Доброе дело - Михаил Иванович Казьмин
Глава 3. Новое дело и вечный мотив
— Доброго дня, Борис Григорьевич! Примите мои самые искренние поздравления с заслуженной наградой!
В Елоховскую губную управу я заявился, конечно, не с самого утра, но и не сильно припозднившись. Выглядел Борис Григорьевич, как и положено в его нынешнем состоянии, довольным жизнью и собой, а орден, алевший на груди, придавал моему давнему знакомому этакую праздничную нарядность.
— О! Алексей Филиппович! И вам доброго дня! Благодарю за поздравления, уж от кого бы ещё, а от вас получить их особенно приятно! Прошу подождать совсем недолго, сей же час распоряжусь подать чаю! — приходу моему старший губной пристав Шаболдин явственным образом обрадовался.
Да я, сказать по чести, и сам был рад его видеть. Нельзя, конечно, утверждать, будто мы с Борисом Григорьевичем прямо так уж давно не общались, но и припомнить, когда я видел пристава последний раз, у меня сейчас получалось с трудом. Да, точно, незадолго до Татьянкиного замужества встретились в отцовском доме, Шаболдин приходил к отцу за какой-то надобностью, как раз когда мы с Варенькой тоже были там.
Подали чаю да большое блюдо, на коем громоздилась целая гора маленьких булочек с имбирём и корицею, и под такое угощение мы со свежим кавалером некоторое время отдавали должную дань правилам вежливости, задавая вопросы и получая ответы о здоровье родных, о делах общих знакомых и прочих столь же, в общем-то, бесполезных сведениях.
— А откуда, Алексей Филиппович, вы о моих новостях узнали? — как бы между делом спросил пристав. Ну да, неистребимая профессиональная привычка сработала, не иначе.
— Зять сказал, — так же как бы невзначай ответил я. Ещё и улыбку самую невинную постарался изобразить — мол, оно само так вышло, я вроде как и ни при чём.
— Вот как, — подобрался Шаболдин. — И в чём состоит интерес его высочества?
— Ну, Борис Григорьевич, где, кем и когда служил Матвей Николаевич Погорелов, вы же наверняка уже знаете, — с лёгкой укоризной сказал я.
— Попросил за сына, стало быть, — вопроса в голосе пристава не было, но по тону, каковым Шаболдин это сказал, я так и не понял его отношения к этакому повороту. Однако же особого удивления Борис Григорьевич тоже не выказал, не иначе, и правда предполагал, что старший Погорелов может обратиться к своему бывшему подчинённому. Нет, что ни говори, а иметь дело с Шаболдиным — одно удовольствие.
— Я при их разговоре не присутствовал, — ни подтверждать, ни опровергать предположение пристава я не стал. — Однако Леонид Васильевич недвусмысленным образом довёл до меня своё желание быть точно уверенным в виновности младшего Погорелова, ежели он и вправду виновен, либо убедиться в его невиновности, ежели таковая будет установлена.
Шаболдин шумно вздохнул, как мне показалось с облегчением. Хм, а ведь он, похоже, рад, что так оно поворачивается. И с чего бы это?
— Вы, Алексей Филиппович, как с делом ознакомиться желаете? Читать хотите или с моих слов? — спросил он, явно выказывая мне почтение как представителю члена царской семьи. Ну раз так, надо воспользоваться.
— Почитаю позже, — сказал я. — Сейчас мне бы ваши живые впечатления услышать желательно.
— Что же, Алексей Филиппович, извольте, — Шаболдин хлебнул чаю и начал рассказывать.
…Захар Модестович Гуров, пятидесяти трёх лет от роду, православного вероисповедания, дворянин, отставной палатный советник, родившийся в Москве, проживал в собственном доме нумер одиннадцатый по Старой Басманной улице с женою своею Ангелиною Павловной, урождённой Бруздяк, на московской театральной сцене известною как Ангелина Красавина, двадцати четырёх лет, православного вероисповедания, родившейся в Бресте Литовском, старшим сыном Фёдором Захаровичем, тридцати лет, его супругой Ольгой Кирилловной, урождённой Павельевой, двадцати семи лет, и внуками Модестом восьми лет, Кириллом пяти лет и Анастасией трёх лет. На момент убийства в доме гостили родственники — сестра Гурова Анна Модестовна Погорелова, сорока двух лет, супруга профессора Царской Академии живописи, ваяния и зодчества Матвея Николаевича Погорелова, и её дети — Николай Матвеевич Погорелов, восемнадцати лет, и Елизавета Матвеевна Погорелова, семнадцати лет. Получается, родня Гурова, по крайней мере, в какой-то своей части, новую супругу Захара Модестовича, несмотря ни на что, приняла.
Спали Гуров и его молодая жена отдельно, хотя спальни их находились по соседству и имели между собой дверь. Когда утром Захар Модестович не вышел к общему завтраку, Ангелина Павловна отправилась за ним и застала мужа в крайне тяжёлом состоянии. Немедленно послали за доктором, но к его приходу Гуров уже скончался. Доктор Шустов, осмотрев тело, заподозрил отравление и настоял на вызове губных.
— Я опросил в доме всех, кроме малолетних внуков Гурова, — рассказывал Борис Григорьевич, — то есть и родных его, и прислугу, да и обыскал дом. Жена, сын и сноха Гурова показали, что Гуров часто просыпался по ночам для утоления жажды, каковую испытывал очень часто, и потому в его спальне на прикроватном столике постоянно стоял графин с водой. Слуга Гурова Юрий Смиглый, выходя ночью по нужде, видел Погорелова в коридоре третьего этажа, при том, что комнату Погорелов занимал во втором этаже. Также и сноха Гурова, Ольга Кирилловна, мучимая бессонницей, видела ночью Погорелова спускавшимся с третьего этажа и входящим затем в отведённую ему комнату. При этом Смиглый точное время назвать не смог, а Ольга Гурова утверждала, что видела Погорелова в половине третьего пополуночи. Окончив опрос, я приступил к обыску дома и нашёл в комнате Погорелова среди вещей его ополовиненную склянку с неизвестным содержимым, никаких пояснений по поводу которой Погорелов не дал. Передвижение по дому жильцов и прислуги во время допросов и обыска я воспретил. Затем я никому не велел покидать дом до особого распоряжения, поставил во исполнение моего повеления охрану и вернулся в управу.
Да, всё в высшей степени толково и грамотно, тут к Борису Григорьевичу не придерёшься. Впрочем, к
