Пьер Бордаж - Ангел бездны
Пиб не разделял оптимизма Саломе, но, будучи новичком, предпочел держать свое мнение при себе. Ему не терпелось уйти со склада, вдохнуть свежего воздуха без запаха металла и затхлости.
– Не представляю, как я выберу себе пушку, – пробормотал он. – Я никогда в жизни не стрелял.
Она окинула его взглядом, в котором смешались и удивление, и жалость, и воспоминание о прошлом, и махнула дулом Беби Эгль в сторону двери.
– Пошли, я отведу тебя на стрельбище.
Стрельбище, расположенное на задах одного из гаражей, на песчаных берегах Луары, было пустым. Ни у кого не возникало нелепой идеи разбазаривать запасы патронов для обычной тренировки. Саломе уступила Пибу восемь пуль – половину своего резерва. Взамен Пиб должен был помочь ей пополнить карабин. А она попутно научит его разбираться в калибрах, отмерять нужное количество пороха и обращаться с механизмами, это займет часа три-четыре. Она выбрала мишень в двадцати метрах от них – изрешеченную пулями человеческую фигуру. В общем, выбора не было: система автоматической замены задетых снарядами мишеней давным-давно не работала. Саломе объяснила Пибу, как надо снять предохранитель с оружия, зарядить его, нацелиться, нажать курок. Она выстрелила первой. Пиб увидел, как на человеческом силуэте в области сердца появилась черная дырочка. А еще он увидел, как зрачки Саломе расширились и ее личико, похожее на лисью мордочку, превратилось в устрашающее лицо воина.
– Ты… ты уже убила кого-нибудь?
Она опустила руку и взглянула на свое оружие с нежностью, прежде чем передать его Пибу.
– Это мой беби. Будь с ним очень аккуратен. Ах да, я тебе забыла сказать: тебе надо прикончить одного легионера или фараона, чтобы стать полноправным членом Южного Креста.
3
– В конце концов мы разделались с этим пид… с этим подонком!
Он вернулся с наступлением темноты, после целого дня осады, пропахший порохом, потом и кислым вином. Она подала ему ужин в кухне – вчерашнее рагу, разогретое в микроволновке. Он положил автомат-пулемет на закопченное стекло круглого стола. Купив его два месяца назад за целое состояние у заезжего торговца оружием, он с ним больше не расставался, даже когда шел на работу или ложился спать. Он до отказа набивал патронами и гранатами бесчисленные карманы холщовой куртки – свой переносной склад боеприпасов, дополненный кинжалом, ножны которого он приделал к поясу, и помятой каской, ржавой и слишком маленькой для его головы.
Она стояла в стороне, около холодильника, не зная, выплеснул ли он уже всю свою ярость или еще захочет драться. Иногда он бил ее кулаками, пока она не валилась на пол, а потом молотил ногами, прежде чем задрать ей платье, сорвать с нее трусы и взять ее окровавленную, полумертвую прямо на кафельном полу.
Сквозь щели в половицах донеслось взволнованное перешептывание детей. Самыми большими недостатками их дома – впрочем, это слишком сильно сказано по отношению к сборной хибаре, которая прогибалась и скрипела даже под весом двадцатипятилетней женщины, – были полное отсутствие звукоизоляции и доводящая до отчаяния невозможность уединиться. Правду сказать, это жилище не было пределом ее мечтаний. Она регулярно должна была лезть на крышу, чтобы сменить какую-нибудь черепицу или прочистить водосточную трубу, убивала время и здоровье, устраняя неполадки сантехники и электричества, ремонтировала кирпичную кладку и штукатурку.
Муж ходил на работу, но больше не делал ровным счетом ничего. При этом занят он был только через день. Его предприятие – металлургический завод, находившийся в соседнем городке, – по сообщениям местной газеты, переживало трудные времена: затяжная война на Восточном фронте не способствовала росту спроса на танки и боевые снаряды, а производство автомобилей уже добрый десяток лет было в полном упадке. Мужа вполне устраивала возможность охотиться, заниматься браконьерством, выпивать и шляться с ни на что не годными приятелями, у которых мозги полностью атрофировались. Их компания сошлась с деревенским помощником легионеров, дюжим скотиной, гораздым орать и орудовать огромными кулачищами, свернувшими челюсть не одному упрямцу. Злые языки поговаривали, что сей представитель властей сам организовывал в их округе торговлю из-под полы оружием, экстази, сигаретами и спиртным.
«Он укокошил Рафаэля, пид…, мразь! А потом еще Жана, сына Маро. Пустил им пулю промеж глаз. Представляешь себе? Несчастные парни! Еще и Реми ранил в ногу. К счастью, Ги в конце концов попал в него. Когда мы его сцапали, уж он получил свое, это факт! От него одно мокрое место осталось. Но мы так и не нашли ни его черномазую женушку, ни его щенков-полукровок. Смылись, мерзавцы!»
Она молча смотрела в пол. Заметила новую трещину в кафеле, изломанную линию, зигзаг, зажатый между двумя сероватыми плитками. Стойкий запах сливной ямы, засорившейся уже давным-давно, показался ей более резким, чем обычно, просто-таки невыносимым. Дождь шел почти не переставая с ноября. Ни огонь в камине, ни горячие батареи не избавляли от всепроникающей сырости. И хотя их регион не подвергался бомбежкам, они, как и все остальное население, страдали от ежедневных перебоев электричества и воды, от дефицита бензина и продуктов первой необходимости.
– Мы заставили эту сволочь жрать собственные яйца и кишки! Слышала бы ты, как он орал! Как теленок! Женился на этой мусульманской заразе, ты только подумай! Вот иуды, всех их прикончить мало!
Она неопределенно кивнула головой. Ей-то как раз хотелось, чтобы тот иуда, о котором шла речь, прикончил этих болванов – в том числе и ее мужа, – которые приступом взяли его дом. Конечно, это была далеко не христианская мысль, но религия, в которую внес коррективы архангел Михаил, сама стала далека от христианства. Легионеры снова отправили женщин на кухню, а общественную жизнь сделали епархией одних лишь мужчин. Те опять чувствовали себя хозяевами мира и приобрели замашки тиранов – в конце XX века эта ситуация была несколько исправлена и смягчена движением феминисток. Теперь же в одной только деревне огромное число женщин и девушек били, насиловали, лишали свободы и унижали.
Как ее саму.
Он посмотрел на нее игриво, хотя взгляд у него был мутный из-за дешевого вина и низменного желания. Увы, этот взгляд был ей слишком хорошо знаком. Значит, ночью ей придется терпеть его насилие, он засадит ей между бедер свое узловатое, несущее боль орудие, и, оглушенный алкоголем, будет бесконечно долго заливать ее, а как только закончит свое дело, уснет как убитый, оставив наедине с обидами, слезами и бессонницей.
После того, как он поужинал, она нарочно долго убирала на кухне, собрала его барахло, перепачканное землей и кровью, три раза подряд помыла раковину и оттягивала до последнего момент, когда надо было идти в спальню. Она надеялась, что он быстро уснет, но поняла, что ей не избежать тяжкой постельной обязанности, когда его нетерпеливый окрик донесся сквозь щели в потолке. Тогда она поспешила наверх, боясь, как бы он не разбудил детей и не набросился на них, раздраженный плачем. К счастью, ей удалось, благодаря своей лучшей подруге Кристель, раздобыть пачку противозачаточных пилюль. Она уже родила мальчика и девочку и не имела ни малейшего желания продолжать плодиться и размножаться в беспросветном раю архангела Михаила. Она разделась в ванной, умылась холодной водой, посмотрелась в зеркало, заметила, что кожа на всем теле поблекла, почистила зубы. Перед тем как надеть ночную рубашку, вылила на руку несколько капель миндального масла, смазала промежность, подавив желание продлить себе удовольствие, вошла в спальню, легла рядом с мужем и сжалась в ожидании его атаки. В качестве предварительной ласки он обычно задирал ей подол рубашки, взгромождался на нее, пыхтя, как бык, раздвигал ей ногой колени и проникал в нее резким движением паха. Если бы не миндальное масло, ей бы казалось, что в нее воткнули раскаленный штырь. Про смазывание ей рассказала Кристель, научившая ее массе других секретов. Кроме подруги, никто никогда и ничего не объяснял ей про секс, и она не знала ни одного мужчины, кроме того, что был навязан ей в мужья, когда ей исполнилось восемнадцать лет.
Тяжелое равномерное похрапывание нарушало тишину. Этот шум в ночи был для нее знаком утешения, освобождения. Не в силах побороть винные пары и волнения прошедшего дня, муж погрузился в сон. Едва сдержав крик радости, она подождала немного, чтобы убедиться, что он крепко уснул, затем ее рука невольно проскользнула между бедер и, сдерживая дыхание, она завершила то, что начала делать в ванной.
Она обожала дом Кристель – каменный, просторный, светлый, содержавшийся в идеальном порядке. Особенно ей нравилась величественно поднимавшаяся вверх лестница, разводы ковровой дорожки в пурпурных тонах, окна с витражами, в которые струились волны янтарного света.
