Василий Звягинцев - Бои местного значения

– Хочу на это надеяться. Поэтому сейчас мы сделаем вот что… – Лихарев импровизировал на ходу. – Людей у меня чертовски мало, и пеленгатор только один. Но мы попробуем заставить НКВД поработать на нас втемную. И, если повезет, покончим сегодня с этим делом.

Глава 30

– Фу, слава богу, – с облегчением выдохнул Власьев, – как я устал с этими типами выкобениваться. Прямо язык поломал. Думал, легче будет…

– Аврелия помните, который философ и император? Что-то он говорил подходящее к нашему случаю. За точность не ручаюсь, но кажется так: «Приспосабливайся к обстоятельствам, выпавшим на твою долю. И от всего сердца люби людей, с которыми тебе суждено жить». Вот из этого и исходите, Николай Александрович. А сейчас какие у нас планы?

Власьев остановился и развел руками.

– У нас в Корпусе Аврелиев не изучали, но мысль верная. В первой своей части. Что же до второй… Не обессудьте…

– Да не стойте вы, не стойте, здесь главное – в потоке движения держаться, не выделяясь из народа. А если что – помню, мне один вольнодумный гэпэушник еще тогда говорил, – Шестаков махнул рукой, обозначая вегетарианские времена раннего Ягоды, – если бы люди умные были, когда их на улице арестовывать станут, первое дело – вырываться, орать погромче, что угодно, да хоть – «караул, грабят», и в девяноста случаях из ста сотрудники растеряются и оставят вас в покое. В данный момент, конечно. Ну а дальше от вас зависит – как сумеете.

– Значит, и среди них нормальные люди бывают? – словно бы удивился Власьев. – В том смысле, что раз он вам это говорил, то больше арестуемым сочувствовал, чем своим коллегам?

– Как и в любых кругах общества. Патологические типы всегда составляют меньшинство. Остальные просто делают дело, к которому их приставили. Невзирая на собственные убеждения.

– Да уж… – не то согласился, не то выразил некоторое сомнение Власьев. – Так, а все же, сейчас-то куда?

– Вы есть хотите? – вдруг спросил Шестаков, и Власьев только тут вспомнил, что пресловутая маковая росинка была у него во рту как раз сутки назад. До этого мысль о столь простой и насущной вещи в голову ему не приходила. Что и неудивительно. – Тогда предлагаю найти совершенно невыразительную забегаловку, типа привокзальной извозчичьей чайной, чтобы абсолютно внимания не привлекать, перекусить как следует, а с наступлением темноты…

Темнота наступила, как и положено в середине января, около пяти часов пополудни. К этому времени друзья, чтобы не примелькаться, перебрались уже в третье заведение, постепенно смещаясь к центру города.

В одной столовой они выпили по соточке водки и закусили щами с куском сомнительного происхождения мяса, потом, прогулявшись по крепчающему морозу, на углу Самотечной и Цветного бульвара под следующую сотку побаловались «бигосом», состоящим из тушеной капусты с мелко накрошенной картошки с салом. Невзирая на голод, Шестаков жевал эти общепитовские изыски без энтузиазма.

И уже когда они вышли к Неглинной, Власьев позволил себе наконец спросить (а до тех пор воздерживался, пока не разморило):

– Ночевать-то где будем, вам, Гриша, известно или к ворам на поклон пойдем?

– Обязательно и всенепременно знаю. Только еще час-другой по улицам побродить придется и в магазин зайти, поскольку смертельно мне кофе захотелось, хорошего сыра и коньяка. Ничего нет лучше перед сном. И папирос приличных.

Сказал и опять привычно удивился сказанному. Как раз таких вкусов у него никогда и не было. На ночь он обычно пил крепкий чай с тремя ложками сахара на стакан, а есть так и вообще не имел по вечерам привычки. Но Власьев его поддержал, заметив только, что подобный ужин требует и соответствующего места. Не в подворотне же и не в заезжем дворе для колхозных крестьян при Центральном рынке «мокко» с армянским коньячком баловаться.

– За это – прошу не беспокоиться, ваше высокоблагородие… – последние слова он произнес неожиданно громко и увидел, как вздрогнул и ускорил шаг случайно оказавшийся рядом совслужащий.

Денег у них с собой было около пяти тысяч рублей, считая те, что прихватили в кассе гостиницы. По здешнему времени – на пару месяцев очень приличной жизни, а если исходить из того, что либо удастся задуманное, либо все равно пропадать, так просто очень много. Невпроворот.

Для удовлетворения заявленных потребностей за-шли они не в обычный районный гастроном, возле которого, как всегда и везде, тянулась по тротуару длинная очередь утомленных всем на свете людей, озабоченных скромной надеждой купить на свои жалкие деньги хоть ливерной колбасы, а в совершенно свободный от покупателей, сверкающий зеркальными витринами коммерческий магазин.

Шестаков по долгу службы читал постановления и закрытые письма об обострившейся в стране продовольственной ситуации, о введении взамен карточек «норм отпуска продовольственных и промышленных товаров». Слышал, что это повлекло рост нездоровых настроений среди несознательных элементов, вследствие чего имелось указание очередей отнюдь не допускать, а буде таковые возникнут – разгонять их силами милиции и негласного оперсостава.

Но все это интересовало его очень мало, хватало «настоящих» забот, а реальную обстановку он понял только в последние дни, как принц из книжки Марка Твена, внезапно ставший нищим.

Шестаков на пленумах и съездах предпочитал радоваться вместе с товарищем Микояном, наркомом торговли и пищевой промышленности, сводкам о крепнущем благосостоянии советского народа.

Теперь же увиденное напомнило ему «хвосты» за хлебом на улицах Петрограда в конце шестнадцатого года, которые, как известно, и привели к Февральской революции.

Но здесь уж точно не приведут.

Хватило бы у царя ума устроить парочку показательных процессов против наиболее одиозных министров и царедворцев, не обеспечивших снабжение столицы, с непременными расстрельными приговорами, глядишь бы, и обошлось…

А в коммерческом было хорошо. Почти как в цэковском закрытом распределителе.

Внутри полукруглых застекленных витрин на прилавках и на полках позади них громоздились пирамиды отборнейшей снеди, батареи бутылок, причудливые башни из консервных банок, плиток шоколада, пачек печенья.

Скучающие продавщицы в белых халатах и наколках оживились было при виде вошедших мужчин, но тут же потеряли к ним интерес.

Слишком непрезентабельно они выглядели. Купят в лучшем случае бутылку водки и грамм двести вареной колбасы, да и то если не испугаются обозначенных на этикетках цен.

Однако Власьев, считавший себя более опытным в реальной жизни, нежели бывший нарком, направился к прилавку уверенным шагом. Изображая из себя то ли только что вернувшегося в Москву полярника, то ли сибирского артельного золотоискателя. Бывали тогда и такие.

– Ну-ка, девушки, отвесьте нам…

Нагруженные кульками и пакетами друзья вышли на улицу, распечатали коробку «Герцеговины флор». Гулять так гулять.

– Теперь берем такси, и поехали…

Пробудившиеся и окрепшие навыки специалиста тайного фронта стали Шестакову настолько привычными, что пользовался он ими уже автоматически, уверенный, что не подведут.

Попросил водителя остановиться на площади перед Курским вокзалом, да еще и говорил перед этим с Власьевым исключительно о предстоящем путешествии в Ростов. На всякий случай.

Когда вышли из машины, сначала направился к ярко освещенному вокзальному входу и, только смешавшись с массой отъезжающего и прибывшего в Москву народа, резко свернул вправо, увлекая за собой товарища.

Через десять минут они стояли в обширном и темном дворе восьмиэтажного дома, прячась за трансформаторной будкой.

С чувством легкой, уже отстраненной печали бывший нарком смотрел на некогда родные окна квартиры, в которой прожил почти шесть лет. И первые два-три из них были, пожалуй, счастливыми.

Метров пятьдесят до двери черного хода пройти было желательно так, чтобы не попасться на глаза дворнику или, хуже того, человеку, которого могли поставить для наружного наблюдения за жилищем «объекта».

А снег, как назло, перестал идти еще со вчерашнего дня. И двор, освещенный яркой лампой на столбе у подворотни, был виден как на ладони, если можно так выразиться.

– Идите, Николай Александрович, – подтолкнул Шестаков Власьева. – Не спеша, будто местный житель, и лучше – выпивший. Поднимитесь на четвертый этаж и, если все будет тихо и спокойно, махните мне рукой в окошко.

– А если – нет? – будто бы пошутил лейтенант.

– Тогда – не машите.

Однако все обошлось, и Шестаков вскоре стоял рядом с Власьевым у задней двери своей квартиры.

На крутую довольно грязную и воняющую кошками лестницу с цементными ступенями и тонкими металлическими перилами на каждом этаже выходило всего по две двери.

Было время, когда всякая приличная квартира оснащалась таким вот «черным ходом», чтобы прислуга по хозяйственным делам ходила по своей лестнице, а господа – по своей, широкой, чистой, застеленной ковровой дорожкой. И чтобы пути их ни в коем случае не пересекались. В самом деле – у людей, допустим, торжество какое, и сам директор департамента приглашен, действительный статский советник, а навстречу ему кухарка Дарья с ведром помоев или дворник Михей с охапкой дров. Хорошо ли?