Богдан Сушинский - Субмарины уходят в вечность
– Давайте ответим, что вы, мой фюрер, не предоставляете ему права наместника; указ от 29 июня 1941 года отменяете как устаревший и утративший актуальность, и продолжаете исполнять свои обязанности главы государства, – предложил Кребс, стоя над разложенной на столе армейской картой части Германии, охватывающей берлинское направление от Одера до Эльбы.
Даже произнося эти слова, он косил взглядом в сторону города Людвигсфельда, в районе которого, по его сведениям, все еще сохранялся небольшой коридор – его единственное и последнее спасение, и, подобно азартному игроку, решающемуся идти ва-банк, нервно потирал кончиками пальцев свой заостренный «испанский» подбородок.
– Нет, действительно, какого черта ломиться?! – не унимался Вейдлинг. – Есть фюрер, и есть все мы! Что тут непонятного?! Если Германия в опасности, то спасать ее нужно вместе, а не сваливать вину на кого-то одного. Хотя Геринг виноват в провале войны больше всех нас…
Генералу никто не возражал, однако же никто и не поддерживал. На него вообще не обращали никакого внимания, как не обращают внимания на городского сумасшедшего, произносящего свои бредовые монологи на городской площади или соборной паперти
Еще в течение какого-то времени фюрер стоял посреди комнаты с видом человека, провинившегося перед всеми остальными присутствующими, и, с этим же видом, неохотно возмутился:
– Понятно, что Геринг, как всегда, стремится к высшей власти. Это недопустимо. Мы не позволим ему создавать свое собственное правительство и вести переговоры от моего имени! Таких полномочий я ему не предоставлял.
– Вы слышали, господа? Геринг таких полномочий не получал! – заводил штабную братию Мартин.
– Так и ответьте ему, Борман, – наконец сдался Гитлер. Объясните ему, в конце концов, что сейчас не время для этих его дурацких выходок.
– Я готов. Уже иду отвечать.
– Впрочем, я сам, – заколебался вождь.
– Будет так, как вы решите.
– Однако все должны знать, что ответ мой будет жестким поучительным, – не очень уверенно, а потому недостаточно жестко заверил Гитлер и, еще немного поколебавшись, направился к выходу, намереваясь продиктовать телеграмму одной из своих личных секретарш.
– Я предлагаю, мой фюрер, – вновь взял инициативу в свои руки Борман, заставляя Гитлера остановиться уже у самой двери собственно в дверном проеме, – чтобы вы объявили Германа Ге ринга предателем, лишили всех чинов, постов и наград, а лучше всего – приказали казнить74.
– Ну, это уж слишком, – проворчал все тот же Вейдлинг, который, вместо того чтобы заниматься обороной Берлина, не упускал ни одной возможности встрять в очередную бункерную склоку.
– Если вы не замолчите, Вейдлинг, – угрожающе надвинулся на главного спасителя Берлина доселе державшийся в стороне от полемики Геббельс, – мы начнем выяснять, почему вы здесь, а не там, на баррикадах, в кругу защитников Берлина.
– А действительно, – поддержал его генерал Кребс. – Согласитесь, это вызывает вопросы.
– Не смейте упрекать меня, – холодно и почти безразлично огрызнулся Вейдлинг.
– А кто запретит нам делать это?
– Если я откажусь руководить обороной Берлина, то завтра вообще некому будет командовать его гарнизоном.
– А что, сейчас этой обороной кто-то руководит? – подслеповато прищурился обер-пропагандист рейха. – А гибнущим гарнизоном кто-то командует?
– Представьте себе, Геббельс, командует, – закусил удила Вейдлинг. – Только поэтому мы с вами все еще пребываем в рейхсбункере, а не в одном из сибирских концлагерей.
– Жаль, что берлинцы не знают имени своего спасителя.
* * *Прежде чем приняться диктовать секретарше текст телеграммы Герингу, фюрер возмущенно пожаловался ей:
– Не могу положиться ни на одного человека, фрау Турм, все меня предают.
– Я вас понимаю, фюрер.
– От этого я совершенно болен и постоянно страдаю.
– Нечто подобное вы говорили мне еще в марте, фюрер, – уставившись в клавиатуру пишущей машинки, проговорила исхудавшая, утратившая и без того не очень броскую красоту сорокалетняя блондинка.
– Разве? Как видите, пожаловаться мне больше некому.
фюрер тотчас же и помиловал его. Ну а приказ об аресте Геринга Борман издал, уже игнорируя волю вождя.
– Вы не жалуетесь, Адольф, – Турм принадлежала к тем немногим людям из окружения Гитлера, которые оставляли за собой право обращаться к нему как фюреру, не употребляя лебезящего «мой», или же просто называли его по имени. Чего Гитлер просто-таки терпеть не мог. – Вы уведомляете нас о своем душевном состоянии.
– Теперь это уже не имеет значения.
– Пока вы – фюрер, Адольф, значение имеет буквально все. Потому что на вас смотрит вся Германия. И потом, если помните, еще тогда, в марте, я сказала, что рядом с вами много преданных людей. И повторяю это сейчас75. Вот только вам не всегда удается вовремя распознать их.
– В моем окружении их почти не осталось.
– А почему только в окружении? Вспомните Бонапарта и крепитесь. Ему было нелегче.
– Я знаю, что вы – давняя и тайная поклонница великого корсиканца.
– Как и вы. И вовсе не тайная.
– Согласен, вы этого никогда не скрывали.
– «Вокруг одни бонапартисты! – мысленно вскипел Борман, вошедший в машбюро вслед за Гитлером. – Как получилось, что до них крематорная очередь концлагерей так и не дошла?! Явное упущение!»
– Вспомните, – не ведала его мыслей фрау Турм, – как Наполеон решительно выдвигал и приближал к себе новых людей. Ранее совершенно неизвестных. Именно эти люди оставались затем самыми преданными его последователями. Оглянитесь вокруг себя, фюрер. Разве в вашем окружении есть хотя бы один храбрый офицер, которого вы решительно выдвинули в маршалы или хотя бы в генералы? А сколько их было в окружении Наполеона: молодых, честолюбивых, талантливых и бесконечно преданных!
– Не отвлекайте фюрера непозволительными разговорами, фрау Турм, – не удержался Борман.
– Но ведь мы же говорим о… Наполеоне! – непонимающе пожала плечами машинистка, искренне верившая в то, что всякое упоминание имени этого французского полководца – свято. Тем более, в кругу военных. – Знаю, что вы, Борман, его не любите.
– Этого француза?! Я – германец.
– Вы вообще никого не любите, – обронила Турм, демонстративно перебирая какие-то бумажки у себя на столе.
– Сейчас мы говорим о Наполеоне, – язвительно напомнил Борман. – О французе, да к тому же корсиканце.
– Не огорчайтесь, Борман, будь вы где-то поблизости Бонапарта, он вас тоже не особенно жаловал бы.
– Оставим в покое тень Бонапарта, – решил фюрер, что за машинистку-бонапартистку пора вступиться. – И хочу, чтобы вы знали, фрау Турм, что вы – единственная в этом подземелье, кому я еще по-настоящему верю и кто способен успокоить меня, – лезвием прошелся он по самолюбию Бормана.
– Не будем об этом, фюрер. К тому же рейхслейтер ждет, как вы распорядитесь судьбой несчастного Геринга.
Вместе с фюрером она взглянула на Бормана. Тот ответил им взглядом, полным ненависти, и поспешил ретироваться. Когда в тексте своей телеграммы Гитлер дошел до смертной казни, которой заслуживает «государственный изменник» Геринг, секретарша вздрогнула, прекратила печатать и, повернув голову, осуждающе взглянула на… Бормана. Именно на Бормана, хотя руководитель канцелярии и секретарь фюрера пока еще по поводу телеграммы и звука не произнес, а молча и, как могло показаться, смиренно стоял у двери, дожидаясь, пока о нем снова вспомнят.
– Мне так и писать это - о «смертной казни»? – вполголоса уточнила она у Гитлера.
– Почему вы спрашиваете?
– Потому что это… Геринг!
– Молите Бога, что не Бонапарт! – вполголоса съязвил Борман.
И все же замечание фрау Турм какое-то действие возымело. Фюрер нервно прокашлялся и уже более твердо и настойчиво проговорил:
– Пишите дальше: «…Однако, учитывая ваши, Геринг, многолетние заслуги перед НСДАП и государством, я дарую вам жизнь, хотя и лишаю вас всех постов. Гитлер».
Как только Турм отстучала последнюю букву, они вдвоем, словно пойманные на горячем заговорщики, оглянулись на Мартина Бормана.
– Возмутительно! – почти прорычал тот. – Нельзя миловать предателей! Не то время, чтобы проявлять снисходительность к таким врагам рейха, как Геринг.
Дождавшись, пока он выйдет, Адольф и унтерштурмфюpep СС Турм вновь растерянно переглянулись.
– Вы даже не представляете себе, что они способны натворить, – почти прошептала машинистка, – как только почувствуют, что ваш авторитет фюрера иссяк, а ваша воля к власти исчерпана. Обратитесь к Наполеону, фюрер. Вспомните, что вы начинали как ученик Бонапарта. Обратитесь же теперь к его духу. – Вы же видите, кто вас теперь окружает и на что они способны.
