Агитбригада-2 - А. Фонд
Гришка выскользнул за кулисы, а Зёзик остался на сцене, куда уже выскочила Нюра. Она была в эффектно рваном кумачовом платье, которое олицетворяло революционную суть. Перемежая танцевальные па с сальто, она станцевала танец нищих, который всегда был у нас гвоздём программы.
В ответ зрительницы опять лишь деликатно поаплодировали.
Затем на сцену выскочили Бывалов и Караулов, оба в матросских костюмах, и вприсядку лихо принялись выплясывать «Яблочко», а на гармошке наяривал Зёзик.
Нюра заскочила за кулисы, взглянула на нас и, не сдержавшись, всхлипнула.
— Что? Не проняло? — удивился Гудков, осторожно заглядывая сквозь щель кулис в зал. — Гля, даже на «яблочко» не умиляются, чёртовы бабы.
— Не может такого быть! — вытаращился Зубатов. — Всегда всех пронимает. Особенно баб.
— Вообще не реагируют. Никак, — чуть задыхаясь зло выпалила Нюра и вытерла слёзы тыльной стороной ладони, стараясь не размазать грим. — Даже от моего сальто ни разочку не ахнули. Ничего не понимаю! Как так-то⁈
— Ладно! Давайте-ка попробуем чечёточников, — сквозь зубы процедил Гудков.
— Макар… т-ты уверен? — удивился Зубатов, — нынче чечётка идеологически не приветствуется, сам же знаешь это…
— Знаю, Виктор! Но я или пробью эту бабскую закостенелость и достучусь до них, или… даже не знаю! — фыркнул Гудков и рыкнул, — так, Клара, быстро давай костюмы чечёточников и выпускаем Люсю и Жоржа! Рыжова, Бобрович, вы готовы⁈ Через шесть минут выход!
— Макар, но ты же сказал, что Жорж… — ошеломлённо шикнул ему почти на ухо Зубатов, я услышал, так как стоял рядом, подавая реквизит.
— Я сказал — выпускай! После «яблочка» объявишь чечёточников. Если даже это не подействует, тогда даже не знаю.
— Да ладно, чечётка всегда действует, — отмахнулся Жорж, который явно обрадовался, что его вновь выпускают на сцену, хоть и без репетиций.
— Ага, — нервно хохотнул Гудков и вытащил папиросу, — держитесь, дамочки!
— Макар, здесь не курят, — напомнила ему Клара.
— Ой, извини, Клара. Совсем с этим бабьём забылся! — покаялся Гудков и торопливо сунул папиросу обратно.
— Макар! — Клара упёрла руки в бока и грозно метала громы и молнии, — всё бабьё осталось в семнадцатом, а это — красные коммунарки, или товарищи женщины!
— Да какие они товарищи! Ты гля, даже не реагируют на парней наших! Контра мещанская это, а не товарищи! — вызверился Гудков и опять выхватил папиросу из пачки. Обнаружив её в руках, чертыхнулся и отшвырнул прочь.
На чечёточников реакция была такая же — жиденькие хлопки и не более.
В общем, еле-еле мы домучили это представление.
Хотя небольшое оживление таки прошелестело по залу, когда Зубатов, который исполнял сегодня роль конферансье, вышел на сцену и объявил очередной номер, закончив своё оглашение словами:
— Царь ушел и до свиданья!
А священное писанье
Нам, рабочим ССР,
Нынче, братцы, не в пример!
— Гля, вроде проняло, зашушукались, — прокомментировал за кулисами Гудков. — Зубатов он такой, он могёт!
— Да нет, это они возмутились, что их «братцами» назвали, — выдал версию Караулов, — бабы же. Надо было «сёстрами» их называть.
После окончания представления, расстроенные агитбригадовцы, которые старались не подавать виду, остались в клубе на праздничный товарищеский ужин с руководительницами коммунарок, а я сунул в карман кусок пирога с капустой и отправился бродить по ночному селу.
Погода была не очень, но я таки решил пройтись по всему селу и запустить Еноха и Моню в каждый дом. Уж очень мне было интересно, что это за бабомужик такой вчера ночью был и где он прячется. Я его тогда так и не догнал, зато заблудился и промок. А сегодня весь день Гудков нас гонял с репетицией, почти до самого представления. Так что вопрос остался нерешенным.
— Вот вечно ты, Генка, в какую-то дрянь влезешь, — сердито шипел Енох. — То с сектантами сцепишься, то какие-то тайные общества у тебя…
— То Лазарь… — и себе ехидно поддакнул Моня.
— Что вам не нравится? — огрызнулся я, — а что, лучше сидеть в клубе и слушать, как Зубатов обсуждает с этой Анной всякую бредятину о том, как советскую женщину невозможно вернуть в семью, и вновь сделать ее «хранительницей домашнего очага», потому что историческое развитие коммунизма нельзя повернуть вспять?
— Да уж. Бред какой-то, — фыркнул Енох. — Ни одна нормальная женщина без семьи не может.
Я не стал с ним спорить и доказывать ему, что в моём времени многие женщины плевали на семью, про чайлдфри, аборты, демографический спад, и прочее. Явно Бебель и Коллонтай тогда перестарались.
— Слушай, Генка, а чего ты так в этого мужика уцепился? — спросил Моня, — Дался он тебе.
— Да не пойму, зачем Анна сказала, что в их коммуне мужики запрещены, — ответил я, — а по селу мужик шляется. Тайно.
— Так это… — сдавленно хихикнул Моня, — может, и вправду запрещены. А какая-нибудь бабёнка полюбовника себе втихушку завела. Вот он и старается на глаза не попадаться.
— А что! Вполне может быть! — поддержал его Енох.
— А зачем он тогда в бабское платье нарядился? — не унимался я.
— Для конспирации, — решил Моня. — Как Керенский.
— А может он не у одной бабы полюбовник, а сразу в двух или трёх, вот и передвигается по селу в бабском платье, чтобы не спалиться, — выдал ещё более фантастическую версию Енох.
Тем временем мы дошли до первого дома.
— Вперёд, — велел я призракам, останавливаясь у ворот, но так, чтобы меня не было особо видно с дороги. — Только осторожнее там.
Призраки нырнули во двор, а я остался снаружи ждать.
Не прошло и пары минут, как они появились.
— Ну что там? — нетерпеливо спросил я.
— Нету, — ответил Енох, — идём дальше.
И во втором доме не было, и в третьем, и в десятом.
Я уже устал, не столько физически, как морально. Да и призракам это уже надоело: а мы обошли еще и не десятую часть села.
— Может. Ну его? — предложил Моня.
Но я упёрся.
И не прогадал. Как чувствовал.
В следующем доме спал мужик. Об этом мне сообщил Моня.
— Но это не тот бабомужик, что мы видели,
