Евгений Таганов - Рыбья Кровь и княжна
— Но почему, почему? Одну столь великодушно прощаешь, а вторую так караешь?! — пораженно вскричал ромейский жрец.
— У меня, наверно, действительно медленное сердце. Я не люблю быстрых восторгов, признаний и обещаний ни в себе, ни в других людях. А женщинам эти восторги только и подавай. Все сразу и сейчас. Если бы Ульна пришла ко мне и сказала, что все время думает о другом парне, жить без него не может, я разве стал бы ее удерживать? Да и какой мужчина после таких слов стал бы притрагиваться к такой жене? Она проявила ко мне пренебрежение и не догадалась сбежать. Думала, что я побью ее, как обычный муж, успокоюсь и еще приданое ей дам. Мне об этом потом рассказали. Не поняла, глупая, что раз я князь, то и мои поступки должны быть в сто раз сильнее в лучшую или худшую сторону поступков простого смерда.
— И этот грех тебе тоже никогда не хочется замолить?
— Я готов прибавить к нему еще парочку таких же, — Дарнику уже надоело говорить об этом.
Собственные воеводы при ближайшем рассмотрении тоже оказались весьма занятными собеседниками.
— Вот думаю, не рано ли мы ушли с Крита? — поинтересовался князь у Буртыма.
— В самый раз. Мелкая служба и воинов делает мелкими. Хорошо перезимовали, и будет.
— Ну а если на большой службе половина людей головы сложит? Не страшно умирать вдали от дома?
— Вблизи от дома страшней.
Простой, в общем-то, ответ, но он открыл для Дарника целую цепочку чужих умозаключений: умирать рядом с родовой землянкой всегда глупая небрежность, умирать вдали — твоя собственная воля, следовательно, из-за одного того, что воины ушли за тысячи верст от родных мест, они сделались для своих родичей легендарными людьми, а погибнут или вернутся целыми, не столь и важно.
— А помнишь, как вы с Кривоносом и третьим, как бишь его, пытались меня увести в рабство? — намеренно напомнил князь Лисичу, самому давнему из своих соратников.
— И как ты приказал Кривоносу добить Рваного, нашего вожака? — памятно усмехнулся становой хорунжий. — Я еще тогда сильно удивился, почему ты сам не добил Рваного, потом понял…
— Что же ты понял?
— Что ты уже и тогда примеривал на себя княжеские одежды. Чтобы твои бойники тебе беспрекословно подчинялись.
— А если бы ты тогда знал, что мне было не двадцать, а пятнадцать лет, что бы вы с Кривоносом стали делать?
— Кривонос бы точно тебе сонному нож воткнул. А мне без разницы было. Рваный все время кричал на нас, а ты нет. Уже хорошо, Я тогда одним днем жил, в дальнее не заглядывал.
— А сейчас заглядываешь?
— Только на три месяца вперед. Пока соль и клей для стрел в моих торбах не иссякнут.
Больше всех князя удивил Сечень, сотский бродников из карательного хазарского войска, во время осады Калача перешедший под дарникское знамя. Оказалось, что он вполне разделял тревогу князя по поводу того, что не так просто будет с добытым золотом вернуться в Липов.
— Ты правильно сделал, что осенью часть войсковой казны довез до Корчева, — похвалил бывалый воевода Дарника. — Зато теперь новое золото сделало нас снова уязвимыми. Воины чаще хватаются за свои кошели, чем за мечи.
— Выходит, и мало добычи плохо, и много — тоже плохо, — заключил князь. — Может, приказать, чтобы отдали свои солиды на хранение казначеям?
— Надо попытаться отослать дракары в Липов. Для чего ж мы их тогда корячились строили? Хотя бы один из них, чтобы в Липове знали, что мы еще живы.
Рыбья Кровь и сам уже думал об этом. Но такое предприятие выглядело нереальным:
— Ромеи сами наши дракары не отпустят. Пробиваться силой, может, и получится, но половины воинов точно лишимся.
— А зачем силой? Ты же видишь, как их тиуны спят и видят любую мзду. За десять солидов любой документ выправят, а за двадцать и сами сочинят.
Вот для чего, оказывается, существуют умные воеводы: в нужный момент дать дельный совет. Разумеется, боевому князю зазорно опускаться до взяток, но если рассматривать их как военную хитрость, то почему бы и нет?
После целой череды больших и малых островов суда с липовцами и сербами прибыли на материковый берег. В фемный город их флотилию не пустили. Лоцман отвел ее на несколько верст в сторону и указал приставать к берегу в бухте рядом с небольшим стратиотским поселением. Явившиеся чиновники-менсоры торопили князя:
— Скорее, ваши тагмы ждут для последнего штурма Хаскиди.
— Мне нужны пятьдесят пароконных повозок и восемьдесят палаток, — говорил на это Дарник.
— Зачем словенам и сербам палатки, вам всегда и под открытым небом хорошо спится. Дожди кончились, неужели вы такие разнеженные воины?
— Еще нужны двести оседланных лошадей, — выдвигал дополнительные условия Рыбья Кровь, — пятьдесят рулонов полотна и десять пудов кож — мои воины совсем обносились.
Набежавшие к войсковому стану мелкие торговцы стремились продать воинам всякую всячину, и многим это удавалось.
— Покупайте повозки за свои солиды, потом за ту же цену сможете их продать назад, — посоветовал старший менсор.
— Хорошо, по тогда мне нужно продать еще свои дракары, — согласился князь.
Подумав над предложением Сеченя, он решил ограничиться отсылкой домой одного дракара. К счастью, сохранились пропускные документы из Талеса на сгоревшие липовские лодии. Пока продавались три остальных дракара, на четвертый, самый крупный, грузилась разнообразная торговая мелочовка, чтобы достоверней выдать его за торговое судно. Да и команду стремились подобрать так, чтобы поменьше было свирепых и покрытых боевыми шрамами лиц. Многие передавали им часть своих денег. Дарник же посылать золото и даже сундук с книгами и свитками воздержался, передал лишь зеркальца, немного женских украшений и серебряной посуды. Необходимая грамота на проход через Препонтидское море тоже обошлась совсем недорого: один чиновник брал за нее двадцать солидов, потом появился другой, согласившийся на пятнадцать золотых монет.
Спустя неделю двухтысячное союзное войско словен и сербов все же выступило в путь. Прощаясь с отплывающим дракаром, шутники бросали:
— Мы быстрей берегом дойдем до Липова, чем вы под парусом.
Не только воеводы, но и часть катафрактов ехали верхом, подбоченясь и горделиво посматривая окрест. На повозках ехали немногочисленные жены, прямо на ходу занимаясь шитьем и вышивкой новых рубах для воинов. Туда же посадили и ватажных сапожников, чтобы они тоже зря времени не теряли. По холмам и долинам извивалась широкая мощеная дорога, передвигаться по которой было одно удовольствие. Все липовцы словно осязаемо ощущали, что на несколько сот верст приблизились к дому, и вполне уверенно чувствовали себя под прикрытием привычных повозок и установленных на них камнеметов. В рядах воинов беспрерывно звучали шутки и смех.
Адаш, оказавшись в своей родной повозочно-странствующей стихии, ожила и похорошела еще больше, каждую минуту что-то в повозке перекладывая или подправляя и горделиво показывала Дарнику свои достижения.
В своеобразном материальном положении оказался отец Паисий. Так же как и у липовцев у него износился и первый, и второй комплект одежды. В ближайших церковных приходах на его плачевный внешний вид внимания никто не обратил, а сам он просить новую одежду постеснялся. Пришлось Дарнику самому ссудить его нужным количеством солидов:
— Считай, что это мой первый вклад в вашу церковь.
— Смотри, я в твоем житии так и напишу, — шутливо пригрозил смущенный княжеским подаянием священник.
— Пиши, только не забудь и себя там отметить, — смеялся князь, — и вашу скупую церковь.
Хаскиди представлял собой старую ромейскую крепость на перекрестке двух дорог. Два года назад она была захвачена болгарским ханом. Теперь ее уже пятый месяц освобождало ромейское войско. Все делалось по самому последнему слову военной науки: стреляли баллисты с катапультами, подъезжали осадные башни со штурмовыми командами, тараны били в окованные железом дубовые ворота, воины карабкались по приставным лестницам, в ответ ромеи получали тучи стрел, пудовые камни и опрокинутые чаны с кипятком.
Прибывшие словене с сербами застали все это в самом разгаре. Рыбья Кровь с арсами в сопровождении ромейских дозорных подъехал к наблюдательному месту осаждающих. Мирарх Лаодикис, командовавший осадой, как раз отъехал к дальним воротам крепости, и ничто не мешало князю свободно наблюдать за действиями воинов и архонтов. В полной суматохе и кутерьме, царящей вокруг, трудно было проследить единое разумное управление, казалось, все действуют по своей собственной воле. Потом все же стали заметны отдельные отряды, занятые одной и той же «работой». Стены крепости сложены были не из известняка, а из гранитных глыб, поэтому обилие метательных машин у осаждающих приносило мало проку — двухпудовые камни откалывали от стен лишь по жменьке щебня.
