Глеб Дойников - Возвращение Варяга
Четверка крейсеров пошла во Владивосток кружным путем. Выбрав все до единой учебные мины заграждения со складов Артура, корабли вихрем пронеслись мимо половины портов Японии на побережье Тихого океана. За день до этого, русское Министерство Иностранных дел объявило о «начале блокады всех портов Японии после разгрома ее флота у Шантунга». Газеты Японии, а за ней и всего мира запестрели опровержениями, но было уже поздно, русские крейсера сделали свое дело.[52]
Через три дня у входящего в гавань Кагошимы парохода поднялся невысокий столб воды. Посланные в трюм матросы доложили капитану, что в борту небольшая пробоина, которую они уже заделали досками. А боцман принес выловленную из воды дощечку, что во множестве плавали по поверхности моря. На ней на английском и японском языках было выжжено следующее послание.
«Командование Русского Императорского Флота приносит свои извинения за доставленные неудобства и надеется, что ослабленный заряд мины с два килограмма пироксилина не повредил Вашему кораблю, под чьим бы флагом он не ходил. Однако, если японское командование не прекратит попытки минирования акваторий русских портов Владивостока и Порт Артура, мы будем вынуждены через месяц установить на входе в этот и другие порты Японии уже настояние минные заграждения с полным зарядом. Приносим свои искренние извинения за доставленные неудобства, адмиралы Руднев и Макаров».
Послание дошло до адресата, и командование объединенного флота оказалось перед не простым выбором — или принять русский ультиматум, и лишить единственного, до окончания ремонта линейных сил, способа блокирования на русского флота. Или не принимать, и подставить всю Японию под удар, всю торговлю, все перевозки как войсковые (грузы для армии в Китаем, снабжение флота, запчасти и снаряды, уголь, селитра для пороха) так и мирные (любой импорт и экспорт), которые осуществлялись в этой островной империи морем. Ловить четверку дерзких крейсеров было просто нечем. Да, после ремонта объединенный флот мог выделить три, четыре отряда по паре броненосных крейсеров каждый, способных отогнать (но не потопить, на это скорости уже не хватит) русские крейсера от... Да, от трех — четырех портов отогнать можно. А остальные? Что помешает русским минзагам — крейсерам просто отбежать к соседнему порту, и вывалить груз там? А кто будет воевать с русским линейным флотом, если все броненосные крейсера Японии будут ловить шустрых русских минеров у себя на заднем дворе?? Одним ходом четверка русских крейсеров поставила Стране Восходящего Солнца если не мат, то точно очень опасный шах.
Пока в штабе объединенного флота ломали голову, как ограниченными после генерального сражения силами парировать новую угрозу, во Владивостоке в обычную портняжную лавку постучались два весьма необычных посетителя.
«Русско-японская война в воспоминаниях и документах». Москва, издательство «Гранат», 1954 год.
От издателя.
Несмотря на полвека, прошедших с начала этой войны, она продолжает волновать умы. Русско-Японская война дала толчок навечно, как тогда казалось, застывшему в покое кораблю Российской Империи, заставив по-новому взглянуть на многие стереотипы и условия жизни, начать столь необходимые реформы. Именно с нее началось то, что получило название Серебряного Века Николая Второго.
Начало. ( Из книги генерал-лейтенанта графа Игнатьева «Пятьдесят лет в строю")
Вечером 26 января 1904 года ровно в девять часов я подъехал в санях на нашем доморощенном рысаке Красавчике к подъезду Зимнего дворца со стороны Дворцовой площади. Никто во дворце не подозревал о надвигавшихся событиях. Бал, на котором я был одним из распорядителей танцев, начинался как обычно. На балу все шло своим установленным порядком. И никто не мог даже подумать, что наши моряки в это время уже ведут бой, отбивая неожиданную атаку коварного азиатского противника.
После ужина начался разъезд. Выходя, я, по обыкновению, выпил стакан горячего пунша в ротонде, тут же, за углом налево, взял свой палаш и каску и поспешил на Балтийский вокзал: там офицеров Петергофского гарнизона ждал специальный поезд.
В семь часов утра я стоял в манеже уланского полка и подавал команду уже не по-французски, а на русском языке: — Справа по одному, на две лошади дистанции! Первый номер, шагом марш!
После учения я, по обыкновению, пошел в полковую канцелярию. Здесь в то время, когда я говорил об овсе, недобранном мною для эскадрона, ко мне подошел полковой адъютант Дараган и молча передал служебную депешу из штаба округа: «Сегодня ночью наша эскадра, стоящая на внешнем Порт-Артурском рейде, подверглась внезапному нападению японских миноносцев и понесла тяжелые потери».
Этот официальный документ вызвал прежде всего споры и рассуждения о том: может ли иностранный флот атаковать нас без предварительного объявления войны? Это казалось столь невероятным и чудовищным, что некоторые были склонны принять происшедшее лишь как серьезный инцидент, не означающий, однако, начала войны. К тому же не верилось, что какая-то маленькая Япония посмеет всерьез ввязаться в борьбу с таким исполином, как Россия.
К завтраку в полковом собрании были налицо почти все офицеры. Некоторые вернулись из Питера только около полудня, и привезенные ими подробности ночного нападения, а также рассказы о впечатлении, которое оно произвело в столице, объяснили нам, что это уже не инцидент, а война. Но что такое война — большинство себе не представляло. Война казалась нам коротенькой экспедицией, чуть ли не командировкой.
Тут же, в собрании, некоторые лихие головы сразу стали заявлять о своем желании ехать на войну добровольцами. Я тоже тотчас после завтрака подал рапорт командиру полка об отправлении на театр военных действий. Как бы ни были для меня неясны цели предстоящей борьбы с японцами, как бы ни была тяжела разлука с родным домом и полком, я сознавал, что если задержусь хоть на день, то потеряю уважение даже моих молодцов-улан.
Путь от Москвы до Ляояна.
Спокойно движется на восток сибирский экспресс. За окнами купе расстилаются безбрежные зимние равнины, все тихо и сонливо кругом. На станциях тишину нарушают только заливающиеся и как-то по особенному замирающие традиционные русские звонки. Ничто в этой зимней спячке не напоминало о разразившейся на востоке грозе. Общей мобилизации еще не было. Петербург еще не раскачался.
К Иркутску поезд подошел лунной морозной ночью. Я горел нетерпением взглянуть на места, ставшие когда-то родными, которые я покинул еще до постройки сибирской железной дороги. Вокзал оказался на левом берегу Ангары, как раз под той горой, где мы проводили лето на даче. В Иркутске предстояла пересадка.
Кругобайкальская железная дорога еще не была закончена. От конечной станции Лиственничное надо было переезжать через Байкал на санях.
Маленькие сибирские серые лошадки помчали нас во весь опор по гладкой, как скатерть, снежной дороге, и через два часа мы уже вошли обогреваться и чаевать в столовую этапного пункта, построенного на льду как раз посредине священного моря. Какой приветливый вид имел этот оазис с отепленными бараками и дымящимися котлами со щами и кашей! Здесь делали большой привал, а иногда и ночлег для частей, совершавших по льду пеший шестидесятиверстный переход после многонедельного пребывания в вагонах.
Байкал разрывал нашу единственную коммуникационную линию — одноколейную железную дорогу, и японцы, конечно, учитывали этот пробел в нашей подготовке к войне. По нему везли, перегрузив на сани, все необходимое нашим войскам. По дороге мы обгоняли обозы, груженные войсковым имуществом, среди которого встречались самые невероятные вещи, кажется, даже сено.
К вечеру мы снова очутились в поезде, но он уже не имел ничего общего с сибирским экспрессом. Мы сидели в грязном нетопленом вагоне, набитом до отказа людьми всякого рода, среди которых появились уже и многочисленные герои тыла...
В Харбине мы простились с главной железнодорожной магистралью Москва — Владивосток. Отсюда почти в перпендикулярном направлении отходила ветка на Мукден, столицу Маньчжурии, дальше — на Ляоян и Порт-Артур. Эта магистраль сыграла решающую роль во всей войне. Она была единственной артерией, которая не только пополняла нашу армию, но и питала ее. Эту хрупкую одноколейную железнодорожную ниточку, вероятно, видели во сне все представители высшего командования, как русского, боявшегося от нее оторваться, так и японского, стремившегося ее перервать. В первые три месяца войны мы могли получать в среднем только по одной роте в день. Недаром всем казалось, что мы попросту не получаем ни одного солдата из России.
