Борис Батыршин - Дорога за горизонт
Слева тянулась длинная мель, а справа высился крутой откос, сплошь поросший кустарником. Над ним башнями возвышались деревья; их ветки низко нависали над водой, будто лесные гиганты протягивали с берега сучья – изломанные болезнью руки. До вечера было еще далеко, но лес казался пасмурным; широкая полоса тени лежала на речной ряби.
На нос, перепрыгивая через ноги пленников, пробедал полуголый негр с полосатым красно-белым шестом. Пароходик замедлил ход и теперь еле полз. Из люка доносились голоса и гул пламени в топках – это котлы питали паром машину, установленную ближе к корме. Над палубой высилась надстройка – два домика из тикового дерева, с дверями и окнами. Между ними висела на столбах лёгкая крыша. Высокая, тонкая, крашеная в чёрный цвет труба, протыкала её, а перед трубой приткнулась дощатая будка, служившая рулевой рубкой. За её стёклами мелькал профиль Вентцеля.
Садыков, сидя у правого фальшборта, хорошо видел внутренность рубки. Кроме Вентцеля, там находился рулевой – атлетически сложенный негр, судя по серьгам и украшениям, из какого-то приморского, берегового племени. Он вёл пароход с самоуверенным, даже надменным видом; но стоило немцу отлучиться хоть на минутку, как чернокожий немедленно пугался, принимался вертеть головой, и калека-пароход тут же начинал рыскать на курсе. Поручик всякий раз подбирался, ожидая удара, толчка от посадки на мель – но ничего, обходилось.
Стоящий на носу негр то и дело опускал в воду шест; река становилась мельче, по мере того, как берега подступали к судовому ходу. Вдруг чернокожий матрос без звука растянулся на палубе; шеста он не бросил, и тот, шлёпая, волочился по воде. Рулевой испуганно вскрикнул и присел, втянув голову в плечи, и теперь поручик видел в окне рубки только его макушку. Садыков обернулся к берегу – и в глазах его зарябило. Воздух наполнился мелькающими чёрными палочками – они летели из кустов и, почти все, бессильно падали в воду. Лишь немногие долетали до парохода – свистели над головами пленников, падали к ногам, тыкались в надстройки. На правом берегу, откуда лился этот дождь, стояла угрожающая тишина. Слышались только тяжёлые шлепки колеса о воду да стук долетевших палочек.
– Стрелы! – завопил поручик. – Прячьтесь за надстройку, стреляют только с правого берега! К левому борту, скорее!
Вентцель с револьвером в руке выскочил из машинного отделения; за ним с винтовкой следовали Жиль и ещё трое белых. Дурак рулевой приплясывал возле штурвала, жуя губами, словно взнузданная лошадь. Пароходик полз футах в десяти от берега – стоит рыскнуть вправо, и…
Вентцель метнулся в правому борту и отшатнулся, увидав в листве, на уровне со своим лицом чужую харю: ослепительные на чёрном белки, зрачки в упор. И вдруг кто-то сорвал пелену, застилавшую зрение: инженер увидал в полумраке, посреди переплетённых ветвей обнажённые чёрные торсы, руки, курчавые головы, налитые лютой злобой глаза – в кустах кишели люди. Ветки раскачивались, трещали, из-под их укрытия то и дело брызгали стрелы. Вентцель отскочил в рубку, едва не упал, споткнувшись о высокий порог, и кинулся закрывать ставень на правом окне.
– Прямо держать! – заорал он на рулевого. Тот ещё больше втянул голову в плечи. Казалось – сейчас бросит штурвал и кинется наутёк.
– Давайте мы поможем, герр Вентцель!
Немец недоумённо обернулся; на пороге рубки стоял Семёнов, и с ним ещё один русский – кряжистый, средних лет, здоровяк.
– Мы все в одной лодке, не так ли? Поверьте, нам тоже не хочется попадать к этим скотам.
– Назад! – резкий окрик. Это Жиль; щека расцарапана, «Веблей» пляшет в руке. – А ну, в трюм, а не то…
– Ш-ш-ших – бац!
Жиль едва успел отпрянуть – в фальшборт вонзилось копьё, метко брошенное из кустов. И сразу, молчавший до этой минуты правый берег огласился адской какофонией. Пароход дёрнулся к отмели – негр-рулевой бросил штурвал и, тоскливо завывая, пополз прочь из рубки, Жиль безумными глазами смотрел на него, медленно поднимая револьвер – и тут второй русский бросился на бельгийца. Жиль отпрянул, увернулся от выставленных рук и надавил на спуск. Голова Кондрат Филимоныча мотнулась назад, выбросив облачко кровавых брызг, но револьверная пуля не могла остановить инерцию могучего тела – сбитый с ног, бывший стюард, в обнимку со своей жертвой полетел через ограждение, в воду. Садыков ахнул и кинулся к борту – ничего, только полоса мути между пароходом и опасно близкими отмелями. Лишённое управления, судёнышко катилось влево, рулевой скулил, скребясь ногтями о планширь – тоже хотел прыгнутьза борт. Семёнов, решительно отодвинув впавшего в ступор немца, шагнул в штурвалу.
– Герр Вентцель, командуйте, не стойте столбом! И прикажите раздать моим людям оружие, пока эти павианы не полезли на палубу!
Вентцель в ужасе заорал: «Вы что, умеете править рулем?» но Олег Иванович схватил его за отворот рубашки и хорошенько встряхнул. Инженер опомнился:
– Держите прямо, герр Семёнофф, и, ради бога, подальше от правого берега!
И выскочил из рубки. Стрела клюнула его в плечо, Вентцель смахнул её рукой, как надоедливую муху, три раза выстрелил из «бульдога» в гущу кустов. В ответ раздался свирепый вой, гуще полетели стрелы – и немец нырнул за надстройку.
Что-то мелькнуло, грохнулось в ставень – тот покосился и повис на одной петле. Белый матрос с ружьём, стоявший за ставнем, неуверенно шагнул к фальшборту. Винтовка полетела за борт; её владелец, охнув, повалился поперёк порожка рубки. Олег Иванович, боясь отвести взгляд от реки, крутил штурвал, но через пару секунд босые ноги (обувь у пленников отобрали, опасаясь побега) ощутили тёплое и мокрое. Семёнов глянул вниз – лежащий перевернулся на спину и смотрел прямо на него; обеими руками он сжимал древко копья. Острие вонзилось под ребра, на боку зияла страшная рана. Ступни Семёнова были все в крови, а под колонкой штурвала растекалась блестящая лаковая темно-красная лужа. Умирающий попытался что-то сказать, и тут по телу прошла судорога, голова дёрнулась, дважды ударившись о стену.
Семёнов торопливо отвёл глаза, борясь с подступающей тошнотой – кончено…
Снизу доносился грохот тяжёлых башмаков по железному настилу – на палубувыскочил европеец с охапкой разномастного оружия. Над головой у негосвистнула стрела; пригнувшись, боком, по крабьи, европеец пробрался за рулевую будку и с грохотом свалил ношу на палубу. К нему тут же кинулись забайкальцы с Антипом.
– Господа русские, извольте пропустить даму!
Поручик обернулся. Ну конечно – мадемуазель Берта с великолепным презрением, не обращая внимания на стрелы, шествует вдоль левого фальшборта.
– А ну-ка, позвольте…
Урядник послушно отодвинулся; он успел извлечь из груды шашку и револьвер, и теперь, зажав клинок под мышкой, торопливо насыщал барабан латунными цилиндриками патронов. Берта наклонилась, вытащила из-под других винтовок семёновский «лебель» с телескопом.
– Мсье Олег, надеюсь, вы не против?..
Олег Иванович хотел ответить – и в этот момент на носу парохода грохнуло. Бак затянуло белым, остро воняющим серой, дымом; на берегу завыло, заулюлюкало. «Мортира – подумал Семёнов». – Интересно, попали куда-нибудь? Вряд ли – до берега шагов пятнадцать не больше, не прямой же наводкой стрелять – бухнули наудачу…»
Пароход неожиданно рыскнул вправо. Раздался пронзительный скрежет – посудина с ходу проскребла скулой по затопленной коряге. Семёнов мотнулся, едва удержавшись на ногах, закрутил колесо штурвала… поздно! С нависающих ветвей на палубу уже сыпались полуголые, цвета эбенового дерева, тела.
– А сарынь на кичку![80] – взревел урядник. – Пусти-кося, вашбродь, ща мы их, нехристей обезьянских!
Чернокожие воины, улюлюкая, не по-людски завывая, кинулись в бой. Навстречу захлопали револьверы; трое или четверо упали, остальные в нерешительности замерли, а за их спинами с ветвей на палубу сигали новые фигуры.
– Рубай их в пёси, станишники! – поддержал казака Антип. – Круши в хузары![81]
«Взбесившийся вентилятор… – ошарашенно подумал Семёнов. – Механическая косилка, самолётный пропеллер – вот только диск его почему-то брызгает во все стороны красным…»
Олег Иванович не забыл фехтовальных тренировок с Корфом; в экспедиции он пару раз видел, как казачки, от нечего делать, упражнялись с шашками, да и в той, прошлой жизни немало насмотрелся на мастеров исторического фехтования. Но тут фехтованием и не пахло – по сути, боя вообще не было. Русские будто не заметили чернокожих воинов, пытавшихся с щитами и копьями заступить им дорогу. Веера алых капель, стальная карусель – три шашки вмиг очистили палубу от нападающих. Последние четверо сомкнулись на корме, в отчаянной попытке задержать отставного лейб-улана. Какое там – тот и не заметил сопротивления. На пароходе вдруг сделалось пусто, только нёсся с берега разочарованный, горестный вой, и продолжали густо лететь стрелы. Ими, как странной, мутировавшей растительностью, оброс весь правый борт: десятки чёрных тростинок торчали из стен надстроек, валялись по палубе, трещали под ногами. То и дело стрела клевала в плечо, скользила по волосам или щеке, оставляя кровавую царапину – большинство этих «снарядов» не могли даже пробить плотную ткань.
