Барин-Шабарин - Денис Старый
Насколько все же сообразительные дети! Они протянули мне руки, и я, на каких-то внутренних, волевых усилиях, моментально выдернул детей на поверхность. В это же время пламя все больше приближалось, становилось невыносимо жарко, я чувствовал, что уже плавится и горит на мне одежда, может, только чуть-чуть замедлила процесс китайская устойчивая ткань. Не все вещи китайцы плохо делают, вот и пулю сдержал рашгард, и огонь придержал.
Нагнувшись над детьми, закрыв их своим телом от капающей смеси, я ударил кулаком по оконной раме, вышибая ее. Как же хорошо, что у бабули еще до войны не было денег, чтобы поменять окна, и рама разлетелась в разные стороны от первого прикосновения.
— Бросай мне детей! — кричала внизу, снаружи, бабуля.
Вот женщина! Как же понимает ситуацию! Поколение сильных людей!
Продолжая нависать над детьми, я беру мальчишку и кидаю его из окна. Ловлю взгляд девчонки, такой благодарный, такой сочувственный. Сильная девчонка растет. Эх, бедные парни, такой характер не укротить, а еще расцветет с годами девчонка… Хотя нет — пусть растут такие мужики, чтобы под стать сильным женщинам были.
— Живи! — хриплю я и, следом за мальчишкой, выкидываю девчушку.
Я уже не могу разогнуться, боль, казалось, проникла во все клетки моего тела. Можно было бы кричать, и я пробовал это делать, но вырывались какие-то хрипы.
Шаг. Невыносимо больно, но нельзя сдаваться. Никогда нельзя сдаваться! Шаг… Сжав зубы до скрипа, я силюсь поднять ногу, но не получается. Тогда я опираюсь на подоконник, наваливаюсь, стараясь оттолкнуться и упасть наружу, протягиваю руку, хватаюсь за небольшой карниз, подтягиваю свое уже горящее тело. Треск рушащегося перекрытия заглушает крики хозяйки дома, призывающей меня быстрее прыгать.
— Живите! — не говорю, скорее, только думаю, ведь не слова звучат, а хрипы.
Наверное, я прожил правильную жизнь. Если спас чужую, значит, не зря. Жаль только, что такие, как Ухватов, живут, но слава Богу, есть такие, как бабуля, как мои сослуживцы. В мире все равно больше хороших и правильных людей, они просто плохо организованы.
Потолок рушится, прижимая меня к полу, ломаются кости, те, что еще не успели сгореть. Умирать не страшно, страшнее жить никчёмно…
Глава 3
«Как?» — вдруг пришла в голову мысль, что нет боли, в груди не колет. Нет огня! Не верю! Так не может быть! Или это то самое безвременье, пустота, что описана Булгаковым? Мастер с Маргаритой где? К черту Мастера, Маргариту давайте!
Шустрые мысли, не всегда логичные, проникали в мою голову и с еще большей скоростью покидали ее. Казалось, что ответы рядом, но ухватить самую суть, как и понять происходящее сейчас со мной, не получалось. Вот я горю, терплю адскую боль, но спасаю детские жизни. Мгновение, а может, и его не было, и вот… Я лежу на снегу, в холоде. Сказал бы, что в обжигающем холоде, и было бы действительно жарко, так это же смотря с чем сравнивать. Мне уже есть с чем. После пережитой боли — я не знаю, что меня еще удивит. А слово «обжигать» — оно становится каким-то особым, зловещим.
Стоп! Зима? На дворе май месяц, тепло, почти что и жарко… Должно быть. Но, открыв глаза и увидев ясное, такое притягательное небо, я зачерпнул рукой снег, поднес его ко рту и… совершенно точно услышал скрип, сжимая его в ладони, и улыбнулся, жуя на удивление чистый снег. Как в детстве! За что ругали меня родители, за что я не ругал своих детей, потому как их не было у меня. Нужно этот пробел срочно восполнять, а рука, между тем, сама потянулась к снегу. Как же все-таки здорово жить!
Сейчас разберусь с преступниками, пройдут выборы, и найду себе женщину. Тут ведь не про любовь, тут про тыл и достойную жену. И жить! Правильно, честно.
— Вот он! Сюда, люди! Здеся барин! — услышал я визгливый голос бабы.
Вот же, и хочется сказать «женщина», но баба — она же и есть баба. Голос неприятный, звонкий, моментально раздражает.
Холод. Зима. Я выжил. Голос незнакомой бабы. Что-то слишком много несуразностей. Так что за лучшее я счёл притвориться мертвым, хотя и притворяться было несложно. Потому что, попробовав пошевелиться, я понял, что не выходит. Лишь руками и получалось двигать.
Ко мне, хрустя снегом, с причитаниями, приближался еще и какой-то мужик. А баба продолжала стрекотать, что это она нашла меня… почему-то барина. Где-то вдали кричали иные люди.
Что такое переохлаждение, я знал. И теперь более отчетливо осознавал, что если бы меня не нашли эти непонятные люди, так и умер бы. Вот же… Как такое возможно?
Я умел отключать переживания, те, которые бесполезные. Как там у самураев про непреодолимую силу? Покориться ей? Но нет, покорятся я никому и ничему не собирался. Ну а так… Многое неясно, но я живой, понять бы только, где нахожусь… Отключаем эмоции, но примечаем, слушаем, пробуем делать выводы, когда появится информация.
Лежу с закрытыми глазами, причем, оказывается, у меня еще и слёзы потекли, мгновенно замерзая — теперь я никак не мог глаза снова открыть. Конъюнктивит, значит, ко всему прочему. Между тем, чья-то рука взяла меня за запястье, я уже подумал, что будут прощупывать пульс, но, нет — мою конечность небрежно отбросили, словно грязную тряпку.
— Помер барин-то, кажись. Пусть земля ему будет пухом! Царствия Небесного. И все такое. Был охламоном, помер, как… — бабий голос неприятно врезался в голову.
— А ну-ть, дура-баба! Ты что ж такое брешешь? Плетью отходить? — отчитывал мужской голос её за бабий треп.
— И на кого ты нас покинул? Касатик наш, опора, заступник! — быстро баба переменила модель поведения.
В уши врезался этот визг стенаний. Не слышал бы я только что, что и с каким выражением она говорила до того, так можно было бы подумать, что этот «плач Ярославны» — честный, искренний.
Вот это дар! Баба «переобувалась» в полете, не хуже политиков в будущем. Так быстро превратить меня из бестолочи в опору и заступника! Нет, не каждый политик такое умеет, я не умел, а уже почти что и политик. Может, взять такую к себе в команду, когда всё же начну приводить в порядок вверенную мне территорию? Ну нет, как раз от таких я и хочу избавиться. Театралы, твою налево! Пусть в любительском театре комедии играет!
А
