Олег Курылев - Убить фюрера
Дэвис сделал расстроенное лицо и некоторое время молча смотрел на конверт.
— В письмо запросто могут не поверить, — сказал наконец он. — Чем я докажу, что оно от этого вашего A.F., будь он трижды неладен, и что я его вообще получал?
— Вы скажете интервьюеру, что автор письма в доказательство своей правдивости сообщил вам кое-какие подробности. Например, о некоторых фразах из его переговоров с редактором «Таймс» по поводу первого опубликования. Никто, кроме их двоих, а теперь еще и вас, не может знать этих нюансов. Интервьюер как раз из этой газеты. Он прибудет сюда… — Вадим посмотрел на часы, — уже через сорок пять минут. Ему не составит труда прямо из Лувра позвонить в Лондон и переговорить со своим шефом. После этого всякие сомнения должны отпасть.
— Как через сорок минут? Вы уже вызвали газетчика? — испугался Дэвис.
Нижегородский кивнул. На его лице была написана избитая французская фраза: «Такова жизнь».
— Время не терпит, мистер Дэвис. Приходится работать быстро.
Дэвису ничего не оставалось, как только, поиграв морщинами на сферическом лбу и побарабанив толстыми пальцами по столу, взять в руки конверт и еще раз поблагодарить этих двух свалившихся на его голову типов.
…На следующий день, съехав из номеров отеля, компаньоны в ожидании поезда решили в последний раз прогуляться по залам Лувра. Они не спеша бродили по бесконечным коридорам и анфиладам. Пройдя «античную бронзу», по лестнице Анри II поднялись в зал Кариатид.
— А здесь праздновали свадьбу Марии Стюарт, — сказал Каратаев.
— Очень может быть, — огляделся по сторонам Нижегородский. — Однако завтра мы будем в Амстердаме, мессир, — напомнил он. — Нужно что-то решать с «Фараоном» и прочими отпрысками «Призрака»-Феруамона. Либо мы их торгуем, либо подыскиваем стальной ящик с надежными замками где-нибудь в Берне. В обоих случаях не лишне позаботиться о страховке.
— Прежде необходимо выяснить цену, — задрав голову и разглядывая безрукие скульптуры четырех кариатид, резонно заметил Каратаев. — Тут не обойтись без Международного союза ювелиров.
Позже, уже на Лионском вокзале, развернув «Монд» или «Орор», Каратаев обнаружил на первой полосе портрет мадам Келло. Это была самоуверенная женщина лет пятидесяти, которая еще лет десять назад слыла безусловной красавицей.
— Обратите внимание, месье Пикарт, как изменчиво настроение толпы, — Савва толкнул в бок задремавшего было Нижегородского. — Сегодня против нее настроена вся французская общественность, и мало кто сомневается, что эта холеная шея познакомится с ножом гильотины. Однако уже в июле, то есть всего лишь через четыре месяца, Генриетту Келло выпустят на свободу под одобрительные возгласы той же общественности. Присяжные квалифицируют ее преступление как «убийство из патриотических побуждений».
— Да? — сонно пробормотал Нижегородский. — Ну и что?
— А то, что Франция, как и вся Европа, хочет войны.
— А при чем здесь война и эта дамочка? — зевнул Вадим. — Не вижу связи.
— Связь в данном случае очевидна, — Каратаев ткнул пальцем в портрет дамы. — Судебный процесс начнется, когда мир будет стоять на пороге войны, и как раз это обстоятельство спасет шею мадам. Головы людей, еще недавно возмущенных цинизмом мартовского убийства, будут уже затуманены. На первый план выйдет главная добродетель июля — па-три-о-тизм. Адвокаты умело этим воспользуются. Они что-то там раскопают и обвинят убиенного Кальме в антифранцузской пропаганде и изощренной форме пацифизма, который в июле будет не в чести. Они заставят обывателя позабыть о скандальном бракоразводном процессе Келло с первой женой, о не менее скандальной переписке министра с любовницей, о его финансовых махинациях, наконец, и сумеют убедить публику, что рукою мадам двигало чувство оскорбленной француженки, а не мстящей супруги. Буквально в эти же дни, в самом конце июля еще один «патриот» застрелит Жореса, основателя «Юманите». Тот требовал мира и рассуждал о человечестве, позабыв, что то, что «дают во время войны человечеству, украдено у родины». Его убийцу позже также оправдают. И верь мне на слово, Нижегородский, такой прием защиты, когда преступника объявляют патриотом, будет действенным во второй половине этого года не в одной только Франции.
В Амстердаме их ждало приятное известие: «Фараон» полностью готов. Он лежал на специальной подставочке, как новорожденный царственный младенец, а ван Кейсер, счастливый папаша этого чуда, только вчера закончивший полировку самой большой и самой парадной его грани, буднично прозванной «табличкой», стоял рядом в ожидании реакции заказчика. Задернув плотные шторы, он включил специальное освещение в виде трех ярких точечных источников, затем нажал еще какую-то кнопку, и подставка с бриллиантом начала медленно вращаться. Младенец ожил.
В отличие от стеклярусной бижутерии бриллиант если и разбирал поглощаемый им свет на цвета радуги, то, возвращаясь обратно, они снова сливались воедино, окутывая камень искрящимся белым сиянием, отчего тот казался вдвое больше. Вокруг словно возникла аура, вторая сущность, живущая своей самостоятельной жизнью. Она то мелко пульсировала, то ярко вспыхивала, то почти угасала. Когда же глаз привыкал к этому свечению, он начинал различать еще одно сияние, едва заметное, но отдельное и гораздо большее по размеру, чем первое.
Никогда еще лучи света не вытворяли в прозрачном кристалле таких кульбитов и сальто-мортале. Но это не было беспорядочным метанием пойманных в ловушку фотонов. Гениальный расчет граней подчинил их движение сложнейшей программе, так что, претерпев миллиарды внутренних отражений и вырываясь наконец наружу, лучи интерферировали, создавая некий пространственный световой муар. Он был соткан из всех цветов спектра, сумма которых вновь создавала самый благородный цвет природы — белый. Но не безжизненно-белый, а окрашенный легчайшими тональными ароматами голубого и желтого, синего и фиолетового.
— Сто сорок один и двадцать шесть сотых карата, — сказал ювелир. — Я отклонился от расчетного веса на три сотых метрического карата. Полагаю, что при такой сложной форме огранки это допустимо.
— Да вы просто кудесник, — похвалил Нижегородский. — Август, ты когда-нибудь видел что-то подобное? Скажу вам положа руку на сердце, Якоб, в сравнении с вашей работой хваленый «Регент» — стекляшка, выпавшая из брошки французской проститутки.
— Ну… вы преувеличиваете, «Регент» — великолепный бриллиант.
— Хотелось бы узнать цену «Фараона», господин ван Кейсер, — произнес Каратаев, которого Нижегородский представил своим финансовым директором.
— Вчера камень видели два известных голландских ювелира, а завтра обещал зайти старший Ашер, — начал издалека ван Кейсер. — Все они члены Международного союза. Для сертификации же необходим кворум из десяти человек, созыв которых может занять некоторое время, особенно если приглашать из-за границы. Что касается цены, то решение союза, когда оно все-таки выносится, как правило, достаточно условно. Часто мы, ювелиры, склонны завышать стоимость камней, а правильнее будет сказать, что мы не учитываем реальные финансовые возможности потенциальных покупателей. Иной бриллиант стоит даже больше, но всем понятно, что никто не сможет заплатить за него и половинную цену. Боюсь, ваш «Фараон», господин Пикарт, как раз из таких. Его место в музее или в короне, но не в частной коллекции.
— И все же?
— Мои друзья оценивают камень в семь миллионов гульденов. — Ван Кейсер достал из кармана листок с цифрами. — Это четырнадцать с половиной миллионов французских франков или около двенадцати миллионов германских марок. При этом замечу, что умело организованная экспозиция может еще более поднять его цену. Вы уже решили, где покажете свой «Фараон»?
— Наш, господин ван Кейсер, наш с вами, — сказал Нижегородский. — Вы автор, а я всего лишь владелец. А насчет показа… Как вам дрезденский «Зеленый подвал»?[43]
— Прекрасный выбор! — воскликнул ван Кейсер. — Но будьте осторожны, я уже несколько раз замечал возле моего дома подозрительных личностей. Да еще эти разговоры про всяких феруамонов. Я вынужден был усилить охрану и установить дополнительные замки и решетки.
Ван Кейсер проводил гостей в свой кабинет и предложил им чаю.
— Вы уже обдумали, господин Пикарт, как будете транспортировать бриллиант в Дрезден? — спросил он Нижегородского. — Это не праздный вопрос, поверьте. Вам, конечно, знакома история «Куллинана». Когда его подарили покойному Эдуарду VII, все считали, что алмаз из Трансвааля будет доставлен в специальном бронированном ящике под охраной полиции, а на самом деле он прибыл в Англию в обыкновенном почтовом пакете с маркой. Его просто-напросто послали по почте, а в бронированном ящике лежал кусок стекла!
