Валерий Елманов - Крест и посох

Все нормально, но вновь возникает тот же вопрос — куда делось тело князя Глеба?

Кроме того, совершенно загадочно появление в осажденном городе некоего старца, и уже тем более таинственно звучит его имя — Всевед.

Очевиден факт, что мифический волхв, про которого пишет Филарет, даже если бы и существовал, то под страхом смертной казни никак не мог появиться в Рязани.

Столь же маловероятно появление в Рязани святого отшельника. Получается, был кто-то еще, но с тем же именем. Кто?

Тут же возникает еще один ряд вопросов: «Откуда он взялся? Как проник в поруб? Куда делся потом?»

Но главное — что именно он там делал и какую роль сыграл в тех драматических событиях, которые развернулись там. Ведь не посохом же на самом деле уязвил Всевед рязанского князя?

Те же, кто там был и остался в живых, никогда и никому не рассказывали о происшедшем, иначе хоть какие-то слухи непременно дошли бы до летописцев.

Почему? Что за упорное молчание?

Загадки, загадки, загадки…

Вместо эпилога

Друзья, скажу еще два слова — и потомБез грусти навсегда закрою этот том.

После тех бурных событий прошел месяц. Спокойный и теплый август плавно перешел в погожий сентябрь.

Выдалось затишье и в делах хлопотливого Миньки. Заразив энтузиазмом ремесленный люд и удивительно ловко и споро наладив с помощью Константина все производство, он теперь лишь изредка заглядывал в кузни, где лучшие ковали осваивали литейное дело, а также в мастерские, где за обещание полного освобождения всего через один год энергично трудились обельные холопы.

Все остальное время он проводил в своем небольшом домике, где день и ночь напролет что-то вычерчивал на больших листах, в обилии поставляемых заморскими купцами согласно княжеским заказам.

Ратьше нездоровилось.

Что-то гадкое занес в рану наконечник шальной стрелы, угодившей в его левую ключицу во время штурма Рязани, к этому добавлялось немалое количество прожитых лет, и он, добровольно приняв на свои плечи восстановление укреплений Ожска и Ольгова, еле-еле справлялся с этой в общем-то не столь уж и сложной задачей.

Однако было решено, что номинально тысяцким должен продолжать числиться старый воевода. Так сохранялся почет для Ратьши, но в то же время так было куда проще Вячеславу — заместителя слушались спокойно, а меж тем привыкали к тому, что он, как и подобает командиру первой сотни, командует в отсутствие своего начальника.

Впрочем, от смены руководства мало что изменилось, разве что бывший капитан внутренних войск куда жестче и требовательнее стал относиться к… самому себе, продолжая совершенствовать личное мастерство, да слегка сменил акценты в тренировках, стремясь добиться не просто слаженности, а монолитности строя.

Попутно он занимался со специально отобранными людьми рукопашным боем, вдалбливая в голову будущим средневековым спецназовцам разные необходимые премудрости.

Благодаря сотнику Стояну и дружиннику Константину, надежным и верным помощникам, которые взвалили на себя большинство повседневных будничных хлопот и забот, времени на своих спецназовцев у него было вполне достаточно.

Все увереннее себя чувствовал и отец Николай.

После тех страшных событий он ничуть не ожесточился душой. Напротив, стал несколько реалистичнее смотреть на многое, в том числе и на ту политику, которую проводил Константин.

Нет, целиком и окончательно он с ней не смирился, но, во всяком случае, понял, что одними библейскими проповедями добиться мира с неугомонными соседями навряд ли получится.

Иное дело, когда слово божье для особо тупых наглядно подкреплено увесистой дубинкой в виде крепкого войска, которое стоит за спиной проповедника и готово к отражению любой агрессии.

Со всей троицей, как подметил Константин, за сравнительно недолгое время пребывания в этом мире произошли изрядные перемены.

О самом себе судить было трудно, да он и не пытался, однако, видя перед собой веселые, оживленные лица друзей, оценил, как разительно, и в первую очередь внутренне, изменился, например, Вячеслав. Это отчетливо просматривалось и в его спокойно расправленных плечах, и в горделивой осанке, и в спокойном, чуточку ироничном прищуре глаз.

По пустякам он уже не задирался, вскипал далеко не так быстро, как раньше, и не до такой степени, даже его шутки стали не такими колкими и острыми, как раньше.

Можно сказать, что он плавно перешел от едкой сатиры к добродушному юмору.

Впрочем, перемены коснулись и его физических параметров. В росте он прибавил всего за одно лето чуть ли не пять сантиметров, хотя до самого Константина ему осталось расти еще столько же.

«Коли дальше так пойдет дело, так он через пару-тройку лет на меня и вовсе сверху вниз смотреть станет», — уже не раз мелькала у князя мысль при виде бывшего спецназовца.

Хотя, если уж говорить о росте, то тут безусловным лидером стал Минька.

На сытных харчах он прибавил чуть ли не вдвое больше Вячеслава и в самом скором будущем явственно грозился не только догнать, но и перегнать своего старшего товарища.

Ответственность за столь важное дело, каковым была модернизация вооружения, тоже сказалась на его характере. От самого изобретения до его внедрения на практике путь лежал долгий, а ведь надо было по возможности еще и поставить все на поток. Главным же везде, на всех линиях и участках оставался пока он.

Успевая всюду, Минька тем не менее даже передвигаться стал более солидно и степенно.

Шаг его по-прежнему оставался быстрым, а походка все такой же стремительной, но бегущим его уже никто не видел. Да и обращение к себе по имени и отчеству он уже воспринимал как должное и ничуть не смущался этим.

Мало того, он теперь стал значительно бережливее и рачительнее в расходах, поскольку отводимые Константином суммы в связи с постоянно увеличивающимся количеством новых проектов, и все из числа крайне необходимых, имели неуклонную тенденцию к сокращению, а качество и количество продукции при этом страдать были не должны.

Идей в его голове по-прежнему витало превеликое множество, но, прежде чем подойти с какой-либо из них к Константину, он уже стремился каждую тщательнейшим образом обсчитать. Сколько потребуется рабочей силы, какое сырье, в каком количестве, необходимые размеры требуемых помещений, и общий итог — во сколько гривенок встанет та или иная затея.

Последнее, впрочем, делал уже не он, а персональный бухгалтер, которого выделил ему Зворыка, заверив, что малец хоть и не вышел летами — тот и вправду выглядел немногим старше Славки, — зато разумен на диво, а торгуется так, что и самому Зворыке за ним порой не угнаться.

Отец Николай не подрос — годы не те, однако уверенность в себе и в своих силах, а главное, в необходимости и полезности тех дел, которыми он занимается, постепенно стала все явственнее проявляться и в нем.

Раны его вроде бы окончательно затянулись, и уже ничто, кроме легких полотняных повязок на обеих руках, не напоминало о том, какие муки перенес совсем недавно мужественный священник.

Единственное, что иногда и совсем немного омрачало его вдохновение, так это непреходящая до сего времени боль в ладонях, пробитых месяц назад огромными гвоздями.

Все усилия Доброгневы и самого Всеведа ни к чему не приводили.

Сам отец Николай старался не подавать виду, но иногда по закушенной нижней губе и выступившей на лбу испарине Константин понимал, что выздоровление почему-то затягивается и далеко не все обстоит так хорошо, как говорит сам священник.

К счастью, он оказался далеко не фанатиком и без малейшего сожаления отказался от тех религиозных правил, которых еще не было в тринадцатом веке и которые, содрав их из униатских и католических книг, введет неугомонный патриарх Никон лишь спустя четыреста с лишним лет.

— В конце концов, ничего же не изменится оттого, что я и вся моя паства ныне крестимся двумя, а не тремя перстами, совершаем крестный ход посолонь, а не противосололонь[81], говорим и пишем Исус, а не Иисус. Разве богу, если разобраться, так уж важны эти мелочи? — как-то заметил он князю.

— И что, это все различия, из-за которых разгорелся такой сыр-бор в семнадцатом веке? — недоверчиво поинтересовался Константин. — Так оно же яйца выеденного не стоит.

— Не все, конечно, — мягко улыбнулся священник. — Например, ныне принято употреблять сугубую аллилуйю, а не трегубую. Литургию совершают на семи просфорах, а не на пяти и прочее. Но в целом ты прав — мелочи все это, потому и сыр-бор, как ты говоришь, разожгли не миряне, а фанатики. Но тут уж ничего не попишешь — они были, есть и всегда будут. Хотя на самом деле и впрямь все это и яйца выеденного не стоит. Потому я так безропотно и принял все. Если ты успел заметить, то единственное мое отличие в том, что я так и не смог отказаться от наперсного креста, который больше никто из священников не носит. Да и то ношу его больше в силу привычки и разве что для удобства — ну там благословить кого на улице или к умирающему неожиданно позовут. В остальном же… — Он, не договорив, пренебрежительно махнул рукой.