Тверской Баскак - Дмитрий Анатолиевич Емельянов
— Н-на! — С выдохом бью в заросший бородой подбородок.
Мужик валится на землю, но за ним уже другой, и с боку больно прилетает по ребрам. Верчусь, раздавая удары направо и налево, костяшки уже разбиты в кровь, но в запале даже не чувствую боли. Отбиваясь, потихонечку пячусь назад, пока не ощущаю, как спина прижалась к холодной стене.
«Уже легче, мелькает в голове, — хоть с тыла прикрыт». Не успеваю подумать, как опора за спиной вдруг исчезает, и я лечу куда-то в пустоту.
Солнечный свет отсекается захлопнушейся дверью. Пытаюсь вскочить, но спокойный незнакомый голос опережает.
— Я бы не стал торопиться, скоро все закончится.
Поворачиваюсь на голос, и рассеянный сквозь щелястую дверь свет позволяет разглядеть сидящего рядом человека. Седой, в рваной длинной рубахе, с аскетически изможденным лицом. Вопрос импульсивно срывается с моих губ:
— Ты кто?
Сначала незнакомец награждает меня равнодушно-оценивающим взглядом, а затем все-таки звучит ответ.
— Никто. Бродяга без рода и племени.
— А имя то у тебя есть, бродяга? — Мне в общем-то все равно, но этот мужик вроде как спас меня, втащив в этот сарай, и я стараюсь быть вежливым.
— Калида, кличут. — Мужик произнес это так, что любому было бы понятно — продолжать разговор он не намерен, но я еще весь на адреналине и мне просто необходимо поговорить.
— Это что сейчас было? Можешь мне объяснить. Бунт против князя?
В брошенном на меня взгляде появляется удивление.
— С чего ты взял?
— Так ведь княжих людей горожане бьют, — я в свою очередь выражаю непонимание, — те терпеть не будут, сейчас подтянется вся дружина, и начнется побоище.
Бродяга лишь криво усмехнулся.
— Чушь, какая! Народ горячий. Ну, помахали кулаками, так что ж теперь воевать что ли?! Сейчас тиун подойдет и всех живо успокоит. Виру виновным, князю и пострадавшим их доли — все довольны. Мир и покой.
— Подожди, — пытаюсь разобраться, — я же сам слышал. Кричали против князя, против суздальцев и новгородцев.
— И что? — мужик посмотрел на меня как на дитя неразумное. — До Ярослава был Михаил черниговский, так орали против Чернигова, а до тех смоленский князь сидел, так его любили еще меньше.
Он вдруг криво усмехнулся.
— Киев город богатый, может позволить себе не любить своих князей.
Заложенный в его иронии смысл я уловил, мол Киев город вольный, а князь это всего лишь военная крыша и должен знать свое место. Вроде логично, но снисходительность этого бродяги бесит, и мне хочется поспорить.
— Так ведь киевляне сами же Ярослава позвали? Не Михаила Черниговского, не Святослава Смоленского, а Ярослава, так чего же недовольны?
Калида повернулся в мою сторону, и в его глазах впервые вспыхнул интерес.
— Так ведь вольные люди всегда чем-нибудь недовольны. Это скотине в хлеву лишнего не надо, покормили и ладно, а люди как сухостой, только огонь поднеси, мигом вспыхнут. Тем более, что не все за Ярослава стояли, у Михаила в городе поддержка большая, да и у Святослава тоже немалая. К тому же, и сам Ярослав Всеволодович не подарок. Крут больно, да и берет не по праву. Устали уже от него в городе.
— Ты вроде бы бродяга, — прищурившись, высказываю возникшие у меня подозрения, — а разбираешься в делах киевских словно местный.
Этого доморощенного философа мои сомнения ничуть не смутили, а лишь вновь вызвали кривую усмешку.
— Что Киев, что Владимир, что Новгород, везде одно и то же, никакой разницы. Городская господа делит власть с князьями и поделить не может.
— А народ что же? Он на чьей стороне?
— А ты не видел? — В глазах бродяги блеснула ироничная искра. — Вон он за дверью во всей красе. Сегодня на одной стороне, завтра на другой. Народ что — шелуха, кто сильнее подует, в ту сторону и покатится.
Я тоже позволяю себе усмехнуться.
— Ты вроде и сам не господа, чего же так неуважительно про народ то?
Словно потеряв к беседе интерес, бродяга вдруг отвернулся, лишь добавив напоследок.
— Живу слишком долго, подрастерял уважение.
В наступившей после этого тишине, стал отчетливо слышен затихающий шум драки и трубный голос глашатая.
— Угомонись, народ честной. Кто обижен или пострадал, подходи, жалуйся. Еремей Тимофеич — тиун княжий рассудит по чести.
— Вот теперь можно и идти. — Шустро поднявшись, странник двинулся к двери.
Дневной свет хлынул в открывшийся проем, и я вдруг с удивлением заметил сидящего в дальнем углу половца.
— Во как, — не могу сдержать восклицания, — Куранбаса, ты то как здесь? Цел?
Тот лишь пожимает плечами, но я и по внешнему виду вижу, что ничего плохого с моим знакомым не случилось.
«Ловок, — беззлобно усмехаюсь про себя, — пока я там кулаками махал, наш степной дружок слинял сразу же, как только запахло жареным. Да он в местных условиях разбирается не хуже того бродяги».
Выходим наружу, и я сразу же направляюсь обратно в гору. — «Хватит на сегодня приключений». Половец сворачивает за мной вслед, и я слышу, как он печально вздыхает по некупленным сережкам.
Глава 4
Распахнутые двери встречают нас мгновенно затихшим гулом и любопытными взглядами. Я в своем отстиранном и отглаженном халате следую сразу за Турсланом Хаши и хорезмийцем, а впереди, с порога приемного зала, уже звучит зычный голос.
— Посольство хана Бату сына Джучи к князю киевскому Ярославу Всеволодовичу.
Бояре Ярослава и почтенные люди города Киева, стоя по разные стороны центрального прохода, не стесняясь пялятся на монгольского посла и его свиту. Мои деревянные сабо стучат о доски пола, взгляд цепляется за хмурые настороженные лица. От них веет напряжением и ожиданием беды.
«Да уж, — вздыхаю про себя, — такая атмосфера настроение не поднимает. И вообще, все странно. Почему про меня никто не вспоминает. Вроде бы ясно дал понять, я сам по себе, а посольство хана само по себе, но люди Ярослава упорно приписывают меня к монголам».
