Владимир Свержин - Сын погибели
— Да простит меня доблестный воитель, я лишь выполняю предначертанное василевсом. Распоряжение тайное и требующее немедленного исполнения.
Турмарх безмолвствовал.
— Оно касается некоей особы, вам хорошо известной, может потребовать от вас не только храбрости, но также ловкости и мудрой предусмотрительности.
Симеон Гаврас продолжал бесстрастно рассматривать отца Гервасия, точно видел его впервые в жизни.
— Известно ли тебе, что севаста Никотея жива, ныне здравствует…
— Что?! Что ты сказал, монах? — Турмарх, точно камень из баллисты, подлетел к чернецу, едва не сбив его с ног.
Отец Гервасий попятился:
— Жива, здорова и, быть может, в этот час сочетается законным браком.
— Ты лжешь! Озерная пучина сомкнулась над ее головой!
— Сие мне ведомо лишь со слов безбожного мошенника Анджело Майорано, по твоей милости ускользнувшего из моих рук. О том же, что Никотея ныне пребывает в Аахене, во дворце Конрада Швабского, я знаю доподлинно.
Пораженный этой вестью Симеон Гаврас бессмысленно жестикулировал, то открывая, то закрывая рот. Казалось, звуки всех фраз, которые он хотел произнести в единый миг, сцепились меж собой в плотный комок, и теперь турмарх был просто не в силах выдавить из себя ни единого слова.
— Я вижу, мой храбрый друг, ты рад, что она жива.
— Но кто он? — с трудом прохрипел Симеон.
— Как уже было сказано — герцог Швабии. Насколько мне известно, он не представляет собой ничего особо интересного — один из многих рыцарей, коих в Алеманнских землях великое множество.
— Я должен убить его?
— О нет, сын мой, — монах воздел персты к небесам, — сие есть тяжкий грех! Василевс желает, чтобы ты отправился в Аахен и помог Никотее стать императрицей.
Симеон закусил губу, чтобы не взреветь от ярости. Казалось, жги его сейчас раскаленным железом, боль не была бы сильнее той, что он испытывал, выслушивая эти новости.
— Ты можешь потратить на сие предприятие столько золота, сколько будет нужно. Все, кто работает в тех землях на Бюро Варваров, будут находиться под твоей рукой. Но в кратчайшие сроки Никотея должна стать императрицей. Заметь, не женой императора, а именно императрицей. Такова воля нашего повелителя — славнейшего из земных владык.
Симеон тяжело дышал, точно панцирь, привычный до такой степени, что временами турмарх просто забывал о стальной чешуе, вдруг превратился в многопудовые вериги и теснил его грудь. Ища поддержки, турмарх оглянулся на отца — тот смотрел пристально, словно ожидая от сына верного ответа.
— Я… — Симеон до хруста сжал рукоять меча, представляя, с какой радостью раскроил бы череп неведомого ему герцога Швабии. — Я готов.
— Василевс надеется на тебя и облекает высоким доверием, — с ноткой сожаления в голосе напутствовал его отец Гервасий: будь его воля, он бы ни за что не доверил столь щекотливое дело такому бесхитростному, хотя и, несомненно, храброму юнцу. Лучше бы взялся сам.
Но Симеон не уловил нотки разочарования в тоне монаха, зато явственно услышал радостный вздох своего отца.
Людовик Толстый озадаченно поглядел на верного советника. Юный Фульк Анжуйский, наследник одного из крупнейших ленов[8] королевства, был не просто кравчим августейшего монарха, он являлся важнейшей фигурой в великой «шахматной баталии». Фигурой, ценность которой могла легко поменяться в зависимости от капризов погоды или желудочных колик нынешнего герцога Анжу.
— Пусть войдет, — повелел Людовик, нахмурив и без того прорезанное тремя рядами глубоких морщин чело.
Начальник стражи молча поклонился и исчез за дверью, а через мгновение в освещенной факелами зале возник сам виновник ночного переполоха — граф Фульк Анжуйский. На разодранной в клочья нижней рубахе у плеча отчетливо проступало кровавое пятно.
— Как это понимать, граф? — оглядывая сконфуженного кравчего, гневно спросил король. — Тебя ограбили?
— Нет, мой государь, — опустил глаза юноша.
— Тогда что же?
— Мне совестно об этом говорить.
— Проклятие! — выругался Людовик. — Так не делай того, о чем потом будет совестно рассказывать!
Фульк тяжело вздохнул, не поднимая взгляда с застеленного восточным ковром пола.
— Это была честная схватка. Я убил его.
— Господи, сделай так, чтобы я ослышался! — Король сделал шаг к юноше. — Что ты сказал?
— Это была честная схватка, — повторил анжуец.
— Впервые слышу о манере вести честный бой в исподнем. Говори толком, кого ты убил, несчастный?
Юнец вздохнул поглубже, собираясь то ли с мыслями, то ли с духом, то ли с тем и другим разом, и, наконец, поднял глаза.
— Сегодня на празднестве я познакомился с одной девушкой… Очень милой девушкой… Я ей тоже понравился…
— Ну и?
Фульк искоса поглядел на аббата Сугерия, сосредоточенно перебирающего четки.
— Мы уединились тут неподалеку… Но, поверьте, ничего не было!
— Во всяком случае, от этого «не было» кого-то уже не стало, — резко оборвал его король. — Отвечай — кого?!
— Мы уединились на сеновале, и вдруг ее брат… старший брат… он напал на меня с мечом… А мой клинок лежал в стороне. А еще с ним были трое слуг… — довольно бессвязно продолжал кравчий. — Там в сене торчали вилы, я успел схватить их…
— Кого ты убил, несчастный, говори?!
— Ее брата. Но он тоже ранил меня!
— Его имя! — взревел король.
— Робер де Вальмон.
— Что?!. Ты хочешь сказать, что вознамерился совратить дочь коннетабля де Вальмона Мадлен, и тебя застукал один из ее братьев?
— Я не пытался… Мы понравились друг другу…
— Молчи, глупец! — рявкнул Людовик. — Ты не представляешь, что натворил! Виконты де Вальмон — младшая ветвь графов Д’Иври, а те через своего основателя — Рауля Д’Иври — в близком родстве с родом герцогов Нормандских. Завтра же нормандцы объявят, что я вознамерился истребить местную знать, а послезавтра мир в этих землях, ради которого мы проливали кровь столько лет, снова пойдет прахом.
— Но я же не хотел! — тихо всхлипнул Фульк. — Я оборонялся!
— Оборонялся!.. — устало передразнил Людовик Толстый. — Ладно, ты сказал, там были слуги — что с ними?
— Я их обезоружил и хорошенько отдубасил тупым концом вил.
— Ловкач! Один против четверых, — восхитился король. — Вот посмотришь, завтра слуги объявят, что ты напал на молодого Вальмона, когда тот защищал честь сестры от французского злодея-насильника. И она — обещаю! — подтвердит это.
— Не может быть! Она такая добрая!
— Может, глупец! Может, и подтвердит! — заорал король. — У Мадлен, кроме убитого тобой, еще семеро братьев, и все — старшие. Они заставят ее говорить что угодно, лишь бы спасти честь рода. И скажу более: даже если сегодня я как верховный сюзерен дарую тебе помилование, ни один из Вальмонов и их многочисленной родни не признает убийцу члена своей семьи обеленным. Они будут жаждать твоей крови.
— Что же мне делать? — обескураженно пробормотал Фульк.
— Что делать, — задумчиво глядя на графа Анжуйского, пробурчал венценосец. — Раньше следовало соображать, прежде чем по сеновалам девок щупать. Не при святом отце будь сказано. — Он покосился на аббата Сугерия.
Людовик не спускал глаз с юноши, и тот попытался сжаться под тяжелым, будто в нем был сосредоточен весь немалый вес тучного монарха, взглядом.
Что мудрить, Фульк был, несомненно, хорош собой — той редкой мужественной красотой, которая обычно выдает старинные римские корни. Он выглядел старше своих лет. Военное ремесло, которое молодому графу довелось изучать с мечом в руках, а не по трактатам, закалило его характер, добавляя правильности черт гордую стать молодого льва.
— Через несколько месяцев ты должен стать мужем наследницы герцога Буйонского. Если Господу будет угодно, в будущем этот брак принесет тебе корону Иерусалимского королевства. Ты же скачешь, как молодой жеребец, почуявший запах кобылки.
— Я был готов просить у вас руки Мадлен, — с трудом выдавил юноша.
— Молчи! Де Вальмоны — хороший род, но ты рожден для иной участи. Теперь же говорить о сватовстве к Мадлен и вовсе бессмысленно. Вероятно, в скором времени братья упекут ее в монастырь, хорошо, если еще только послушницей.
Аббат Сугерий недовольно покачал головой, но не стал прерывать речь государя.
— Сейчас надо подумать, как спасать твою голову. Где одежда?
— Все осталось там, — обреченно вздохнул Фульк. — На крики начал сбегаться люд…
— Понятно. Стало быть, и без слов Мадлен по гербу все легко узнают, кто составлял ей компанию этой ночью.
— Что мне оставалось делать?
— Сейчас это уже совершенно не важно. Я велю людям молчать о твоем появлении здесь. Тебе же следует поскорее убраться из Руана и направиться в Париж. Конечно же, братья обесчещенной девицы будут искать тебя не только в стенах города, а, вероятно, по всей Франции, но в столице легче укрыться. Когда я вернусь туда, отправишься с посольством в Рим. Надеюсь, в Италии до тебя не дотянутся, заодно испросишь себе отпущение грехов.
