хотел избавляться от этого чувства. Он любил Даму из-за Хольцарты, из-за того, что кто-то же должен был любить его. И все же Дама, как то ему и полагалось, был похож на повсюду мелькающее пятно крови, свидетельство преступления. Но Делир не мог понять, почему ему кажется, что преступление совершил он, как если бы он желал смерти Дамы или хотел изувечить его, а вовсе не спас ему жизнь.
