Борис Орлов - В окопах времени

В песню вплелся неясный звук, похожий не то на гадючье шипение, не то на посвист малиновки. И сразу же со всех сторон донеслись крики. Колесничий самого Гнатала взвыл истошным голосом и рухнул навзничь. Из глаза у него торчал короткий оперенный дротик, а еще добрый десяток таких же впился в плетеные борта колесницы.

Гнатал ошарашенно завертел головой. Его воины, сильные крепкорукие мужи, умирали, точно лесные птицы под стрелами охотников. Но разве это стрелы? Гнаталу с большим трудом удалось вырвать одну из таких стрел из щита, и он поразился ее длине и тяжести. И самое главное — наконечник был не из камня и не из кости. Но и не из бронзы! Король уладов в изумлении смотрел на небесный металл, тот, что стоит в семь раз по семь дороже бронзы. У самого Гнатала был кинжал из небесного железа, но ковать из него наконечники?!

Оставался единственный выход: броситься сразу всеми колесницами, достигнуть лучников и раздавить их. Пока девять десятков колесниц будут давить непокорных червей, уцелевшие из семи тысяч пехоты смогут собраться и помочь своим вождям-сидам в бою.

Гнатал поднял вверх широкое копье и закричал, призывая уладов в атаку. Набирая скорость, по полю покатились колесницы…

— …Смотри, боярин, — Бермята показывал на мчащиеся колесницы, — вот они бок и открыли.

— Пора, — решил Первун и закричал грозно: — Русь! Русь! Русь!

— На слом! На слом! — грозным ревом отозвались пронцы, пуская в намет коней…

…Гнатал увидел, как из леса к ним устремились воины, сидящие на конях верхом. Это было невозможно. Лишь в древних преданиях рассказывалось о неистовых Ши-Скифах, что владели даром езды на конской спине. Неужели черви призвали их себе на помощь? Возле его колесницы возник всадник. Гнатал отбил щитом древко копья, ударил мечом и с радостью увидел, как падает с седла ненавистный червь. Он хотел выкрикнуть крик победы, но в этот миг что-то невыносимо тяжкое обрушилось на голову короля уладов. Последнее, что он успел увидеть, были толпы бегущих, которых топтали и били страшные конники.

— Как, говоришь, звали твоего жупана? — Белегост прислонил к уху иссохшую морщинистую ладонь.

— Первун, — повторил Бермята погромче. — Первун! Только не жупан он был, а боярин.

— То не важно, — Белегост пошамкал беззубым ртом и произнес: — На поляне с нашими богами его поставим, Перуна твоего. Народу спаситель, земле-матери — защитник…

14.00. Красный Яр. 12.07.2013.

Медленно-медленно возвращалось сперва осязание, потом зрение, потом слух. Барятинский поднял глаза: рядом мельтешила рыжая голова заморского напарника. Вместе с ним они сделали множество замеров, взяли пробы воздуха, воды и почвы, наловили кучу насекомых, набрали больше сотни образцов растений. А в мудрых книгах писали, что мезозой — страшная и скучная эра. Куда там! Столько приключений! Да и напарник оказался совсем неплохой парень! Владимир задумчиво почесал в затылке: странно, но ему почему-то казалось, что он за что-то взъелся на рыжего заморского физика. За что? Да ладно, это теперь не важно…

Старик Каспарянц со слезами на глазах долго обнимал вернувшихся времяпроходцев, а потом набежали все остальные, подхватили их и начали качать, высоко вскидывая к сводам. Подлетая в очередной раз, Барятинский увидел Олесю Дубовяк, восхищенно смотрящую на них, на него, и сердце сладко заныло. Но вот, наконец, их отпустили и тут же передали в руки здравоохранения. Окончился осмотр, подтвердивший, что оба путешественника здоровы, и Владимир, мучимый жаждой, смог наконец добраться до вожделенного автомата, о котором он мечтал с момента старта.

В прорезь упали монеты, внутри агрегата что-то загудело, зажегся свет…

— Эй, друже-братие, — по спине хлопнула могучая рыжешерстая длань. Запотевшая посудина кваса, которую чудо-механизм обменял на два шелега, чуть не улетела из рук Барятинского.

— Ну, полегче, полегче, медведь заморский. Вот же, чудушко, откормили тебя в вашей Снежнороссии.

Шелест Хлынов, выпускник Массачусетской ведарни, громогласно расхохотался.

— Эк тебя на квасок потянуло. А по мне, — он повернулся к другому автомату, кинул в прорезь резану и подхватил источающий ароматный пар кубок, — слаще сбитня нет ничего!

— Ну, вы, — Жереба Блазень, старший среди снеж-норосских ведаров, подкрался неслышной барсьей поступью и теперь смотрел на обоих, уперев руки в бока. — Такое дело надо не квасом-сбитнем отмечать, а медом стоялым. Вот сейчас очухаетесь, и все пойдем в корчменную, отметим успех наш. Всех зову!

Остальные, бывшие в Ведуше Красного Яра, при этих словах приветственно загомонили, лишь кто-то грустно произнес:

— Не могу я — у брата старшенький сегодня по первинам чрез огонь прошел. Брат пир собирает…

…Барятинский шагал вместе со всеми в радостной и ликующей толпе. Слава Перуну, еще одну тайну у природы взяли и не заплатили за нее рудой. Теперь можно и в стольный град, в самую Братиславу ехать, хвастать достигнутым. Старый ведар Каспарянц шел в толпе своих молодых соратников, отпустив домой служебный самобег. Любит Каспарянц мед — еще бы, у них-то, в Урарту, вином стоялым празднуют. Таким и упиться недолго…

Он слушал восхищенный щебет висевшей у него на руке Олеси и прикидывал, что водимая из нее будет — лучше не надо. Вот соберет к лету вено, да и сыграют свадебку.

Но в голове билась еще одна мысль, вот уже день, почитай, свербела. Не выдержав, он поднял шуйцу, призывая внимание:

— Братие, сестрие, ради светлого Перуна, скажите: что есть «Брэдбери»?

Услышав незнакомое слово, ведары росских земель удивленно переглянулись…

Они уже не помнили, кому первому пришла в голову эта светлая идея. Тот день, а вернее, та ночь, когда из автоклава был извлечен настоящий, живой котенок, созданный из клеточного материала кошки, пошедшей на чучело в зоомагазине, вообще осталась в их памяти какими-то кусками. Они так долго хлопали друг друга по спинам, что чуть было не подрались. Два молодых ученых-биолога из тех, что именуются «подающими большие надежды», Ивлев и Пржевальский, закадычные друзья еще с института, резвились как малые дети. Новорожденного котенка теребили и тормошили до тех пор, пока едва только не угробили. А потом наступила релаксация. Они курили: Ивлев — откинувшись на спинку стула и закинув ноги на стол, Пржевальский — валяясь на кушетке и сыпя пеплом на пол.

— Слушай, Серега, а ведь теперь надо бы и на человеке попробовать, — задумчиво сказал Ивлев.

— Ага, — согласился Пржевальский, пуская колечки дыма, — вот я ща помру от переизбытка чувств, а ты, Саня, меня воскресишь и вырастишь.

— Да нет, я серьезно. Представляешь: взять покойника и проверить — тот же человек вырастет или нет. По дрозофилам сходится, по позвоночным — тоже, а по приматам?

— Ага, — снова согласился Пржевальский, — а для чистоты эксперимента возьмем Чикатилу. По нему сразу видно будет — маньяк или нет. В смысле, удалось или нет.

— Нет, давай лучше мою бабушку возьмем: я ее хорошо помню.

— И в детстве тоже?

— А кого тогда?

— Наполеона. У него вся жизнь только что не по минутам расписана. Сравнивай — не хочу.

Ивлев задумался, а потом сказал, что французы Наполеона не дадут. Хотя, конечно, нужно-то всего полграмма ткани, но дело это сложное. Пржевальский, заинтересовавшись, предложил связаться с коллегами, обслуживающими мавзолей, и взять ткани Ленина. Идея была хороша, но приятели вспомнили, что реальной биографии Ленина нет и быть не может. «Раньше был совсем белый, сейчас стал совсем черный, а серого — нет!» — подвел черту Пржевальский. И они снова стали думать и выбирать…

…Сперва кандидатура показалась выдвинутой скорее в плане юмора. К тому времени уже были перебраны и забракованы Пирогов и Гагарин, Курчатов и Ландау, Петр I и Екатерина Великая. Но, тщательно все обдумав, друзья решили, что идея заслуживает внимания. Затем, в течение недели, они искали способ добыть вожделенный образец. И, наконец, вот он — сморщенный кусочек, залитый формалином, обошедшийся в нечеловеческую сумму — 2 000 долларов США. Продавший его смотрел на Ивлева и Пржевальского сочувствующим взглядом, каким смотрят на людей «с мухами». Дурачкам понадобился образец, срез ткани — на здоровье! Но друзьям было наплевать на такие взгляды. Опыт начался.

— Вот, забирайте вашего богатыря, — медсестра подала Пржевальскому пищащий сверток.

Не удержавшись, он отогнул краешек одеяла и вгляделся в крохотное багровое личико, ища знакомые по фотографиям черты. Разумеется, напрасно. Умом он понимал, что найти сходство у новорожденного с тридцатилетним мужчиной невозможно, но все-таки ужасно хотелось увидеть хоть что-то, хоть какие-то приметы.