Сергей Романовский - От каждого – по таланту, каждому – по судьбе
Не стоит забывать: так рассуждает писатель с мировым именем, к голосу которого продолжали прислушиваться во многих странах. Но Р. Роллан не мог поверить и не поверил Горькому, что русские историки – академики С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, М.К. Любавский и Н.П. Лихачев, арестованные по так называемому «Академическому делу», в 1930 г. мечтают о «фашистской» (?! – С.Р.) реставрации. Даже комментировать этот бессвязный «поток сознания» нет желания.
Чтобы познакомиться с общественно-политическими взглядами писателя, достаточно просмотреть его публицистические статьи тех лет. Они стали появляться в центральных газетах сразу же после первого визита Горького в СССР. Если попытаться дать оценку этим статьям, то можно сказать определенно: в ярости, желчи и озлобленности, как в серной кислоте, растворялись остатки художественного дарования Горького. Ибо статьи Горького, помимо прочего, были просто скучными и даже примитивными. Такое впечатление, что писал все эти грубые пасквили кто-то далеко не из самых даровитых партийных журналистов, а Горький лишь подписывал их, не читая.
Из публицистики Горького 30-х годов следует однозначно, что интеллигенция вредна советской власти, да и не нужна ей, ибо прогнившую насквозь интеллигенцию заменит большевистская партия. Этот вывод иначе, как глупостью, назвать невозможно.
Такую «стопроцентную эссенцию тоталитаристской идеологии» нынче не может выдержать никакой, «даже самый притерпевшийся желудок». Поэтому и не переиздают публицистику Горького. Так считает Б. Парамонов, а я думаю, что есть еще одна причина, – жалко потерять Горького для русской культуры.
Большая часть газетных статей Горького 30-х годов еще и совершенно бессодержательна, пересказать их «сюжет» невозможно. Это касается его писаний про армию, «рожденную Октябрем», про «займ индустриализации» и еще многих и многих других.
В статье «Пролетарский гуманизм» Горький уверенно говорит о предательстве «буржуазной интеллигенции» (своей, своей – советской!), она, мол, наглеет синхронно с ростом фашизма. Таким «обобщениям» мог бы и А.Я. Вышинский позавидовать.
А как прикажете относиться к этому выводу пролетарского писателя-гуманиста: «Под охраной поджарых волков из ГПУ коровы и овцы будут успешнее нагуливать вес!» Какие это «коровы и овцы»? Да все та же интеллигенция, не нагулявшая еще социалистического жирка.
В третий раз Горький посетил СССР в 1931 г. Сталин дал ему понять: пора кончать гастроли, надо перебираться окончательно. Писателю выделили под жилье роскошный особняк в самом центре Москвы (дом Рябушинского), дачу в Горках за трехметровым кирпичным забором. Одним словом, всё, что положено подлинно пролетарскому писателю.
По просьбе Председателя ОГПУ Г. Ягоды Горький в 1931 г. вошел в более тесное соприкосновение с лидерами РАПП, чтобы «обнажить» их перед органами. Горький задание принял. Тем более, что Л. Авербаха терпеть не мог.
1931 – 1933 гг. – время наибольшей близости Горького и Сталина. Вождь часто навещает писателя. Между ними идет активная переписка. Горький понял: Сталину необходимо его перо. О Ленине ведь написал. И неплохо. А чем хуже он? Ведь великую индустриальную державу строит. Надо бы увековечить. Но Горький все тянул. Уехал в Сорренто (в Москве не дают сосредоточиться), просил прислать материалы. Прислали. А перо все никак ему не подчинялось. В 1932 г. понял окончательно – написать не сможет. «Как великолепно развертывается Сталин», – писал Горький в 1932 г. А.Б. Халатову. А сам «развернуться» не смог. И не потому, скорее всего, что совесть писательская ему это сделать не позволила. К такому предположению нет абсолютно никаких оснований. Просто, как у певца иногда пропадает голос, так и у писателя желчь выжигает талант. Так случилось и с Горьким. Он просто не мог уже написать ничего путного.
Выручил Анри Барбюс. Ключевая мысль его очерка: «Сталин – это Ленин сегодня». Вскоре Барбюс умер.
В апреле 1932 г. Горький приехал в СССР в четвертый раз. С небывалым размахом отметили 40-летие его литературной работы. Именно в том году его имя разлетелось во множестве экземпляров по колхозам, поселкам, улицам, переулкам, площадям, садам и скверам, театрам и школам, институтам и станциям метрополитена. И т.д. И т.д. Горький был канонизирован, только по светскому обряду.
И еще в тот приезд Горького до глубины души потряс подвиг пионера Павлика Морозова, донесшего на своего отца. Горький плакал: наконец-то идея возвысилась над нравственностью. Какое счастье!
На этот раз Горький из СССР уехал в Сорренто только за «багажом». Ибо понял – после подобных воздаяний уезжать из страны просто глупо. Тем более, ему намекнули, что легкие можно лечить и в Крыму.
Летом 1933 г. Горький вновь в СССР. На сей раз – навсегда. Приехал в самый разгар жуткого голода, спровоцированного «ускоренной коллективизацией». Но ему сказали так: да, есть небольшие перебои с продовольствием. Виновны кулаки. Выявим и добьем.
Свою работу в СССР Горький начал масштабно, с размахом. В августе 1933 г. он организовал через Г. Ягоду поездку громадной бригады писателей (более 100 человек) на строительство Беломорско-Балтийского канала, соединившего Белое море и Онежское озеро. Трудились там сотни тысяч заключенных и надо было «правдиво воспеть» работу органов по перевоспитанию заблудших. Сказано – сделано. В 1934 г. толстенный том с многочисленными иллюстрациями «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина» увидел свет. Горький написал вводную статью «Правда социализма». Название более чем двусмысленное, но тогда никто об этом не мог даже подумать. По словам Александра Солженицына, это стало очередным позором советских писателей, ибо «впервые в русской литературе» был восславлен «рабский труд».
В том же 1934 г. еще одно грандиозное событие – I съезд Союза советских писателей. И вновь у штурвала – Горький. Съезд этот организационно завершил дело давно начатое – ликвидацию многочисленных писательских объединений с созданием единого для всех отстойника, куда можно было попасть, пройдя сложную систему идеологического шлюзования.
Горький занимался этой работой с упоением. Ему льстило, что он еще и официально – первое писательское перо Союза. Он – вождь!
Съезд открылся 17 августа. Заседания проходили в Колонном зале Дома Союзов. На фронтоне портреты Ленина, Сталина и Горького. Сколько же в СССР завелось писателей, если уже в 1934 г. только делегатами съезда были избраны 372 человека. Съезд напоминал карнавал: писатели в национальных одеждах, оркестр в фойе, зал украшают гирлянды цветов, непрерывные одна за другой депутации с мест – и все с декламацией, со здравицами, со льстивыми стихами.
У штурвала съезда – А.А. Жданов. Но основной доклад делал, конечно, Горький. Наглость тогда ценилась как уверенность в своей правоте. Поэтому никого не удивили горьковские слова: «Мы выступаем как судьи мира, обреченного на гибель, и как люди, утверждающие подлинный гуманизм… гуманизм силы».
Еще до съезда написал Сталину. Он уже знал все «правила игры» в этой новой для него стране, усвоил прочно, что даже писательские дела без Хозяина не решаются. Поэтому предупредил, что коли руководить Союзом писателей будут люди типа Фадеева или Панферова, то он просит не занимать его время на абсолютно зряшную работу. Ибо был уверен, что «люди без таланта» повысить качество работы писателей не смогут.
Не помогло. Хоть и не на первых ролях, но в Правление они вошли – Фадеева Сталин любил. Ну, а за идеологической чистотой советских писателей теперь наблюдал А. Щербаков, «“скорпион”, едва умевший читать и писать».
М. Пришвин заметил абсолютно точно, что после писательского съезда началось «садистское совокупление литературы с советской властью».
* * * * *Горькому оставалось жить чуть менее двух лет. Судьба, которую он сам выбрал для себя, в небесной канцелярии подводила его жизнь к естественному (при такой судьбе) финалу.
Когда он сделал всё, что от него ждали: поддержал ускоренную коллективизацию, многочисленные судебные расправы над советской интеллигенцией, все внутриполитические начинания вождя, включая организацию Союза писателей, – он более советскому руководству был не нужен. Его накрепко изолировали от не профильтрованного ОГПУ общения, и он тихо доживал свои дни в особняке на Никитской.
Конечно, ему было не сладко практически в полной изоляции. Но такая жизнь – не «лучшее оправдание Горького перед лицом истории», как считает Л. Спиридонова, а всего лишь нормальная плата по счетам той же истории.
Он в нее «вляпался» еще в начале века. Теперь – платил.
18 июня 1936 г. Горький умер. Сам ли, либо ему «помогли» Сталин и Ягода, гадать не будем. Ибо эта загадка без разгадки.
Зато другая загадка, касающаяся вклада Горького в духовное закабаление страны, вполне по силам молодым исследователям, не отягощенным традициями советского горьковедения.
