Андрей Лазарчук - Текст, не вошедший в окончательный вариант книги "Мой старший брат Иешуа"
На глазах у возмущённой публики. Большая часть которой к такому обращению не привыкла. Да и те, кого считают привыкшими (русских, естественно), даже и не думали пугаться и подбирать хвосты, а — нехорошо и хищно обрадовались. Типа, не мы первые начали!..
И вот после этого полыхнуло уже по–настоящему.
Историю того, как он утратил рукопись, Анатоль рассказал нам даже чересчур подробно — но видно было, что воспоминания эти вызывают в нём стыд. Он попался в ловушку самую примитивную из примитивных… но, честно говоря, нам трудно представить себе человека, который бы в такую ловушку не попался. Тем не менее, выполняя просьбу Анатоля, мы не рассказываем никаких подробностей.
В итоге рукопись подменили. Неплохо исполненной, но всё же копией. Подлинными остались только первая и последняя страницы. И ещё несколько из середины, хуже всего сохранившиеся, он держал их отдельно, потому что недавно появился новый метод считывания почти невидимого текста, и он как раз собирался лететь в Японию, где его изобрели.
А новодел он чуть было не засветил перед научной общественностью. Если бы он это сделал, то от его репутации не осталось бы камня на камне. Но что–то заставило его в последний момент открыть папку…
Он даже догадывается, что. Запах. Страницы пахли не так.
И знаете, что он испытал в результате этой кражи?
Облегчение.
Стоит ли описывать бунт? В нём не было ничего романтического. Массовая истерика, крики до хрипоты, до срыва голосов; ну и избили нескольких из карантинной администрации, которые явно ни в чём не были виноваты, потому что те, кто принимал решения, к нам на территорию никогда не входили.
Каким–то чудом удалось избежать захвата заложников. Учёные, когда сорвутся с цепи, становятся совсем неуправляемыми.
Вместо заложников – и вот тут мы немножко погордимся, потому что идея была наша – в дело пошёл блеф массового самосожжения. На кухне были газовые баллоны. Так вот, козлы, если вы нас прямо сейчас не отпустите, мы прямо там, в ресторане, устроим такой гриль! Потому что раз вы нас не выпускаете, значит, мы смертельно больны, и терять нам нечего! А если мы здоровы, так хватит издеваться!
Ну и так далее. На разных языках. Очень выспренно и энергично.
По ходу составления петиций выяснилось, что высокое искусство русского мата далеко не забыто и отнюдь не сводится к тупому повторению пяти слов. Да и не только русского. Знатоки древних языков — это люди с хорошим и всесторонним словарным запасом. Запорожцы со своим знаменитым письмом понуро курят в сторонке.
В общем, карнавал продолжался.
Мятеж сыграл свою роль, где–то провернулись шестерёнки, и вскоре «заключённых» начали отпускать. Небольшими группами, по восемь–двенадцать человек – две или три группы в день. Процесс растянулся на трое суток с лишним; до нас с Анатолем очередь дошла не скоро. Бродя по пустеющему отелю, мы сочиняли страшные истории – и сами начинали в них верить. Это чем–то напоминало пионерское детство.
Наконец «на выход с вещами» скомандовали и нам – наверное, предпоследним. С нами освобождались ещё четверо: Анатоль, пара туристов из Москвы и один из побитых финнов, Петти. Формальный медосмотр, более чем неформальный охмурёж – извинения, деньги, сувениры на память, да, мы виноваты, но пожалуйста, не позорьте нас, ведь если вы расскажете, к нам никто не поедет, а вас мы будем рады видеть всегда, и вот по этим гостевым картам вы получите такую скидку! – вам и не снилось; считайте, что будете отдыхать бесплатно…
(Кстати, да. Не обманули. На следующий год мы рискнули вернуться, уже в курортный сезон – и не пожалели.)
Петти получил в знак примирения здоровенный наручный хронометр с десятком циферблатов. В самолёте он всё пытался разобраться в головках и стрелочках.
Рейс был до Хельсинки. В Хельсинки стояла мелкая морось, дул гриппозный ветер с воды. Москвичи тут же перепрыгнули на самолёт в Москву, Петти помахал нам рукой и пошёл на остановку автобуса, Анатолю до его парижского оставалось часа четыре, а рейс на Питер отложили из–за погоды в Питере.
Анатоль тут же предложил воспользоваться ситуацией и смотаться на пару дней в Париж, но мы уже настроились на дорогу домой; по приключениям вышел перебор. Да и визу нам оформили лишь финскую (а Финляндия ещё только собиралась вступать в Шенгенское соглашение)…
В общем, мы посидели с ним в баре, потом проводили до выхода – и пошли искать машину с выборгскими номерами. И, конечно, нашли.
Потом мы несколько раз порывались съездить к Анатолю в гости (не говоря уже о том, что зазывали его к себе усиленно), но всё время что–то мешало. Однако переписка у нас наладилась и была не то чтобы очень интенсивной, но регулярной и насыщенной.
Собственно, самою мысль: а не написать ли нам по его переводу роман? – мы высказали ещё тогда, в карантине; Анатоль отнёсся к этому скептически: нет, он не сомневался, что роман можно написать, — но можно ли его опубликовать? И если нельзя, то зачем тратить силы, а главное – бесценное время?
Но ведь он же тратил?
Да. Однако до сих пор не уверен, что поступал правильно.
В общем, его терзали смутные сомнения: а не повредит ли – не много не мало — человечеству в целом публикация этой истории? Ведь равновесие кажется таким хрупким: бабочка взмахивает крылышками в Мексике, а на следующий день смывает половину Луизианы… И другого рода сомнения мучили его: а вдруг он ошибся, и в руках его всё это время была подделка? Примеров таких в истории не счесть (и он начинал перечислять). А вдруг он ошибся по–другому, а именно: при переводе архаичных диалектизмов опираясь на новолаконский, а не на койне, – ведь тогда может оказаться, что примерно треть слов значит не совсем то, что он думал? А все эти неточности приводят к абсолютному искажению смысла…
И так далее, до бесконечности.
Но мысль о том, что труд его хотя бы в такой форме, но всё же увидит свет, подтачивала сомнения, размягчала их – и однажды он написал, что да, согласен, ни в коей мере не претендует на авторство или соавторство (а это ему было предложено в самом начале славных дел) – но настаивает именно на подробном и занудном разъяснении читателю, что рассказанная история может быть как чистой правдой, так и плодом цепочки ошибок (собственно, это касается почти всех так называемых первоисточников) - и, главное, что доказательство достоверности той или иной – или противоположной — точек зрения сегодня просто невозможно по техническим причинам.
Так вот: разъясняем. Хотя совершенно уверены, что профессор Серебров при переводе ошибок не допустил, а сама рукопись была подлинной. Иначе трудно – попросту невозможно – представить себе, как возникла настолько концентрированная смысловая наполненность текста.
***
Итак, на руках у нас оказались русский и французский переводы – с массой поправок и помарок, Анатоль работал в основном с бумажными копиями, объёмом примерно семьдесят машинописных страниц каждый, — и старая блёклая поцарапанная местами фотоплёнка–негатив, запечатлевшая листы рукописи. Где находится пергаментный новодел, поздние качественные фотокопии и ксерокопии – мы не знаем. Мы не знаем также, какие поручения Анатоль дал тем, кому доверил хранить эти документы.
***
Я не заключал с профессором Серебровым никаких формальных договоров и соглашений. Неформально – и это можно доказать нашей перепиской – он позволил мне использовать перевод в любом виде, за исключением полного дословного воспроизведения, всего лишь с упоминанием его имени как переводчика. Что мы с удовольствием и огромной благодарностью делаем.
Ещё раз: Анатолий Павлович Серебров (1930–2007), светлая ему память, нашёл и перевёл древнюю рукопись. Его перевод и лёг в основу этого романа. Низкий поклон
