Третий шанс - Герман Иванович Романов
В обычно мягком голосе Куропаткина сейчас прорезалась острая сталь. Он сильно недолюбливал начальника Главного штаба генерал-лейтенанта Сахарова, что всячески интриговал против него. И стоило ему принять командование Маньчжурской армией, как в еще не остывшее кресло примостился его постоянный оппонент, поставленный управляющим военного ведомства, пока еще не министр — что немаловажно, ибо таковым станет только через неделю. Так что время есть, и нужно поспешить — ведь тогда он запоздал с предложением, и его не приняли, отвергли с «порога», ибо оценили как прямое вмешательство в прерогативы военного министра.
— Это прямо беда какая-то — идет война, а в Петербурге занимаются интригами, которые всячески вредят воюющей армии. И только ужасное поражение встряхнет всех хорошенько!
Куропаткин сдержался, не выругался — это прямо катастрофическая беда с теми, кто мнит себя вершителями судеб, хотя не более, как язвительно сказал один острослов, чем «чирей на заднице — работать не дает, отвлекает внимание, и постоянно напоминает о себе».
— Сейчас еще есть время, пока ты силу не почувствовал, Виктор Викторович — и я тебя заставлю, пусть даже отсюда! Пока ты в силу не вошел, и мешать не начал по обыкновению своему!
Алексей Николаевич взял в руки карандаш, собираясь написать текст телеграммы. Он прекрасно понимал, что в Маньчжурской армии ему нужны стоящие чего-то в бою пополнения, а не абы кто, собранные с «бора по сосенке». А потому этим было нужно немедленно заниматься, безотлагательно, и время есть — армия Куроки месит ногами корейскую грязь, а дивизии Оку пойдут в десант через полтора месяца. Время есть на подготовку, нужно только успеть сейчас проделать то, что не совершил в первый раз.
Отправлять в Маньчжурию нужно исключительно кадровых солдат, а не запасных, которых еще требовалось «втягивать» снова в службу, от которой демобилизованный мужик быстро отвыкает. А такие есть, и много — по предварительным расчетам не меньше полтораста тысяч. Все дело в порядке отбытия четырехлетней службы, которые сами сложились в неписанную традицию для «экономии» денег в казне, на которой постоянно настаивал министр финансов. Да и сам он, как военный министр, что греха таить, этому правилу изрядно потворствовал — «четыре лагерных сбора летом и три зимы». То есть солдаты, уже отслужившие по три года, этим летом демобилизуют, хотя им еще по закону служить и служить.
— Катись такая «экономия», мне кадровые части сейчас нужны. Присягу дали, положенный срок еще не отслужили, будьте добры прибыть на войну. И это пополнение будет куда лучше запасных — дома не оставляют жен и детишек малых, в службу давно втянулись, привыкли к ней. Так что до следующей весны они в моем распоряжении будут — а там все просто. Или останетесь дальше воевать, либо скорее японцев побеждайте!
Благодаря этому большому парому было переброшено в навигацию 1904 года на восточный берег Байкала сотни паровозов и многие тысячи вагонов. не будь его самоотверженной работы, война с японцами стала бы мучительным самоубийством для русской императорской армии.
Глава 6
— Ничтожества, которые считают, что могут управлять страной как своей вотчиной, где они помещики. Паркетные бездельники и шаркуны ныне правят Россией, не те, что прежде…
Генерал Куропаткин внимательно смотрел на сыновей великого князя Владимира Александровича, что благосклонно принимали подношения от собравшихся на читинском вокзале «лучших людей» города во главе с губернатором. Навязали ему сопровождать этих двух молодых прохвостов, к которым с позавчерашнего дня он не испытывал ни малейшего почтения — память показала такое, что впору отплевываться. Ладно, старший 27-ми летний Кирилл быстро уехал из Порт-Артура, искупавшись в холодной воде после подрыва броненосца «Петропавловск». Зато младший на год Борис, поручик лейб-гвардии Гусарского полка остался при нем адъютантом.
Та еще мразь, как оказалась. Ладно, беспробудное пьянство и кутежи великосветских отщепенцев еще можно пережить, но Борис повел себя мерзко, пытаясь изнасиловать сестру милосердия княгиню Гагарину. Та наградила его пощечиной и вся в слезах пожаловалась ему. Он вначале проверил — любой поживший на свете человек не доверяет женским слезам, прекрасно зная, чем и когда они могут быть вызваны. Но все подтвердилось, оказались свидетели этой безобразной сцены.
Вызвав к себе в кабинет молодого ловеласа, Алексей Николаевич стал его отчитывать за непозволительное поведение. Но тот в ответ, обидевшись, и весьма нахально произнес — «вы забываете, генерал, что говорите с великим князем». На что Куропаткин вскипел, и напомнил, что тот всего штаб-ротмистр и говорит с главнокомандующим, генералом от инфантерии, к тому же генерал-адъютантом правящего императора. И вспылил, скомандовав — «молчать, руки по швам»!
Борис не подчинился, нахально вытащил наган и демонстративно выстрелил ему в руку, кожу тогда обожгло у локтя. Алексей Николаевич дернулся почесать рубец, но тут вспомнил, что сия выходка только будет иметь место через девять месяцев. А тогда он немедленно отправил телеграмму императору с вопросом, что делать в такой ситуации, ведь великие князья находились вне юрисдикции, как ему неоднократно говорил министр юстиции Муравьев, неоднократно сетовавший на подобное положение дел.
Ответ из Петербурга пришел сразу — вы главнокомандующий, отдавайте под суд офицера, имеете полное право. И вот тогда он осознал, что царь по обыкновению, желает «умыть руки». К тому же он сильно недолюбливал родного дядю и двоюродного братца, и решил таким образом свести счеты — ведь великого князя за его выходку следовало предать военному суду. А дальше могли быть такие последствия, уже для него самого, что страшно представить — ведь это можно было трактовать как прямое посягательство на права Дома Романовых. И он испугался, стал искать выход, чтобы выйти из положения. И он нашелся, сами врачи подсказали — сами освидетельствовали великого князя на предмет умственных способностей, составили комиссию для проведения экспертизу, по которой признали Бориса ненормальным. И отправили в Россию принудительно, для лечения. Причем, против единодушного вывода эскулапов даже его отец, командующий гвардией, не посмел протестовать, опасаясь, что в газетах поднимется шумиха. Тихо-мирно вразумили молодого алкоголика, «замяв» дело, оно ведь стало чисто «семейным» для правящей династии.
— Ничего, сейчас я на тебя найду управу, гаденыш. А сейчас вас нужно использовать, благо вы оба не сообразили, куда ветер подует…
Несмотря на презрительные слова, сказанные чуть слышно, на губах Алексея Николаевича застыла самая ласковая и приветливая улыбка. За шесть лет исправления должности военного министра он научился лицедействовать, проявлять живейшее участие там, где
