Вечный воин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Атилла предложил гарнизону Сирмия почетную сдачу — покинуть город с оружием и личным имуществом, уйти в Первую Паннонию, которая сейчас принадлежит Западной Римской империи, или присоединится к его армии и продолжить поход на Константинополь. Оба варианта не нравятся командиру гарнизона. В обоих случаях он пожизненно лишится хлебной должности, потому что Рим, что западный, что восточный, предателям не платит. Командир гарнизона хочет остаться на своем месте, чтобы, если фортуна отвернется от Атиллы, сдаться еще раз, но уже восточно-римской армии, выторговав взамен прощение и эту же должность. Наверное, надеялся обхитрить невежественного, как он думал, кочевника. Атилла оказался умнее, хотя и любит прикидываться тупым отморозком. К тому же, в переговорах принимает участие Орест, который родился и вырос в богатой семье военачальника, выслужившегося германца, в Первой Паннонии, сделал неплохую карьеру в Западной Римской империи, а потом приехал с поручением к Атилле и остался служить ему, заняв пост, как бы сказали в будущем, начальника канцелярии. Паннонийцы сейчас считаются на третьем месте по хитрожопости после римлян и константинопольцев, но с земляком совладать у командира гарнизона не получилось. Он согласился уйти в Первую Паннонию, чтобы остался хоть какой-то шанс вновь получить хорошую должность, а подчиненным разрешит самим сделать выбор. Командиру гарнизона и тем, кто за ним последует, дали время до захода солнца.

Я был уверен, что уйдет почти весь гарнизон. Оказалось с точностью до наоборот. Вместе с небольшой группой военных с семьями убралась еще и часть чиновников, скорее всего, сборщики налогов, у которых при гуннах работы не будет, потому что те сами собирают. Все остальные объявили себя подданными Атиллы, а военные и добровольцы из гражданских вступили в его армию. Дело было в том, что гарнизон состоял по большей части из германцев, в основном готов, осевших по разрешению римлян в этих краях после того, как гунны вытеснили их предков из причерноморских степей и левобережья Дуная. Слияние римского и германского этносов не случилось. Первые стали изнеженными, подлыми, развратными и трусливыми, а для вторых каждый из этих недостатков даже по отдельности был смертным грехом. К тому же, первые исповедовали «канонический» вариант христианства, а вторые по большей части были арианами. Выбор другой религии — это маркер нежелания сливаться в один народ. Все понимали это, и римляне время от времени устраивали погромы германцев, в том числе и в своих столицах, а германцы при каждом удобном случае без жалости уничтожали римлян. Как следствие, жители римских деревень разбегались кто куда при приближении гуннской армии, а готских — присылали делегатов, предлагая союз и присоединение своих добровольцев к нам. Бывших врагов теперь объединяла ненависть к римлянам, как восточным, так и западным. Атилла принимал всех и, как мне сказали, по совету своего «премьер-министра» грека Онегеза обещал отменить все налоги, кроме небольшого на недвижимость, в первую очередь на землю. Он мог себе позволить такое, потому что не нуждался в огромных средствах на содержание раздутого бюрократического аппарата и армии, как обе части Римской империи; бюрократов у него было раз-два и обчелся, а армия содержала себя сама.

В Сирмий зашел только Атилла со своей свитой и охраной. Все остальные расположились на полях и лугах вокруг города, иначе бы оставшиеся горожане позавидовали ушедшим. В большом каменном двухэтажном доме бывшего градоначальника устроили пир, на который пригласили избранных. Я был очень удивлен, когда позвали и меня, причем место предложили всего через два человека от шаньюя, рядом с одним из старших его командиров Эдеконом, сидевшим слева от Атиллы, гунном-монголоидом, который, как мне показалось, был почти одинаков в длину и ширину и, если бы не короткие кривые ноги, казался ожившим каменным истуканом, которых ставили скифы на могилах своих вождей. Предводитель гуннов и расположившиеся справа и слева от него Онегез и Орест на римский манер возлежали на клиниях перед столом, а все остальные сидели на пятках, и пищу перед ними ставили на ковры, которыми выстелили мраморный пол. У меня пока плохо получается сидеть так, хотя учусь старательно. С волками жить — по-волчьи сидеть. Когда становится невмоготу, сажусь боком, вытянув ноги назад. Повернуть их подошвами к сотрапезникам считается смертельным оскорблением. Сказать, что все присутствующие, включая грека и римлянина, удивились, увидев меня на пиру да еще посаженным так высоко — ничего не сказать. Если гунны тихо перешептывались, пытаясь узнать, кто я такой, то Онегез спросил у Атиллы. Наверное, решил, что я новый фаворит. Я не слышал, что ответил предводитель гуннов, но грек сразу успокоился. Орест тоже не услышал, переспросил. Ответ и ему понравился, так что мне можно не опасаться дворцовых интриг.

Пили вино, красное и белое, и медовуху, которую, как мне сказали, делают оседлые подданные шаньюя. Напитки разносили в больших глиняных корчагах и разливали деревянными черпаками бывшие рабы градоначальника, а теперь Атиллы. Еду приносили на больших бронзовых подносах, которые ставили по одному на несколько пирующих. Ели мы конину, говядину, свинину, гусей, уток, кур и еще каких-то более мелких птиц, может быть, голубей. Никаких каш или супов, никакой зелени, никакого хлеба. Я сразу вспомнил монгольский обычай и обмакнул палец в первую чашу с вином и стряхнул капли на ковер в дар богам. Увидев это, соседи-гунны радостно загомонили и повторили за мной. После того, как я взял большой кусок говядины и начал есть, обрезая мясо ножом перед губами, Эдекон, делавший точно так же, довольно гмыкнул набитым ртом и по-дружески ткнул меня локтем в бок. Это, наверное, обозначало, что меня приняли в стаю. Хоть я и не похож на истинного гунна, но и среди них попадались разные, даже больше похожие на римлян, чем коренные жители империи. Веду себя по понятиям — значит, свой.

Пьянка продолжалась три дня, причем без перерывов. Кто-то обрубался и спал прямо в «банкетном» зале, кто-то успевал добраться до какой-нибудь другой комнаты большого дома и ложился там в лучшем случае на кровать, кто-то падал в коридоре или во дворе по пути в сортир, а потом просыпались и продолжали пить и есть. Подозреваю, что это самый верный способ сплочения коллектива. Когда видел коллег, опустившимися до скотского состояния, и они таким же — тебя, начинаете чувствовать себя одним стадом. Не помню уже, в какой из дней мы сидели с Эдеконом в обнимку, и он, похлопывая меня по плечу, предложил перейти в его отряд. Я согласился, потому что надоело быть охранником.

— Атилла! Я забираю этого парня в свой отряд! — крикнул пьянющий Эдекон своему не менее пьянющему шаньюю.

— Забирай! — небрежно махнул рукой предводитель гуннов, а затем искренне проорал остальным пировавшим: — Можете брать всё, что хотите! Мне для вас ничего не жалко!

Они поняли правильно и взяли еще по куску мяса.

7

То, что Эдекон назвал отрядом, оказалось целой армией. Под его командованием (как ни странно, Атилла, который ехал вместе с нами, в армейские дела почти не вмешивался) было около четырех тысяч конных, две трети из которых составляли гунны, и около десяти тысяч пеших воинов, по большей части германцев из разных племен. Точное количество никто не знал. Пересчитать было трудно уже потому, что состав постоянно менялся: кто-то присоединялся к нам, кто-то отправлялся домой или переходил к другому командиру. В этом плане жесткой дисциплиной в армии Атиллы не было, служи, где хочешь, хотя за невыполнение приказа убивали сразу. Как обычно в таких случаях, желающие поживиться сбегались со всех сторон, в том числе и из внутренних областей Восточной Римской империи. Обычно приходили целыми отрядами под командованием своего вождя, но были и небольшие группы и даже одиночки, которых сводили в сотни и отдавали под командование гунна. Именно одну из «сборных солянок» в сто двадцать шесть человек и доверил мне Эдекон. Примерно половину отряда составляли готы, гепиды и, как ни странно, римляне, как западные, так и восточные, у которых имелся верховой конь, какие-никакие доспехи, по большей части кольчужные, длинное копье или три-пять дротиков и длинный меч-спата. Эти люди считали себя выше бедного пехотинца, но не тянули и на богатого всадника, способного сколотить свой отряд или хотя бы быть приглашенными к таковому. Остальные были кочевниками из разных племен: аланы, акациры, аорсы, савиры. Большая часть аланов лет тридцать назад ушла на запад в поисках лучшей доли, но кое-кто остался. Вожди других кочевых племен, не желая, видимо, ссориться с Константинополем, к гуннском походу не присоединились, а за отдельных соплеменников, решивших поискать военное счастье, никто не в ответе. У кочевников, за редким исключением, доспехи были из кожи, или войлока, или куртки из хлопка, или комбинация из двух-трех этих материалов с добавлением металлических блях, костяных пластин и кусков кольчуги, порой довольно диковинная. У двух аланов были чешуйчатые доспехи из костяных пластин, нарезанных из конских копыт и нашитых на тонкую кожу. Такой доспех я видел еще у скифов во времена Александра Македонского. Основным оружием кочевников являлся композитный лук. У кого-то получше, у кого-то похуже, но даже самые лучшие образцы не дотягивали до моего. Как мне рассказали, большую часть первых привозят тайно, потому что продажа оружия дикарям запрещена, купцы из Эраншахра и продают по цене от двадцати верховых лошадей. Вторые, а некоторые утверждают, что и часть первых, изготавливают местные мастера и продают раза в два дешевле. Такие мастера наперечет и изготовление лука занимает несколько месяцев, поэтому к каждому очередь. У кого нет лука, тот вооружен пикой длиной метра два-три с железным наконечником сантиметров двадцать-тридцать. У нескольких видел с трехгранным наконечником на одном конце и плоским лезвием длиной сантиметров сорок на другом, используемым, наверное, как рубящее оружие.