Последыш. Книги I и II (СИ) - Мах Макс

«Приснится же такое!»

Надо сказать, что Игорь Викентиевич никогда, — даже в молодости, — не являлся ни ходоком, ни героем-любовником. Несколько невинных романов в школьном возрасте, потеря невинности на какой-то студенческой вечеринке, да два-три случая серьезных отношений еще до встречи с будущей женой. Ну, а потом, как отрезало: любовь-морковь, свадьба, диссертация и дети, карьера, стареющие родители, эмиграция и новая карьера в новой стране и на новом месте. В общем, Бармин жене не изменял, но сейчас мог признаться, — перед собой-то чего кривить душой, — у него просто не было такой возможности. Девки к нему не липли, — кроме, разумеется, студенток, романов с которыми он опасался пуще огня, — а сам он был вечно занят. Так что, если кто-то ему все-таки нравился, — появлялись такие женщины время от времени на горизонте, — то все равно ничего криминального из этого ни разу не вышло. То одно, то другое, но что-нибудь ему обязательно мешало, как яйца плохому танцору. Домашний же секс как-то незаметно потерял с возрастом «накал страстей», превратившись в необременительную и, в целом, приятную рутину, а позже, и не так что бы уж очень давно, окончательно сошел на нет. Ушел, блин, тихо, по-английски, то есть, не прощаясь. Оставил по себе приятные воспоминания, но вспоминался без сожалений. Даже не снился, вызывая время от времени лишь чисто академический интерес. И вдруг такое! Буря страстей и весьма яркие впечатления. И, разумеется, не без последствий: обкончал во сне подштанники, которые теперь замыкаешься стирать и сушить. И, вроде бы, повода не было, но на самом деле ответ на вопрос — «Что это было?» — лежал на поверхности. Тело-то молодое. Гормоны шалят и все прочее. Да еще и в варианте, когда это тело остается физиологически девственником, а душа очень даже понимает, что там и как у мужчины с женщиной. Но, увы, в Барентсбурге этой зимой женщин не было и в помине. Порнографические журналы были, а вот женщин не было. И ладно бы дело ограничивалось забытыми уже за давностью лет поллюциями. Хуже другое: организм вспомнил, наконец, о чем идет речь, и станет теперь донимать хозяина симптомами спермотоксикоза. И никакой физический труд, — рубка дров, например, — или онанизм над глянцевыми журналами дела не спасут, потому что на самом деле Бармин не подросток, и жизненный опыт, — пусть и не такой богатый, как у некоторых его друзей-приятелей, — никуда не делся. И это Игорь Викентиевич понимал, и как взрослый мужчина, и как опытный психиатр.

Обдумав случившееся на свежую голову, то есть во время и после утренней гимнастики, гигиенических процедур и чашки крепкого кофе, Бармин решил, что все равно ничего со своим одиночеством сделать пока не может, а значит нечего тратить зря на это нервы. Пешком ему до Хернсунна — тем более, зимой, — не дойти, а остальные поселения в этой части острова, как он слышал, давно заброшены за ненадобностью или обживаются только на лето. Да и что бы он стал там делать, даже если бы дошел? Безымянный ссыльнопоселенец из Барентсбурга? Даже не смешно. Но в том-то и прелесть навязчивых идей, что логика говорит одно, а душа, сердце или еще, что там есть в человеке, требуют другого. В общем, уговоры не помогли, и Бармин не на шутку психанул. Вот, вроде бы, уже почти два месяца обретается в этом мире, выживая в одиночку чуть ли не на Северном полюсе, и до сегодняшней ночи был не то, чтобы уж вовсе спокоен, но жил, как реалист, и, по большому счету, не тужил. А сегодня с утра, можно сказать, пошел вразнос. Психанул не по-детски, и лекарство против истерики нашел тоже недетское.

Так и не позавтракав, — кофе не в счет, — Бармин опрокинул стакан казенной, надел бараний тулуп и собачий треух, забросил на плечо винтовку и пошел вымещать свое расстройство на мороз. Тут, совсем рядом с домом размещалось его персональное стрельбище: несколько деревянных столов и табуретов, натащенных из ближайших домов, несколько дерюжных мешков с мишенями — собранными на крепостной свалке пустыми консервными банками, бутылками и прочим подходящим для этого дела хламом, — дрова для костра и заранее изготовленные по всем правилам смоляные факелы. Видимость, в целом, была неплохая — все-таки навигационная полярная ночь[15], а не полный мрак, — но стрелять по мишеням было бы затруднительно. И вот Бармин доплелся до линии мишеней, споро расставил на столах и табуретах банки, склянки и прочий мусор, сделал еще пару глотков из спрятанного в кармане ополовиненного на треть полуштофа и полез в другой карман за спичками, чтобы запалить два костерка подсветки. Заодно он собирался закурить, но спичек не нашел, и зажигалку тоже, как тут же выяснилось, забыл дома.

— Твою ж мать! — выругался Игорь[16] вслух, представив, что теперь, чтобы пострелять, придется снова тащиться в дом.

Он был не просто раздражен своей забывчивостью. Он был буквально взбешен этой глупой накладкой, да и вообще, возможно был не совсем адекватен, потому что в следующее мгновение ткнул указательным пальцем в сторону сложенных шалашиком дров и заорал во весь голос:

— Да, гори же ты, сука! Кому говорят!

И тогда случилось невозможное. С его пальца сорвалась яркая искра, похожая на те, что пляшут над разожженным костром, мгновенно долетела до кострища, ударила в одно из полешек, и в следующее мгновение огонь вспыхнул в полную силу. Костер пылал так жарко, как если бы был разожжен по всем правилам минут пятнадцать-двадцать назад. Частично обугленные поленья и высокие, яркие языки пламени, пляшущие на них.

— Ну, и шутки у вас, боцман[17]… - Бармин разом отрезвел и успокоился, и более того, он как-то сразу понял, что это не галлюцинация, а реальное событие, и что зажег костер он сам, и что это несомненное и недвусмысленное проявление магии.

Минуту или две он просто стоял на месте и смотрел на огонь. Потом облизал сухие губы и, вытянув руку в сторону второго кострища, замер, не зная, что ему теперь делать. Попытки отдавать громкие приказы, ругаться матом и махать рукой ни к чему путному не привели. И тогда, в Бармине проснулся ученый. Он остановился и попытался припомнить, что конкретно происходило с ним в тот момент, когда с его пальца сорвалась «поджигающая» искра. Интроспекция[18] не слишком современный метод исследования, но кто сказал, что она бесполезна? И через пару минут Игорь доказал, что в данном конкретном случае этот инструмент научного познания ничуть не менее эффективен, чем какая-нибудь компьютерная томография. Он вспомнил, а вспомнив, попробовал повторить. Оказалось, что всего-навсего нужно было остро захотеть что-нибудь поджечь и одновременно визуально представить «образ результата». В течении следующих пяти минут Бармин поджог второй костер, три факела, две табуретки, стол и пять сигарет. Вернее, четыре сигареты он попросту сжег, больно опалив себе при этом верхнюю губу и пальцы, но пятую все-таки зажег, как надо.

Эти опыты, во-первых, продемонстрировали ему, что магия, как ни крути, является «объективной реальностью, данной нам в ощущениях»[19], а во-вторых, что стать магом недостаточно, следует научиться им быть. Он не умел контролировать свои «огненные посылы», как не умел пока дозировать вложенную в посыл силу. А еще, как выяснилось, занятия магией стремительно истощали организм. Пять минут активных исследований своего вновь открывшегося Дара, и вот он уже весь в поту, еле стоит на ногах, да еще и перед глазами все плывет. В общем, к размышлениям на тему магии Бармин вернулся только после того, как плотно поел, — сало, хлеб, соленые огурцы, конская колбаса, квашенная капуста и холодная гречневая каша со шкварками, оставшаяся со вчерашнего обеда, — выпил едва ли не литровую кружку чая и стакан водки и проспал после этого десять часов подряд. Вот тогда, очнувшись на своей кровати после долгого оздоровительного сна и снова почувствовав себя молодым и здоровым, Игорь взялся за дело уже совсем по-другому.