Генри Олди - Механизм жизни
– Почему же?
– Прошу прощения, мсье… Вы ведь не говорите по-русски, да? А в ближайшем никто не говорит по-французски. Осмелюсь дать вам совет: зайдите на Главный почтамт. Там вы сумеете объясниться. Если желаете, я нарисую вам, как пройти.
– Буду признателен, – кивнул Шевалье.
Портье нырнул под конторку, зашуршав бумагами, как целый выводок мышей. Огюст полез в карман за монетой, дабы вознаградить служащего, когда в голову ему пришла мудрая мысль.
– А скажите мне, сударь… Где у вас обычно останавливаются иностранцы? Я имею в виду, знатного происхождения?
– Извольте-с! – портье выскочил из-за конторки, как пробка из бутылки шампанского. Казалось, он только и ждал этого вопроса. – Гостиниц для указанных вами господ в Петербурге четыре. Дом Серапина, что у Обухова моста, заведение господина Кулона на Михайловской площади; трактир Демута – рядышком, на Большой Конюшенной. И «Лондон» напротив Адмиралтейства
У Шевалье голова пошла кругом.
– Кликнуть извозчика, мсье? Я ему растолкую, чтоб подвез вас к каждой гостинице по очереди. Тут, правда, и пешком недалеко…
Портье изогнулся вопросительным знаком.
– Я бы прошелся пешком. Не заблужусь?
– Никак нет, мсье! – просиял служитель. – Сей момент!
В воздухе мелькнул чистый лист. Из бюро выпрыгнула чернильница. В руках портье, словно по волшебству, возникло перо. Чувствовалось: рисовать карты ему не впервой. Не прошло и десяти минут, как план был готов. Шевалье восхитился: улицы вычерчены ровно, как под линейку, названия подписаны по-французски и ниже – русской кириллицей, дабы гость мог сличать таблички на стенах домов с картой. Гостиницы и почтамт – отдельно, кружками; «гостиный дом» института – крестиком.
– Превосходно! Вам бы в топографы идти! Вот, возьмите за труды.
Огюст вручил портье серебряный рубль, хотя поначалу думал ограничиться монетой вдвое меньшего достоинства. Здесь она называлась, если верить Волмонтовичу, загадочным словом «poltinnik».
– Премного благодарствую, мсье!
В дверях Шевалье оглянулся:
– Скажите… Зачем у вас в газетах печатаются списки гостей-иностранцев?
– Мсье шутит? – изумился портье.
– Нет, мсье серьезно…
– Иначе нельзя-с! Как же полиция будет знать, кто изволил посетить Санкт-Петербург?
– Полиция? А зачем полиции это знать?
– А вдруг понадобится кого-то разыскать? Взять под наблюдение? Нет, мсье, порядок есть порядок. Полиция все должна знать заранее…
Настроение у Огюста Шевалье испортилось категорически.
3
Погода переменилась.
Сделалось ветрено. По небу в панике неслись редкие клочья пуха. Метались голуби, булькая и гадя на что ни попадя. Казалось, пух для облаков драли из них. Палые листья танцевали на тротуаре мазурку. Прохожие щурились, спешили поднять воротники.
Порыв ветра едва не вырвал карту из рук Шевалье. Огюст сверился с планом и отправился на почтамт. Велико было искушение первым делом проверить трактир Демута – вдруг сразу повезет?! Однако чувство долга победило. До улицы, которая так и называлась – Почтамтской – он добрался без приключений. Дважды к нему обращались с вопросами, и Огюст отвечал фразой, которую выучил под руководством Волмонтовича:
– Извинить, я не понимай русски. Французский, нет?
Князь предупредил: фраза намеренно искажена. Чтобы сразу видели: перед ними иностранец. Иначе решат, что издевается. Одному немцу нос расквасили – не умничай, бритая морда! Фраза действовала безотказно. Огюста оставляли в покое, а бородач в поддевке даже перекрестился вслед.
Здание почтамта впечатляло. Три этажа, портики с фронтонами; въезд для экипажей… Не сразу Шевалье отыскал отделение корреспонденции: здесь больше занимались перевозкой пассажиров, нежели письмами. Лишь спустя час, а то и два он выбрался наружу.
Теперь – на поиски!
Сверяясь с табличками на домах, имевшимися, увы, далеко не везде, Огюст двинулся в путь. От жуткой кириллицы рябило в глазах. Засмотревшись на шпиль Адмиралтейства, он не сразу сообразил, что добрался до первой цели.
«Трактиръ «Лондон» – гласила вывеска.
– Прогулка по городу? Фаэтон, ландо, «эгоистка»?[4]
Хлыщ в сюртуке, протертом на локтях, говорил на хорошем французском. С первого взгляда его можно было принять за поиздержавшегося дворянина. Но второй, более пристальный взгляд рассеивал иллюзию. Фатовато напомаженные усики, цилиндр высотой с Вавилонскую башню, а главное – алчный блеск в глазках выдавали хлыща с головой.
– Осмотр шедевров архитектуры? Иные увеселения?
В скромном желании срубить деньжат по-легкому он был не одинок. Сбоку подкатился толстячок, задорно сверкая стеклышками пенсне. Привстал на цыпочки, потянулся к уху:
– Доступные мамзели, мсье! Чистые, приветливые! Индийские баядеры? – тьфу, и в подметки, знаете ли…
К ним уже спешил господин феноменального роста, ухмыляясь с неприятным радушием. Более всего он напоминал паяца, растянутого на дыбе. У входа в «Лондон» прогуливался квартальный надзиратель, делая вид, что происходящее его нисколько не касается. Шевалье побоялся даже вообразить, что предложит ему «паяц», – и сбежал в трактир, игнорируя посулы.
– Чего желает мсье? Комнату? Обед?
За стеной звучала музыка, смех; кто-то, надсаживаясь, провозглашал здравицу. Лестница, застеленная ковром, вела на второй этаж – в номера.
– Я зашел справиться об одной госпоже.
Портье заметно поскучнел. Шевалье сунул руку в карман, позвенел вескими аргументами – и скука превратилась в саму любезность.
– Кого ищет мсье?
– Баронесса Вальдек-Эрмоли, – Огюст бросил на конторку серебряный «poltinnik». – Недавно из Парижа.
Монета исчезла как по волшебству.
– Увы, – портье шуршал страницами. – Среди наших постояльцев сия госпожа не числится.
– Вы уверены?
– Мне очень жаль, мсье…
Снаружи его ждали. К троице «хлыщ-толстяк-паяц» добавился легион новых бесов. Сразу взять клиента в оборот они не рискнули, ибо Огюст решительно направился к квартальному. Тот с интересом следил за развитием ситуации. Не дойдя до надзирателя каких-то пяти шагов, молодой человек резко сменил направление – и свернул в переулок. Бесы кинулись было вдогонку, но отстали, признав поражение.
Позади добродушно хохотал квартальный:
– Ай да французик! Молодца! Обставил вас, мазуриков…
Неудача преследовала Огюста. Портье листали регистрационные книги: нет, не значится. Ноги устали. Несмотря на заверения, что «тут все рядом», он изрядно отмахал по городу. В животе угрюмо бурчало – пообедать Шевалье не успел.
У Демутова трактира, последнего в списке, Огюсту предложили сераль пейзанок, жаждущих большой и чистой французской любви, набор столового серебра, «лучший опиум из Англии», коллекцию непристойных миниатюр «Сны Бомбея» и чудо прогресса – тульский samovar. Шевалье с трудом вырвался из лап доброжелателей и нырнул в двери заведения.
– Вальдек-Эрмоли? Увы, мсье…
«Приплыли», как выразился бы капитан Гарибальди.
– Вы в затруднении, душа моя? Нуждаетесь в помощи?
Рядом обнаружился один из дежуривших у входа бесов, который опиум и «Сны Бомбея». Он разительно изменился: был майский жук, стал светский лев. Грива каштановых, с проседью, волос, мужественное лицо, щеки гладко выбриты… Сетка багровых жилок на носу и скулах, изобличая любителя выпить, внушала собеседнику доверие: кто из нас без греха?
Фрак он носил на два размера меньше, чем следовало.
– Нет, – Огюст на всякий случай отодвинулся. – Разве что вы занимаетесь частным сыском…
– Я, Яков Брянский? – свое имя лев произносил торжественно, басом, по-ослиному растягивая в «Иа-а-ков». – Частный сыск?! Уморил, голубчик! Сразил каленою стрелой! И в страшном сне…
Отсмеявшись, он ухватил Шевалье под локоток:
– Внемли, душа моя. В поисках истины, а тем паче человечка, Господь вас упаси от приватных сыскарей… Все они прохвосты! Жулики! Это вам говорит Брянский, а он знает толк в жизни! За ваши денежки они найдут разве что шкалик водки…
– Куда ж мне обращаться? – Огюст был сбит с толку. – В полицию?
– Да ни боже ж мой! Этак вы сами в Сибирь загремите. Все зависит от того, душа моя, кого именно вы ищете. Ежели, к примеру, это благонамеренный дворянин, – лев заговорщицки подмигнул, – а тем паче дама…
– Угадали.
– Триумф! Ликование народов! – Французский льва оставлял желать лучшего, но выбора не было. – Вы – любимец Фортуны, душа моя! Вы нашли драгоценный алмаз! Подобрали в пыли! Разрешите представиться: Брянский Яков, сын Григорьев, – он раскланялся, отчего фрак опасно затрещал. – К вашим, знаете ли, разнообразным услугам.
– Огюст Шевалье. Но вы сказали…
– Сказал! И на плахе повторю: сыскари – прохиндеи! Всеконечные шарлатаны! Брянский же не таков, нет! Сам Каратыгин рыдал, как дитя, внимая моему монологу! Великий Мочалов клялся: Брянский, ты гений! Пред государем-императором лицедействовал…
