Владислав Стрелков - Случайный билет в детство
Я не мог стрелять в командира. Просто не мог. Антон понял и скосил глаза на ремень.
— Там…
Вынул из его подсумка гранату. Свел усики, чуть потянул кольцо, чтобы легче было сорвать, и вложил в руку Свиридова.
— Прости меня… Тоха… прости…
— И ты… прости… и… отставить сопли… ты же тельник… носишь…
Я отступал вглубь каменных завалов и не сводил взгляда с друга. Слезы катились сами по себе, и остановить их не мог.
Взрыв поставил еще одну точку. И кто-то сразу взвыл. Там где лежал Антон катался и вопил плотный мужик в камуфляже, вместо ног — ошметки. Из-за скалы выскочило двое, подхватили своего, но унести не успели.
Выстрелил навскидку. Один падая выстрелил в ответ… и я увидел небо.
Убит? Нет, еще жив. Боль ушедшая на время падения вернулась. Небо как будто отсвечивало чернотой от камня, сливаясь с ним, и лишь полоса высохшей крови ярко выделялась на граните.
Ко мне кто-то приближался. Не рассмотреть — одни зеленые пятна-тени. Это коммандос, больше некому.
Граната! Рука нащупала твердые грани. Кольцо само нашло палец, но что-то мешает его вырвать — усики не свел. Тени уже рядом, значит, времени нет, значит надо сильнее… ещё сильнее…
Вырвал! Теперь все. Ладонь разжата… рычаг вырывается…
Вся жизнь перед глазами пронеслась в одно мгновение. Лица мамы, жены, дочери и… Рамона.
— Дольжхени вивес, амиго — шепчет он, — дольжхени вивес, эрмано…
Глава 12
Наверное, перед смертью человеку открывается истина. Те слова, сказанные Азуро, Тихомиров повторил для меня: «Ты должен жить, друг».
Прошептал еле слышно, но теперь я знаю — он говорил их мне как равному. Дядя Миша знал — кто я, и он понял, что за проблемы терзают меня последнее время. И он дал мне прожить маленький кусочек своей жизни.
Сон ушел, оставив горечь потери, и теперь у меня сомнений нет — я должен стать тем, кем должен. Именно так и не иначе.
Я проснулся со странным чувством, будто повзрослел разом. И вдвойне странно, что гораздо старше стали обе сущности — и детская и взрослая. И почти слились в единое целое.
Жаль, не смогу попасть на похороны Тихомирова. Но я могу другое…
На улице шумел ливень. Было слышно, как барабанит по отливу окна. Иногда порывами ветра капли бросало на стекло. Сверкнуло и тут же громыхнуло. И этот гром очень похож на пушечный выстрел…
Шум ливня навевал мелодию. Грустную. Сами собой начали складываться строки:
— Нам мирных снов уж не видать,Они остались в жизни той.Мы не хотели умирать,Но были прокляты войной.
В ночной тиши не храп, а хрип,В глазах не мир, а боль и стон.В чужой войне я не погиб,Тогда война вошла в мой сон.
Боль в руках отступила, отвлекая от стихов, и сменилась острым покалыванием.
— Ну вот, готово. — Медсестра собрала обрезки бинтов и выкинула их в урну, а я начал массировать затекший палец. Надо же так затянуть бинт и напрочь оторвать завязки…
«Рука нащупала твердые грани. Кольцо само нашло палец, но что-то мешает его вырвать — усики не свел. Тени уже рядом, значит, времени нет, значит надо сильнее… ещё сильнее…»
Во сне я рвал кольцо, а на самом деле узел повязки на руке, да так затянул, что большой палец левой кисти капитально опух. И развязать не получилось, пришлось идти в процедурную.
— Теперь только обработать йодом и наложить новые повязки.
— Не надо повязок, — я осмотрел свои кисти, — ссадины достаточно затянулись.
— Да! — медсестра как-то странно на меня посмотрела. — Но без повязок можно повредить недожившие шрамы и все начнется сначала.
Честно говоря, мне не хотелось ходить с забинтованными кистями. Не очень удобно.
— Может пластырем закрыть?
— Можно и пластырем, — согласилась медсестра, положила пузырек с йодом на столик и направилась к шкафчику. — Тогда заодно все повреждения мазью обработаем, если не возражаешь.
Насчет мази я не против, наоборот — за. Хорошее лекарство, спасибо Зеленину. Медсестра начала обрабатывать мои ушибы, а я посмотрел на дежурного врача, сидящего за столом у окна и решающего кроссворд.
— Самая крупная река Европы, пять букв, — пробормотал врач и начал грызть карандаш. — Мария Антоновна, не знаете, какая река самая крупная?
— Не знаю, — ответила она, — я, Виктор Евгеньевич, в географии не сильна.
Странно не знать такой простой вещи, поэтому не удержался:
— Вообще-то Волга.
— Подходит, — кивнул врач и старательно вписал слово в кроссворд.
— Поразительно!
Нет, все-таки на мне наверно вместо синяков узор проступил, необычный, минимум Гжельская роспись, раз на меня будто на чудо глазеют.
— Что? — оторвался дежурный врач от решения кроссворда.
— Я говорю — поразительно, — повторила медсестра, — еще вчера на молодом человеке живого места не было, а сегодня лишь легкие посинения остались. Какая быстрая регенерация!
Может медику и виднее, но я в зеркало на себя смотрел, и мне моя физиономия показалась вообще неправильной формы, если цвет лица не учитывать. И ребра побаливают, челюсть тоже, палец вот…
Правда это после того как проснулся. М-да, чего только во сне не сделаешь…
— Ничего удивительного, Мария Антоновна, — продирижировал карандашом врач, — у парня молодой и здоровый организм, и дикое желание провести лето не дома, а на улице. А это мощный стимул к выздоровлению.
— Возможно, — пожала плечами медсестра, — но все равно удивительно.
Очень даже возможно. На здоровье я никогда не жаловался. Все ранения заживали быстро, да и болел редко, можно по пальцам сосчитать. Последний раз загрипповал пять лет назад, но только из-за прививки. Тогда эпидемия по стране гуляла, и болезнь поразила чуть ли не половину управления, не затронув наш отдел. Это понятно, что наши организмы закаленные ежедневными нагрузками и «снятием стресса» хрен чем возьмешь, но у руководства было особое мнение. М-дя, я потом очень пожалел, что дал себя уговорить «уколоться». Меня «скосило» под вечер, да так что скорую пришлось вызывать. Спасибо прививке — провалялся пластом три дня, и еще неделю температурил. А на следующий год в мягкой форме послал медиков, предложивших опять привиться.
В детстве тоже редко болел, в основном простудой. Помнится, весь класс переболел желтухой, лишь я не поддался «недугу». Зато сейчас почти весь желтый, будто Боткин лично меня в желтый цвет разукрасил.
Вновь громыхнуло за окном, и я невольно посмотрел на улицу.
— Столица Анголы, — пробормотал врач, и почесал карандашом висок, — шесть букв. Третья буква…
— Луанда.
— Подходит! — почему-то удивился врач. — Точно, Луанда?
— Точнее некуда.
— Хорошо знаешь географию, парень.
Ну да, с чего бы не знать? Как много в жизни совпадений!
— Может, ты знаешь — какая самая большая в мире птица?
— Страус. — Удивительно и позорно не знать таких простых вещей. — Может, вы меня выпишите?
— Можно и выписать, только, как ты сейчас до дома доберешься? — и он кивнул на улицу.
Я поднялся и подошел к окну. Нет, это не просто ливень, это стихия. Водные струи били с таким напором, что можно подумать, будто наверху собрали триллионы брандспойтов и дали давление…
Наверно, таким образом, природа решила провести влажную уборку. Согнала со всех сторон тучи, подтолкнула к горам и они, вспоротые острыми вершинами, обрушили на город мощные водопады. По проспектам, будто цунами прошло. Затопило все. Арыки, каналы и улицы сразу превратились в бурные потоки. Одно слово — стихия.
Однако, после таких ливней воздух становился особенным, над городом надолго исчезает смог, вода в лужах прозрачная, а деревья сверкают изумрудной листвой. В такие минуты начинает казаться, что прошедшая стихия заказывалась обленившимися коммунальщиками.
Где-то далеко сверкнуло. Гром пришел с большим запозданием. Гроза отдалялась.
— Через полчаса кончится.
— Откуда такая точная информация? — удивился Виктор Евгеньевич. — Там на лужах пузыри были, а это к долгому дождю. Примета такая.
Врач сидел за столом справа от окна и не мог видеть край грозового фронта на западе, а гроза двигалась на восток. Да и напор дождя явно ослаб. Скоро вновь будет солнечная погода. И небо чудесной синевы…
— Приметы не всегда верны.
Виктор Евгеньевич пожал плечами и уткнулся в кроссворд, а я прислонился к прохладному стеклу.
Капли еще раз отбарабанили раз по отливу, возвращая к незаконченному стиху:
— А после боя снился дом,Трава, с прохладною росой,И шел по ней я босиком,К девчонке с русою косой.Седой туман нас обнимал,И кутал белой пеленой,Девчонку нежно целовал,Прощалась девушка со мной.Бежала по щеке слеза,А губы повторяли вновь:— Я буду ждать, любимый мой,Вернись живым, моя любовь!
— Дерево семейства ильмовых, — опять отвлек меня врач. — Дуб? — предположил он и почесал лоб.