Андрей Валентинов - Бойцы Агасфера (Око силы. Первая трилогия. 1920–1921 годы)
Оставаться среди пустых домов и засыпанных снегом трупов не хотелось. В мешок уложили немного найденного риса и полупустую жестяную банку с китайским чаем. В одном из домов Арцеулов обнаружил на земляном полу большую рыжую шубу. Вернее, она была большой для ее прежнего хозяина, который не достигал Ростиславу и до плеча. Для него же это скорее был добротный полушубок.
– Держите, Степан, – предложил Арцеулов. – Это будет получше шинели.
Косухин вначале отнекивался, не желая брать чужое, но потом, рассудив, что теплые вещи нужны живым, переоделся. Вид у него стал весьма живописным – лохматая шуба, доходившая до колен, удачно сочеталась с черной шапкой. Там же, в пустом домике, удалось разыскать две пары рукавиц.
– В общем, ниче, – рассудил Степа. – Извините, ребята! – крикнул он, обращаясь к мертвым разбитым окнам. – Мы не от жадности…
Капитан перекрестился и негромко прочитал заупокойную молитву. Смерть, кружившая по России, черным вихрем пронеслась вслед за ними через границу и теперь сопровождала среди этих дальних гор…
– Тех не меньше взвода было, – рассудил Косухин, когда мертвое селение скрылось за поворотом.
– И вооружены они кое-чем поновее, чем кремневые ружья, – добавил капитан. – Я видел гильзы. Это японские семизарядки. «Арисака», кажется…
– Знаю, – кивнул Степа. – Точно бьют, заразы! Навидался я ваших япошек. Наприглашали!
– Я навидался ваших венгров, немцев и китайцев. Зрелище столь же мерзкое. Впрочем, ваши жидки из ЧК ничуть не лучше…
– Ах ты!.. – задохнулся возмущением Косухин. – Семит… То есть, антисемит, чердынь-калуга! Наши венгры и прочие – это не интервенты, а эти… интернациолисты, то есть интернаци… Ну, в общем, за народное дело! Темный ты, Ростислав, а еще интеллигент!
– Куда уж мне… А ваши собачки-оборотни – тоже за народное дело? А Венцлав – из интернационалистов?
Степа засопел носом, но смолчал, не желая отвечать на провокационный выпад. Не этому недорезанному судить о неизбежных ошибках, возникающих в трудном деле борьбы за Мировую Революцию!
Арцеулов видел, что припек-таки краснопузого, и это его весьма порадовало. В последнее время Степа стал излишне задаваться.
«Пусть подумает, – решил капитан. – Это и пролетариям иногда полезно…»
Он хотел было добавить жару, припомнив кое-что из виденного в Иркутске – ну, хотя бы чудо-богатыря товарища Чудова – как вдруг, вздрогнув, схватил Степу за руку.
– Голоса! Впереди…
Косухин прислушался – где-то далеко, но все же не очень, в полукилометре от силы, кто-то переговаривался. Точнее, переговаривались, причем весьма громко. Ругались, не иначе.
Арцеулов снял с плеча карамультук. Оба ускорили шаг, внимательно поглядывая на пустую, покрытую снегом, тропу. Кто бы ни был впереди, здесь он не проходил. А это уже становилось интересно…
Голоса смолкли, но через несколько минут раздались вновь – громкие, сердитые, очень недобрые. Послышался крик…
Тропа резко пошла вширь, подведя к очередному повороту. Голоса слышались совсем рядом. Степа рванулся вперед, но Арцеулов, отстранив его, внимательно осмотрел затвор карамультука и выглянул первым.
За поворотом была каменная площадка, каких они уже немало повстречали на пути. Влево шла еще одна тропа, нырявшая в узкое ущелье. На земле валялось несколько мешков, какие-то вещи и брошенный прямо в снег карабин. Возле вещей толпились пятеро невысоких, но крепких косоглазых парней в одинаковых серых полушубках и шапках с меховым козырьками. Двое держали оружие наизготовку и, весело посмеиваясь, наблюдали за тем, чем занимались их товарищи. А те, уже без всякого смеха, а напротив, с руганью и криками, что есть силы били еще одного – худого высокого парня в меховой куртке нараспашку. Шапка лежала рядом, тут же в снегу торчал нож, похоже, только что выбитый из рук.
Парень отбивался. Пару раз его сбивали в снег, но он откатывался в сторону, вскакивал и успевал врезать одному из нападавших в челюсть или в грудь, прежде чем снова упасть. Когда он в очередной раз упал, один из нападавших замахнулся ногой, но тут же рухнул в снег, сбитый ловкой подсечкой.
– Дает! – шепнул Косухин. – Ну, чего, капитан, пошли?
Арцеулов помолчал, оценивая ситуацию. Тех, с оружием, пятеро, у парня нет даже ножа…
– Ты чего? – возмутился Степа. – Их же пятеро на одного… И рожи самые бандитские!
Ростислав не ответил и, быстрым движением расстегнув полушубок, скинул его в снег. Затем передал ружье Косухину и сжал в руке нож.
– Первого, кто поднимет оружие!..
Один из тех, кто стоял в стороне, вдруг стал очень серьезным и что-то громко крикнул. Трое, избивавшие парня, отскочили в сторону, оставив жертву лежащей в снегу. Тот, кто отдал приказ, лениво поднял ствол карабина. Парень успел вскочить, но тут же замер, увидев направленный на него ствол. Косоглазое лицо дернулось в злобной ухмылке, палец лег на спусковой крючок…
…И послышался грохот. Карамультук, нацеленный Степой, окутался черным дымом. Косоглазый рухнул в снег – пуля угодила точно в висок. Другой, в таком же сером полушубке, попытался обернуться, но, захрипев, начал сползать в снег – Арцеулов был уже рядом и вынимал из его бока окровавленный нож. Один из оставшихся, не успев выхватить оружие, кинулся на капитана, но получил резкий удар в грудь, бросивший его навзничь.
Парень в куртке, сообразив, что пришла подмога, кинулся на ближайшего косоглазого и повалил его в снег, вцепившись в горло. Пятый – последний – дернул из-за пояса револьвер, но подоспевший Косухин обрушил на его голову приклад. Бандит в сером мягко ткнулся лицом в труп своего товарища. Сцепившийся со своей недавней жертвой косоглазый сумел вырваться и подхватить с земли карабин, но тут хлопнул сухой короткий выстрел, и Арцеулов сунул за пояс трофейный револьвер.
Степа первым делом бросил верно послужившее ружье и закинул за плечо новенькую винтовку. Теперь и он почувствовал себя прежним – уверенным и сильным. Арцеулов ткнул носком унта лежащего в снегу бандита и без особых сантиментов добил его выстрелом в голову, после чего, оглядев место побоища, поморщился и направился надевать сброшенный полушубок.
– Сэнк ю, бойз! – произнес спасенный, весело улыбаясь и вытирая снегом окровавленное лицо. Досталось парню крепко, но оптимизма он явно не терял.
Степа понял, что его благодарят и промычал в ответ что-то неопределенное.
– Амэрикэн? – продолжал между тем неизвестный.
– А-а! – сообразил Косухин. – Никак нет, браток, не оттуда.
Парень с интересом прислушался и неуверенно проговорил:
– То… пан поляк?
– Вот, чердынь-калуга, непонятливый! Русские мы!
– Шердынь… – удивленно пробормотал парень, но затем его лицо прояснилось, и он четко, почти без акцента, произнес:
– Спасибо, товарищ!
– Вот это дело! – обрадовался Степа. – Это по-нашему!
– Вы американец? – заинтересовался Арцеулов, успевший накинуть полушубок и теперь поправлявший ремень.
– О, йес! – согласился неизвестный. – А'м Тэд Валюженич, Джонсвилл, Индиана стэйт. Бат… бойз, д'ю андестэнд инглиш?
– Немного, – ответил Ростислав по-английски. – Похоже, мистер Валюженич, у вас были некоторые проблемы?
– О, да! И я могу лишь поблагодарить Творца, что он занес таких решительных русских парней в самую жуткую дыру на Тибете!
– Значит, все-таки Тибет… – проговорил Арцеулов и еле заметно нахмурился.
Глава 4. Убежище
Тэд Валюженич верил Богу, американской Конституции, законам природы и – отчасти – президенту Вильсону. Во всех остальных вопросах он оставался ярым скептиком, каким и положено быть молодому ученому в двадцать два года.
Предок Тэда – люблинский маршалок Тадеуш Валюженич – прибыл в Штаты еще в конце XVIII века. С тех пор Валюженичи считали себя истинными янки, а от польских предков оставили лишь несколько пергаментов с давними королевскими привилегиями, а также имена Тадеуш и Криштоф, которые получали старшие в семье. Так Тадеуш стал Тэдом. Криштофом – Крисом – был его отец, известный филолог-медиевист, в последние годы работавший по приглашению Британской Королевской Академии наук в одном из английских университетов. Польский язык, который в семье полагалась знать, Тэд учить не захотел, чем весьма огорчил своего родителя. Решив все же направить отпрыска по собственной стезе, отец послал Тэда в Сорбонну, но тот, проучившись год и вдоволь наслушавшись о миннезанге и трубадурах, взбунтовался и перевелся на отделение археологии, что больше подходило к его живой натуре. Отец воспринял это решение весьма кисло, но Тэд не унывал и уже через полгода добился именной стипендии и места лаборанта в отделе молодого, но уже знаменитого профессора Луи Робера. Помогли поистине сизифово трудолюбие, а также знание языков. Польский, правда, он так и не освоил, зато досконально выучил древнегреческий, а за последний год увлекся восточными языками – от суахили до наречия тибетских бхотов.
