Борис Чурин - Временной узел
– А говорил, что перловку не ешь, – буркнул Пятаков, с сожалением поглядывая на пустую Лерину посуду.
После обеда Лерин отряд отправился обратно во двор заканчивать начатую работу. Самого же Леру Саныч отвел в медчасть и передал с рук на руки медсестре, полной, розовощекой женщине, которая, как оказалось, не выговаривала половину звуков русского языка. Она велела Лере раздеться и затем тщательно простучала пальцами грудь и спину мальчика, заглянула ему в рот, в уши и даже в задний проход.
– Мошешь одеуатша, – удовлетворенно кивнула головой толстуха, закончив осмотр. Позже она проводила Леру в душевую. Здесь шефство над ним взяла пожилая женщина. Худая, жилистая и чрезвычайно подвижная. Руки ее постоянно были в движении, словно крылья мельницы. Даже в течение недолгого разговора с Лерой, когда женщина поинтересовалась его именем и кто его родители, руки ее то взмывали вверх, чтобы поправить платок на голове, то опускались вниз, стряхивая с подола платья невидимые соринки, то вдруг принимались одергивать рукава явно маловатой ей кофточки.
Выдав Лере кусок хозяйственного мыла и мочалку, женщина оставила его в душевой кабине, а сама принялась за мытье пола. Лере в первый раз в жизни приходилось мыться хозяйственным мылом. Мылилось оно с трудом, было скользким, отчего не раз вырывалось из рук, и при этом источало весьма неприятный запах.
– Вот тебе полотенце и белье.
Лера обернулся и увидел в руках худой женщины выцветшие от долгого употребления трусы и майку.
– У меня белье свежее. Мне его мама только вчера поменяла, – попытался возразить Лера.
– Свое в интернате носить не положено, – женщина сгребла со скамьи Лерины вещи и сунула в холщевый мешок, – здесь только казенное носят. Завтра еще форму получишь.
После мытья она проводила Леру в классную комнату и оставила одного, дожидаться отряда. Ждать пришлось недолго. Не успел Лера изучить и половину плакатов, развешанных по стенам, как из коридора донесся топот ног, дверь открылась, и в комнату строем, по одному стали заходить ребята. Они выстроились в три шеренги у доски и, молча, уставились на Леру. Всеобщее внимание смутило мальчика и он, робко отступив назад, прижался спиной к стене. Последним в класс вошел Саныч.
– Лопухин! – рявкнул он, – ты почему не в строю?! Живо на свое место!
Лера со всех ног кинулся к строю ребят и неподвижно застыл возле Пятакова.
– Левашев! – снова прогромыхал воспитатель, – выйди из строя!
Мальчик, который разговаривал с Лерой во дворе интерната и в столовой, сделал три шага вперед и замер в ожидании дальнейших указаний. Саныч колобом подкатился к нему и уперся в него неподвижным взглядом. В классе повисла напряженная тишина.
– Сегодня, перед обедом, когда я ушел в столовую, ты прекратил работу! – притворно слащавым голосом начал коротышка и тут же привычно рявкнул, – это правда?
Левашев вздрогнул и опустил голову.
– Более того, – продолжал воспитатель, – ты подбил нового воспитанника нашего интерната, Лопухина, сделать то же самое. А это куда более серьезный проступок. Это смахивает на организацию саботажа воспитательного процесса. Лопухин! – не поворачивая головы, гаркнул Саныч, – выйди из строя!
У Леры засосало под ложечкой, ноги сделались ватными и согнулись в коленях. Так, на полусогнутых ногах он сделал несколько шагов и остановился возле воспитателя. Саныч медленно перевел на него взгляд.
– Левашев подбивал тебя прекратить работу?
Брови воспитателя грозно сдвинулись к переносице. Лера растерянно захлопал глазами. Три разных по силе чувства боролись в его душе, пытаясь перетянуть волю мальчика на свою сторону. Самое слабое из них подсказывало сознанию, что надо рассказать все как было, поскольку взрослым необходимо говорить только правду. Наперекор ему второе чувство требовало скрыть правду и тем самым прийти на помощь товарищу, попавшему в беду. Тем более, что товарищ этот уже дважды помог Лере добрым советом. Но сильнее первых двух, вместе взятых, было третье чувство, которое называлось коротким словом страх. Страх, который полностью завладел сознанием мальчика, сковал его волю и тело. Страх перед толстым коротышкой с громоподобным голосом, страх перед враждебной, непонятной средой, окружавшей мальчика: забором с колючей проволокой, мрачными серыми стенами и десятками равнодушных пар глаз воспитанников детского учреждения. Страх этот без труда победил остальные чувства, и Лера тихо прошептал:
– Да. Подбивал.
– Не слышу! – рыкнул Саныч, – говори громче!
Лера судорожно вздохнул полной грудью и почти выкрикнул.
– Подбивал.
– Тааак, – удовлетворенно улыбнулся коротышка и опустил пухлую ладошку на Лерино плечо, – молодец. Не соврал. Поэтому от карцера ты освобождаешься. Пойдешь сейчас к Пелагее Петровне, ты ее знаешь, она тебе белье выдавала, возьмешь у нее ведро, тряпку и вымоешь все лестницы в здании интерната. Ну, а ты, Левашев, – воспитатель медленно развернул свое грузное тело, – ты отправишься на двое суток в карцер. Надеюсь, это тебя кое-чему научит.
Больше четырех часов Лера драил интернатовские лестницы. Самоподготовку, которой занялись в классной комнате ребята его отряда, он пропустил. И главное, он пропустил ужин. Три раза в течение работы его навещал Саныч. Ворчал по поводу низкого качества уборки и две самые длинные лестницы заставил вымыть заново. В свой последний визит Саныч долго и тяжело вздыхал, оглядывая только что вымытую Лерой лестницу, сокрушенно качал головой и, неожиданно, дружески похлопав Леру по плечу, почти ласково произнес:
– Ладно. Заканчивай. Спать пора.
Он проводил Леру в большую, темную комнату, где в три ряда стояли металлические кровати с панцирной сеткой. Возле каждой кровати размещалась тумбочка. Ничего, кроме кроватей и тумбочек в комнате не было. Даже шкафов. На кроватях лежали мальчики и, что очень поразило Леру, все на правом боку. Саныч подвел Леру к свободной кровати в среднем ряду и прошептал ему в самое ухо:
– Верхнюю одежду положишь в тумбочку. Ботинки поставишь под кровать. Спать на правом боку.
Он подтолкнул мальчика к кровати, а сам направился к выходу. Лера быстро разделся и юркнул под тонкое байковое одеяло. Тут, вытянувшись во весь рост, он вдруг остро почувствовал, как устал за прошедший день. Болели мышцы рук и ног, ныла натруженная спина, пекло натертую ладонь. Но все эти боли были ничто в сравнении с чувством голода, которое последние два часа мучило мальчика и с каждой минутой становилось все острее и нестерпимее. Сколько себя помнил Лера, каждый вечер перед сном мама давала ему стакан молока с шоколадной конфетой. Лерин желудок привык к этому ритуалу, и сейчас он настойчиво требовал его исполнения. Лера тяжело вздохнул. Молоко с конфетой вызвали другие, более тягостные воспоминания. Лера вспомнил их большую квартиру в центре Ленинграда, свою детскую комнату, полную игрушек, мягкую кровать с пуховым одеялом и конечно маму. Вспомнил мамины ласковые руки, нежные объятия и поцелуи. Горький комок сдавил горло мальчика. Он резко перевернулся на живот и уткнул лицо в подушку, чтобы никто из соседей не слышал рыданий, неожиданно вырвавшихся из его груди. В течение следующих нескольких минут его тело сотрясалось под одеялом. Но лишь раз легкий всхлип вырвался из-под подушки. Никто из ребят Лериного отряда его не услышал. Тем временем, плач отнял у мальчика последние силы. и вскоре рыдания стали стихать, веки смежаться, а сознание погружаться в глубокий, исцеляющий сон.
* * *Так закончился первый день пребывания Леры Лопухина в интернате для детей врагов народа. За ним последовали второй, третий и…. пятьдесят седьмой. Почти два месяца прожил Лера в интернате, когда однажды его вдруг вызвали к директору. Саныч самолично довел его до дверей директорского кабинета, взял за руку и провел внутрь. Первого, кого увидел Лера, войдя в кабинет, был его хозяин. Директор интерната сидел за столом и что-то писал в тетради, низко склонив голову. Слева от директорского стола на высоком стуле Лера, к своей радости, увидел Клавдию Михайловну, а еще дальше (мальчик в первые мгновения не мог поверить своим глазам) в глубоком кресле сидела тетя Зоя. Лицо тети Зои светилось счастливой улыбкой, а по щекам текли слезы.
Последний раз Лера видел тетю в сентябре прошлого года. Вскоре после ареста папы она приехала к Лопухиным и прожила у них около недели. Лера хорошо помнил свою тетю и сейчас, увидев ее, тут же узнал. А узнав, бросился к ней со всех ног, совершенно позабыв о присутствии в комнате посторонних людей. Тетя Зоя поднялась из кресла и успела сделать навстречу Лере пару шагов, когда тот с разбега врезался ей в живот, уткнулся в него лицом и, обхватив тетку обеими руками, крепко прижался к ней всем телом.
С минуту они стояли, обнявшись, посреди комнаты в полной тишине.
