Эпоха перемен - Сергей Котов
— Дак к тебе же собирался! Когда готовить было?
— Вот и съездил, — улыбнулся я. — Ладно, из продуктов есть что?
— Да я овсянку сварил и борщ, раз уж остался-то, — ответил отец. — Думал, что приедешь всё-таки… а ты чего не по форме?
— Нас в гражданке отпустили. Чтобы патрули не записывали, — пояснил я.
— Да ты проходи, руки мой. Голодный же небось!
— Пап, да я сам разогрею. Время первый час! Отсыпайся иди, завтра наговоримся.
— Я ещё хотел чего-то взять отпраздновать — но у нас опять с зарплатой швах… и пенсию задерживают. Слышал в новостях, что с бюджетом творится? Обещают этот… как его… секвестр! Вот и попали под него, наверно…
Этот его оправдывающийся тон мне и тогда-то было слушать тяжело. А сейчас так вообще невыносимо.
— Не беспокойся, — ответил я, стараясь не выдать эмоции. — Теперь всё хорошо будет. Обещаю.
— Ладно-ладно… вот отдохнёшь, а там учись уж!
Кот потёрся о мои ноги, потом поднял голову и пристально посмотрел мне в глаза. Потом отступил и вальяжной походкой двинулся в комнату.
Я скинул кроссовки и, захватив пакет с формой, которую планировал постирать, пошёл в ванную, руки мыть.
Отец к себе не шёл. Ждал меня в коридоре. Я же с досадой смотрел на пластиковый агрегат, похожий на корыто, с моторчиком сбоку, установленный на специальной подставке у ванны. Блин, и точно: первая машинка-автомат у нас появится только в девяносто восьмом, когда отцу начнут пенсию регулярно платить.
Проблема. Чтобы камуфляж (или, как принято говорить, «комок») отстирать, его замачивать нужно было. Прямо сейчас.
— Что такое? — спросил он, когда заметил, что я мешкаю.
— Да ничего. Форму замочить надо. У нас повседневная — камуфляж. А в лагерях и полевые выходы были, и штурмовые полосы…
— А-а-а, ну давай я…
— Пап, иди лежать! Давай я тебе чаю сделаю, а? Без сахара, чтоб живот не тревожить.
Отец внимательно посмотрел на меня. Он явно собирался что-то сказать — но я не помнил, о чём тогда шла речь. Вроде бы ничего такого значимого не было… может, моё поведение изменилось — и это снова меняет содержание разговоров?
— Маман не видел? — вроде как небрежно бросил он.
Я глубоко вздохнул и тут же чуть не рухнул от головокружения. Нет, так нельзя: надо срочно чего-то сожрать. Или хотя бы выпить сладкий чай для начала.
— Ты опять ей звонил? — поинтересовался я.
— Ну да… а чё ж нет-то? Мать всё-таки… а тут присяга… такое дело…
Я выключил свет в ванной и пошёл на кухню. Отец последовал за мной.
— Не стоило, пап… — сказал я мягко. — Там… давно всё понятно.
Отец глубоко вздохнул и сел, вроде как невзначай потрогал грудь с левой стороны.
Именно сердце его и доконает. Необследованные вовремя сосуды, несделанное вовремя шунтирование… а ведь его готовы были в Бурденко принять! Врачи говорили, что ещё лет десять можно было давать с очень большой степенью вероятности.
— Ты не держи на неё зла…
— Пап, да в мыслях нет, — улыбнулся я. — Я благодарен ей за всё. А остальное… что ж, если она счастлива, то это хорошо.
— Вот и правильно мыслишь, — улыбнулся отец.
Конечно, раньше я говорил куда более резко. И в выражениях не стеснялся. Не понимая, что делаю только хуже единственному оставшемуся у меня по-настоящему близкому человеку.
Мама ушла от нас три с половиной года назад. Мне было тринадцать, и случившееся для меня стало полной неожиданностью.
Да, родители всё чаще ругались. Мама жаловалась на безденежье и неустроенность. Выговаривала отцу. Тот пытался что-то делать — но, видимо, действительно бывают такие люди, которые совершенно не приспособлены к жизни в эпоху дикого капитализма. Он пытался честно зарабатывать деньги, как его учил всю жизнь мой дед — убеждённый коммунист. Разумеется, безо всякого успеха. Потому что в ту эпоху деньги не зарабатывали — их делали. Часто буквально из воздуха…
Я набрал воды в чайник и поставил на плиту. Нашёл «трещётку» — зажигалку для конфорок, пустил газ. Вспыхнуло синее пламя.
— Чай-то есть, пап? — поинтересовался я.
Вместо ответа отец достал с полки маленькую пачку рассыпного «Майского».
Я удовлетворённо кивнул.
Несколько лет назад, когда военные хорошо зарабатывали, мама вроде как была счастлива. Правда, как я теперь понимаю, немилосердно транжирила деньги. Особенно в Польше, куда отца перевели в качестве благодарности за безупречную службу. Она покупала себе кожаные плащи, которые стоили дороже, чем отец получал в месяц. Косметику французскую, духи — этого добра у нас было навалом. В то время, как другие старались откладывать доллары и приторговывали техникой во время поездок в отпуск раз в год.
Я достал сахар и насыпал четыре ложки в кружку. Отец улыбнулся.
— Сладкоежкой остался, — сказал он.
— Тебе лучше без сахара пока, — ответил я. — Живот поберечь.
— Да я ж не спорю!
— И не крепкий, — предупредил я. — А то не уснёшь.
— Ну ты совсем-то меня за развалину не держи, — улыбнулся отец. — Усну я. Нормально всё, делай покрепче.
И всё же, несмотря на мамино поведение, отец перед самым выводом из Польши успел машину купить. В Германии, которая тогда только-только объединилась. Экспортную модификацию ВАЗ-21013, красную. Мы даже успели на ней съездить к родственникам в Самару. А вот на пути обратно у неё застучал двигатель, который отец с тех пор пытался перебрать. К сожалению, безуспешно. Он так и продаст её, по дешёвке — как раз когда я на первом курсе буду учиться…
— Кстати, — сказал я. — Просьба к тебе. Машину пока придержи, хорошо?
— Да на кой её держать-то? — отец пожал плечами. — Ничего я там не сделаю. Надо движок менять.
— Я видел в автомагазине рядом с храмом движок продаётся от шестёрки, — сказал я.
Помню, что действительно присматривался к этому движку, когда учился в одиннадцатом классе. Мечтал всё.
— За два с половиной вроде продают, — ответил отец настороженно.
— В общем, придержи пока, — повторил я.
За то, что мы без машины остались мама пилила отца особенно сильно… пилила-пилила — а потом в один прекрасный день собрала
