Совок 6 - Вадим Агарев
— А вы собственно, кто? — тем не менее, выставив вперёд ногу, попытался один из гамлетов взять меня на арапа, — Мы, между прочим, здесь сцену из новой пьесы репетируем! — лицедей, видимо, решил сходу засрать мозг тупому менту. Мне, то есть.
— Я, собственно, следователь Корнеев!
Не поленился я для дела и достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение. И даже предъявил его в развернутом виде вопрошающему, — А теперь вы, граждане хулиганы, в соответствии с законом, извольте предъявить свои документы, удостоверяющие ваши личности! — строго потребовал я. — Будем составлять протокол! А потом поедем под административный арест!
— Позвольте, ну какие у нас могут быть документы?! — заблеял второй матерщинник, — Это же сценические костюмы! В них даже карманов нет! Вот посмотрите сами, товарищ Корнеев, они же зашиты! Мы же для примерки сюда и пришли!
Граждане театральные дебоширы начали демонстрировать мне ущербность своих бутафорских армяков. Они уже вошли в образ и похоже сами верили, что я идиот, а они инженеры человеческих душ. Запросто способные манипулировать сознанием плебса.
— Вы мне тут, граждане комедианты, ваньку-то не валяйте! — я тоже уже вошел в образ, — Отсутствие карманов, равно, как и репетиции пьес, не дают вам никакого права нарушать советские законы! — мне начинало и самому нравиться общение с профессиональными театралами в этих намоленные стенах, — Наша коммунистическая партия и советское государство для чего вас сюда поставили?!! — уже в полный голос, как с амвона гремел я, — Вас сюда, граждане, поставили культуру в массы нести! А вы? — я решительно рубанул рукой воздух, — Нет, граждане бузотеры! Теперь придется отвечать по всей строгости послевоенного времени! Протокол, арест, а потом и соответствующая бумага в Обком КПСС! Прямиком в отдел культуры!
Оба артиста больших и малых театров, снова утратив апломб, стояли, вжав головы в плечи. Всё-таки нервический склад ума и слишком тонкая душевная организация у адептов этого ремесла. А я еще считал свою работу нервной! Н-да...
— Товарищ, милиционер Корнеев, — робко влез в паузу один из распекаемых мною деятелей от культуры, — Вы нас пожалуйста простите и мы пойдём, а?
— Как это "простите и мы пойдем"?! — взвился я в праведном служивом гневе, — Что значит "простите"?! Вы тут, извините, сначала х#ями друг друга кроете, а потом ножами в печенки, опять же, друг другу тычете! Нет, граждане мелкие хулиганы, простить, это значит понять! А на это я пойти не могу, я идейный комсомолец! Протокол, арест и бумага в обком! — старался я держать кирпичом своё должностное лицо.
— Где тут у вас присесть можно? — начал я демонстративно озираться, шаря глазами по сумеркам коридора. — Кабинет директора далеко? Или кто тут у вас самый главный?
Нецензурные гистрионы переглянулись и бескрайняя унылость потихоньку начала улетучиваться с их лиц. Посыл они распознали.
— Ну зачем же отвлекать руководство! Николай Тимофеевич, а не пройти ли нам в твою гримёрку для разговора с товарищем Корнеевым? — с величайшим почтением, словно к первому лорду адмиралтейства Её Величества, обратился один из скоморохов к другому, — Она тут поближе моей будет, да и стульев у тебя на всех хватит!
— Пожалуй вы правы, Василий Семёнович! — степенно согласился тот, — Только у меня там мм.., как бы это сказать, не убрано! — изобразил на излучающем добропорядочность лице смущение второй шпильман.
— Но это же не страшно, так ведь, товарищ Корнеев? — заговорщицки подмигнул мне инициатор перемещения.
— Ну не знаю.. — с сомнением продолжал я хмуриться, — Хорошо, пойдем! — я не мог не предоставить им шанса меня скоррумпировать.
Николай Тимофеевич и Василий Семенович оживились, потом переглянулись и, указывая мне путь, заспешили вперед по сумеречные лабиринтам.
Долго ли, коротко ли шли мы по замысловатым переходам, но артисты всё же привели меня в более светлый коридор. Открыв ключом дверь с безымянной табличкой под номером шестнадцать, Николай Тимофеевич распахнул её передо мной.
— Проходите, товарищ Корнеев! — запустив меня в комнатёнку с обшарпанной мебелью, он кинулся собирать со стульев какие-то одежды, а с пола носки. — Простите, я запамятовал, как вас величают? — суетливо заглянул он мне в глаза.
— Лейтенант Корнеев. Сергей Егорович, — солидно представился я и выбрав самый крепкий по виду стул, уселся, — Присаживайтесь, граждане! — я начал расстегивать свою походную папку с бланками.
Василий Семёнович послушно сел за стол, а Николай Тимофеевич метнулся к столику, похожему на трельяж. Достав оттуда початую бутылку азербайджанского трёхзвездочного коньяка, он поставил её на стол. Следом появились три граненых стакана и блюдце с подсохшими дольками лимона.
— Это что такое?! — я сощурился, — Вы, что, еще и употребляете в рабочее время?!
Артисты растерянно замерли, не понимая происходящего. Судя по всему, я был должен вести себя по иному.
— Это же существенно усугубляет ваш проступок граждане! — я сколько смог, нагнал на свою, и без того хмурую физиономию строгости.
Окончательно сбитые с толку резонёры засуетились. Они наперебой начали объяснять мне, что это, во-первых, от всей души, а, во-вторых, совсем не то, что я подумал. Деятели культуры еще минут пять мололи всякую чушь, а я их не перебивал и не останавливал. Я тупо заполнял шапку бланка протокола осмотра. Просто потому, что он попался мне первым в папке.
Наконец Николай Тимофеевич и Василий Семёнович выдохлись и обессиленно замолкли.
Теперь начал говорить я. Я был лаконичен. Еще раз упрекнул их святотатстве, которое они своим сквернословием учинили в храме советской культуры. Для закрепления эффекта, я еще раз напомнил об отделе культуры Обкома КПСС. Но потом я помягчел лицом и начал задавать вопросы о порезанном закройщике.
Почуяв мой живой интерес хоть к чему-то, кроме протокола и арестов, служители драмы немедленно захотели быть полезными. И ничуть не стесняясь, заявили, что готовы помогать органам следствия. Конкретно в этом случае, да и вообще на будущее.
— Что за человек, этот закройщик Ворожейкин? — задал я прямой вопрос, посчитав,
