Порождения войны - Яна Каляева
На стене теперь висели портреты товарищей Ленина и Троцкого. Урицкий Владимира Ильича уважал за революционную деятельность, а с Троцким и вовсе приятельствовал накоротке. Моисею Соломоновичу и в голову не приходило украшать свой кабинет портретами, эти деятели существовали для него как живые люди, а не как застывшие символы. Бокий же был более консервативен.
Глеб Иванович нашел нужную папку, но не сел в свое кресло, а остался стоять. Теперь большинство советских служащих носило разной степени потертости военную форму без погон или вовсе что попало. Бокий же признавал только костюмы-тройки, накрахмаленные сорочки и лакированные штиблеты. Он умудрялся выглядеть каждый день элегантно — словно заведовал дипломатической службой, а не расстрельным подвалом.
— Это списки обвиняемых, которые ты вчера подала на коллегию, — сказал Бокий, глядя на Сашу сверху вниз.
— Верно. Что с ними не так?
— Я отметил галочками ряд фамилий. В первичных материалах их не было. Как они попали в списки?
— Из показаний свидетелей и других обвиняемых. Глеб Иванович, посмотрите дальше в папке, там протоколы все подшиты.
— Протоколы я видел. Оформлены они правильно. Мой вопрос в другом: как ты добилась этих показаний?
Саша не нашла, что ответить. Глаза Бокия сузились.
— Ты что, пытаешь людей, Гинзбург? Ты, ученица Урицкого? Ты ведь знаешь, что такие методы недостойны чекиста!
— Разумеется, я пальцем никого не трогаю, мы же не на фронте. Запугиваю, да, когда так нужно. На этом все.
— Все?
Саша вздохнула.
— Бывает, что люди сами хотят признаться, назвать фамилии, освободиться от этого груза. Я… настраиваюсь на людей и чувствую такие вещи; иногда немного подталкиваю их. С теми, кто действительно не хочет говорить, это не работает. С теми же, кто колеблется — довольно часто.
— Ясно, — Бокий скривил тонкие губы. — Потому-то матросики зовут тебя за глаза ведьмой?
— Суеверия и предрассудки! Месмеризм — это современный научный метод.
— Современный метод… Так я и думал. Ты из тех, кто представления не имеет о том, с какими вещами имеет дело. Знаешь историю об ученике чародея, призвавшем силу, с которой не мог совладать?
— Такое однажды было, — тихо сказала Саша. — Я пыталась вернуть к жизни умирающего. Его я, должно быть, спасла, но контроль над собой потеряла.
— Вот видишь, — Бокий смягчился. — Были какие-то последствия? Резкие перепады настроения, навязчивые идеи, галлюцинации?
— Только сны. Я плохо помню их, но они очень яркие… и они такие, каких у меня не должно быть.
— Эротические сны?
— Нет-нет, — Сашу кинуло в краску. — Ничего такого. Во снах мы только беседуем. Расслабленно беседуем, совсем по-дружески. С человеком, который… не может быть мне другом.
— Но ты продолжаешь практиковать методы, сути которых не понимаешь.
— Я думала, что я понимаю… Расскажите мне, Глеб Иванович! О вас говорят, что вы здорово разбираетесь в таких вещах.
Бокий заходил по кабинету.
— В том, что ты называешь месмеризмом, нет ничего современного. Но и ничего мистического или сверхъестественного тоже нет. Это явление столь же древнее, как и само человечество. Есть теория, что те ранние сообщества, где люди практиковали подобные вещи, получили эволюционное преимущество перед прочими. Когда никакой другой медицины нет, лучше уж человеку верить, что нечто может ему помочь, чем оставаться вовсе без всякой надежды на помощь.
Потом социальная жизнь усложнилась. Где-то подобные явления легли в основу религий разного рода, где-то стали маргинальными полузапретными практиками. В народе их называют ведовством, в христианстве — прозорливостью или молитвенным даром, в декадентских салонах — гипнозом. Впрочем, эти вещи распространены шире, чем принято считать. В трансовое состояние, когда человек становится ведомым и внушаемым, погружают и церковная служба с ее речитативами, и народные песни с их ритмами, и выступление по-настоящему хорошего оратора, умеющего чувствовать аудиторию. Мы сталкиваемся с такого рода явлениями каждый день. А вот применять их осознанно умеют немногие.
— Верно ли, что такие вещи воздействуют на тех только, кто верит в них?
— Это непростой вопрос, — Бокий вернулся в свое кресло. Рассеянно постучал по столу украшенными перстнями пальцами. — Ты ведь не спрашивала тех, кого гипнотизировала, верят ли они в гипноз. Но раз у тебя что-то получается, значит, ты производишь на них впечатление человека, способного получить над ними власть. Им даже не нужно выводить это впечатление на уровень сознания. Хотя и слухи здесь работают на тебя. Ты, должно быть, уже заметила, что на одних людей воздействовать легко, на других труднее, на третьих не получается вовсе. Связано ли это с их скепсисом? Мы не знаем, поскольку люди врут не только следователям, но и самим себе. Особенно в вопросах веры. Один священник как-то признался мне, что сам в глубине души не знает, верит ли он в Бога. Есть люди, считающие, что их неверие защищает их от подобного рода воздействий. Но не является ли такое убеждение своего рода верой?
Имеет значение, чтоб ты сама твердо знала, что именно ты делаешь. Знала, а не верила или смутно ощущала. Тогда едва ли важно, во что верит или не верит другая сторона.
— Возможно ли полностью управлять другим человеком? — спросила Саша.
— Так вот что тебе нужно, Гинзбург, — Бокий скривил губы. — Я-то полагал, ты из другого теста. Ищешь дешевый способ получить власть? Знала бы ты, насколько не одинока в этом…
— Да, — ответила Саша. — И нет. Это сложнее.
— И что же такого сложного, позволь полюбопытствовать?
Саша поколебалась. Эту часть ее жизни мало кто знал. В Петрограде — один Урицкий. Теперь, значит, никто не знал.
Бокий, конечно же, никогда не станет для нее тем, кем был Урицкий. Но если ты не можешь доверять своему начальнику, есть ли вообще смысл в твоей работе?
— Вы знаете из досье, что Александра —
