Александр Громов - Исландская карта
И слуга поник. А Нил справедливо заподозрил, что подчеркнутая вежливость барина не сулит слуге ничего хорошего, и тот великолепно это знает.
Тут граф, сколь ни узка была дверная щель, заметил Нила и поманил пальцем. Таиться дальше не имело смысла.
Нил вышел.
– Лодырь, – осудил граф Еропку, с отвращением взирая на гимназический наряд второго срока носки.
Нил сжался, как будто сам был виноват. Но граф больше не интересовался его костюмом и перешел непосредственно к персоне:
– Обещал я пристроить тебя в хорошее место и слово сдержу. Однако дела оборачиваются так, что придется тебе немного подождать. Поедешь со мной. Вопросы есть?
У Нила был вопрос, но задал он его не барину, а Еропке, когда барин удалился к себе в кабинет, а слуга вручил Нилу одежную щетку, велев вычистить дорожный сюртук его сиятельства.
– Дядя, а дядя… Едем-то мы куда?
– Куда, куда… – Еропка пребывал в большом неудовольствии. – На кудыкину гору. В Санкт-Петербург, вот куда.
– Эва! А зачем?
– Служба, вот зачем.
– Царева служба? – для чего-то понизив голос, спросил Нил.
– Ну а какая же… Э! Кто ж так чистит! Сюда гляди, вот как надо! Эх ты! Сразу видать, что с Енисея…
Нил старательно работал. После сюртука пришлось вычистить мундир и навести глянец на графскую обувь – две пары.
Только после этого Нил вновь обратился к Еропке, укладывающему в два больших чемодана сорочки, кальсоны, носки, носовые платки, мягкие домашние туфли и многое прочее.
– Дядя, а дядя…
– Чего тебе еще?
– Ведь я барину нисколечко не нужен, да?
– С чего ты это взял?
– Это он спор проиграл, вот и старается. А сам даже не спросил меня ни о чем, не то что вы.
– Цыц! – Слуга выкатил на Нила страшные глаза. – Чего не знаешь, о том не болтай. Делать его сиятельству нечего, кроме как тебя выспрашивать! Он человека насквозь видит, понятно?
Нил поежился, хотя понятно ему, по правде говоря, не было. А может, слуга уже успел доложить барину то, что сумел выспросить? А когда успел?
Нет, ничего тут сразу не понять…
Однако кормят от пуза – раз. Одежду дали – два. Не бьют – три. Это уже сейчас. И кое-что обещано на потом. Ну разве не свезло?
А значит, надо быть полным олухом, чтобы думать о том, как сбежать.
«Остаюсь», – решил Нил, чувствуя все же некоторую тревогу.
Глава вторая,
в которой граф Лопухин удостаивается высочайшей беседы, Еропка вновь приходит в ужас, Нил помогает строить гидроэлектростанцию, а полковник Розен поет дифирамбы ручным гранатам
Мощный, новейшей конструкции, паровоз «Змей-Горыныч» лихо свистнул, отгоняя зевак от края дебаркадера, запищал тормозами, окутался паром и зашипел, как настоящий змей. Не доехав ровно одной сажени до земляной насыпи, венчающей конец пути, он замер. Звонко ударил колокол, возвещая о точном – минута в минуту – прибытии «Красной Стрелы» на Николаевский вокзал.
И сейчас из распахнувшихся дверей вагонов мимо кланяющихся в ненапрасной надежде на чаевые вагонных служителей повалили пассажиры, смешавшись с пестрой толпой встречающих. Мелькнули бляхи носильщиков, послышались зазывные крики: «А вот кому вещи поднести? Без обмана и утруски! Не зевай, торопись, недорого!» По преимуществу бляхи стремились к вагонам первого класса, но не обходили вниманием и второй, а что до третьего, то его в «Красной Стреле» отродясь не водилось.
В вагоне произошло оживление. Мимо открытой двери купе Лопухина прошествовало семейство: пожилой толстый господин в летнем пальто и котелке, пыхтящий под тяжестью двух чемоданов и одновременно сражающийся с гигантской шляпной коробкой, его пышнотелая супруга в платье с преогромным турнюром и две дочки-близняшки с одинаковыми болонками на руках.
– Ну-ка, – шепнул Еропке граф, – скажи, кто таков.
– Вон тот толстый господин?
– Полный, а не толстый. Сколько тебя учить. Еще лучше – представительный. В крайнем случае – дородный.
– Ну-у, барин… По-моему, он толстый, а никакой не представительный.
– Не пытайся выиграть время, отвечай. Итак, этот господин…
– Банковский служащий, – последовал немедленный ответ.
– Какого ранга?
– Высшего.
– Директор банка?
– Нет. Разве что банк совсем никудышный. Ничего себе шишка, но не директор.
– Так, – сказал Лопухин. – А почему, скажем, не… м-м… помещик, едущий в Петербург пристраивать дочерей в Смольный?
– В мае месяце? Шутите, барин. И на помещика-то он вовсе не похож…
– А на банковского служащего, выходит, похож?
– Точно. Вылитый. А что, не так?
– Этого полного господина, – наставительно произнес Лопухин, – зовут Аполлон Фаддеевич Шейкин, он служит главным инженером у Путилова. Проходил свидетелем по делу о мраксистских кружках. Пятьдесят один год, награжден Станиславом третьей степени, женат первым браком, трое детей, старший сын служит подпоручиком в Павловском полку. Вся семья страдает грудной жабой и регулярно лечится на водах, откуда, надо полагать, и возвращается в столицу. Вот тебе и банковский служащий.
– Ну-у, барин, это нечестно! У вас небось картотека, а у меня что?
– Картотека прежде всего должна быть вот здесь. – Граф легонько постучал себя пальцем по лбу.
– Куражьтесь, барин, воля ваша…
За астматичным семейством явился Нил. Не решаясь войти в купе, мялся в проходе, пока не был ушиблен чей-то кладью. Не дожидаясь указания барина, Еропка втащил мальчишку в купе.
– Сиди тут. Вещи где?
– Там, – указал рукой Нил в сторону соседнего купе. – Лежат.
– «Там»! Кому было сказано не отходить от вещей! Думаешь, воры только в Сибири водятся? Балда! На минуту тебя оставить нельзя!
– А вы сами?
– Что я? Не видишь, что ли: я вещи барина укладывал. Вот он, саквояж. У каждого свое дело. Есть у меня время за тобой следить, а?..
Попыхивая папироской, Лопухин иронически наблюдал за потугами слуги внушить Нилу элементарные представления о служении. Неизвестно, какая педагогическая поэма могла развернуться на его глазах, если бы в тамбуре не рявкнули зверем, явно игнорируя надпись «Господ встречающих просят не входить в вагон»:
– Смирно стоять, морда! Я тебе покажу «не положено»! Живо показывай, который тут граф Лопухин…
Хамская эта реплика возымела совершенно различное действие на барина и слугу. Если Лопухин лишь снисходительно усмехнулся, то Еропка мгновенно ощерился, как терьер, унюхавший мерзейшее порождение этого мира – кошку.
– Спрашивал давеча один – который, мол, тут граф, – проворчал он со значением. – Потом метелку у горничной клянчил: зубы свои по ковру никак не мог собрать…
– Цыц! – сказал ему Лопухин.
– Почему, барин?! Всякий-разный будет вот так вот вас не уважать? Тогда уж лучше совсем на свете не жить, ей-богу.
– Цыц, сказано. Выгоню.
– И-и-и!.. Куда же вы без меня, барин? Пропадете вы без меня. Совсем пропадете, как пить дать…
– Ладно, не выгоню, только цыц!
В дверном проеме возник человек в мундире с аксельбантами. Щелкнул каблуками:
– Я имею честь видеть графа Николая Николаевича Лопухина?
– Именно так, – отвечал Лопухин, убивая окурок в пепельнице.
– Флигель-адъютант его императорского величества Ипполит Артамонович Барятинский. – За представлением последовал новый щелчок каблуками. – Имею поручение встретить и сопроводить. Попрошу ваш багаж. Прохор, прими. Экипаж ждет.
Ни черта не значили эти щелчки. Физиономия затянутого в мундир, как колбаса в кишку, флигель-адъютанта носила на себе несомненные признаки наглости, брезгливости и недовольства данным поручением. Но придраться было не к чему.
Важный ливрейный Прохор принял чемоданы. На долю Еропки достался лишь саквояж, который он тут же вручил Нилу: «Потеряешь – уничтожу». На выходе из вагона Лопухин сунул служителю рубль, подмигнув: «Что, мол, не приходилось еще иметь дело с императорскими адъютантами? Мотай на ус».
Двинулись через вокзал. Прохор с двумя чемоданами играл роль волнолома. Человеческий муравейник бурлил здесь заметно активнее, нежели в Москве. Навстречу потоку пассажиров «Красной Стрелы» лился поток дачников, приготовившихся к штурму пригородных поездов. И это на Николаевском вокзале! Лопухин лишь усмехнулся, представив себе, что творится сейчас на Финляндском и Балтийском. Три миллиона петербуржцев – не шутка. И каждый второй из них в мае озабочен одним: снять удобную и недорогую дачу на лето. Три миллиона! Это не старушка Москва, в которой и двух не наберется…
Уже на площади пришлось протискиваться сквозь особенно густую толпу. Двое городовых безуспешно пытались ее рассеять, обходясь пока без рукосуйства, – потому, надо думать, и безуспешно. Толпа собралась не зря: зеваки дивились на гигантских размеров паровой экипаж марки «Руссо-Балт» в специальном исполнении: небывало роскошная отделка, диковинные шины – не заурядные железные, высекающие искры из мостовой, и не дутые, а дорогущей литой резины, фигурный бронированный экран, отделяющий пассажирское отделение от котла, и, наконец, бак с мазутом вместо угольного тендера и отсутствие кочегара. Но более всего привлекала внимание лакированная дверца пассажирского отделения, украшенная российским орлом и личным вензелем государя императора, прямо указывающим на принадлежность самобеглого механизма к гаражу Е.И.В.
