Игорь БЕЛЫЙ - Заговор Сатаны. ИСПОВЕДЬ КОНТРРАЗВЕДЧИКА
– Я знаю, племянница прижимиста – возьми вот тысяч сорок рублей и вот эту штуку – не помешает, тем более Хелен привлекательна, а эти звери липнут как мухи.
Я поблагодарил его и сказал, что надеюсь не остаться в долгу, пожал ему крепко руку. Он чуть не присел. О! Это хорошо!
Так мы и поехали. Я знал, что этой ночью вся самаркандская шпионская группа, вместе с их шестерками, будет арестована. Когда отъехали от Самарканда километров на сорок, то я остановился по просьбе Бреун. Она отошла по своим делам, а я в это время успел взглянуть на подарок «дяди» – это оказался новенький браунинг с двумя магазинами патронов. Когда Хелен вернулась и мы поехали, она по-детски расплакалась от обиды на «дядю» и «братьев»:
– Такие прижимистые, как будто им только деньги присылают родственники, ну ладно, посмотрим, еще время придет.
Я ее успокоил, но о том, что «дядя» дал мне сорок тысяч рублей и новый браунинг, я промолчал. Только спросил: «А откуда родственники присылают деньги, может, мы сами к ним заедем?» «Да нет, – отвечает она, – на машине до них не доедешь. Они в Грузии и в Москве, вот в чем вопрос». И она долго молчала, что-то обдумывая. И я думал о своем и о том, что сказал Александр Васильевич: «Всю эту шайку, как в Самарканде, так и в Бухаре, мы можем запеленать за десять минут, но в спешке мы погубим дело, надо узнать главное, для чего они сюда направлены, конец спектакля находится не здесь, а где-то там…»
После слов Хелен Бреун о родственниках, которые живут в Грузии и в Москве, я моментально сообразил, что конец спектакля будет в Москве, но не мог придумать и определить артистов-исполнителей, хотя был более чем уверен в том, что Хелен Бреун одна из них.
В Бухару мы приехали поздно ночью, но заезжать в город не стали, решили переночевать в кабине, и Хелен Бреун с заметным откровением призналась: «Я бываю самым счастливым человеком тогда, когда нахожусь с тобой вдвоем, часто думаю бросить все и уехать на необитаемый остров с тобой и никого не видеть и не знать – ни родных, ни близких… Никого! Только быть с тобой вдвоем». Можешь представить себе мое состояние, читатель, и понять то, что на женщину возлагать сверх ответственные задачи, а особенно в разведке, нельзя. Ее, видно, так запугал «дядя» то ли за медлительность, то ли за нерешительность в работе, что она готова была пойти не только на измену, но и на смерть. Если уж откровенно, то черствость и чванливость старшего по чину хоть в разведке, хоть в контрразведке кроме вреда общему делу никогда ничего не приносили. Это я почувствовал по Хелен Бреун. За время, пока она находилась у «своих родственников», они заметно над ней поиздевались всесторонне.
Это было видно по ее погасшим глазам. Она была в подавленном настроении, ей казалось – она не справляется с возложенной на нее задачей.
Ночь прошла быстро, мы, выскочив из машины, чуточку размялись, умылись – рядом с местом, где мы ночевали, пробегал арык с очень чистой водой. Оделись по-человечески и поехали к вокзалу, а вернее, к самой чистой чайхане. Это не доезжая до старинной мечети. Ну если говорить о мечетях, то их в Бухаре было много, как храмов красоты древности, сравнимых почти с самаркандскими. У чайханы мы остановились среди возможно еще с вечера стоящих автомашин. Что меня удивило, так это то, что я увидел Умарова и Курбатова. Когда Хелен Бреун ушла по своим делам, мы с ними быстро перебросились несколькими словами, наметили, где я встречусь с картежниками, и они ушли. Я отошел от своего автомобиля и по сериям номеров автомашин, стоящих здесь, определил, откуда они, из какой области и республики. Вскоре подошла Хелен Бреун, спрашивает, не против ли я, чтоб она пошла в центр города и полюбовалась красотами древностей.
– Нет, конечно, а не страшновато?
– Нет, – говорит, там много народа, – мне дядя рассказывал, люди в основе своей религиозные, а потому там безопасно.
– Хорошо, – говорю я, – сходи. Я бы тебя проводил, но автомобиль без присмотра оставлять нельзя. Если вернешься пораньше, то подожди меня здесь, я съезжу на толкучку.
Там-то я и должен сразиться с картежниками, как было договорено с Александром Васильевичем, с Умаровым и Курбатовым. Так мы порешили и разошлись…
Но, как только Хелен скрылась, я вернулся к машине, пересмотрел все бумаги, которыми ее обеспечил «дядя». Те, где упоминались города: Сталинобад, Баку, Красноводск, Батуми, Ленинград и Москва, быстро изъял и спрятал под обшивку кабины автомобиля. Английского я тогда не знал, и прочитать я ничего не смог. Когда со всем управился, то по-хозяйски поехал на бухарскую барахолку. Не успел закрыть автомобиль, как ко мне с двух сторон подошли «картежники». Среди них был и Умаров, с которым мы переглянулись. Я спрашиваю у картежников:
– Что, играть будем прямо здесь, на глазах у милиции?
– Нет, – говорит старший, – отойдем в уголок, где менты и появиться боятся.
– Но, – говорю я, – автомобиль здесь без присмотра оставлять опасно. Начинаю разыгрывать из себя тюфяка, хотя мой ТТ на взводе. Старший говорит:
– Мы за машину отвечаем, ты ее все равно проиграешь.
– Да? – уточняю я.
– Вот дурень, – говорит один на меня, – еще удивляется! Одежонку твою грязную мы, конечно, с тебя не снимем.
Я чувствую, как вздуваются мои мышцы, наверное, кровью наливаются глаза, но я разыгрываю трусость, почти хлюпаю. Вдруг подходит старший и говорит:
– Гони все, что у тебя есть, и считай, что проигрался.
– Нет, – говорю, – русские люди без боя не сдаются – пошли! И сразу предупреждаю:
– Замечу, кто будет шельмовать, – хребет переломлю на две части!
– Идем, идем, мы тут повидали многих.
По пути в этот уголок я заметил Курбатова, Усачева, Синельникова, Урзакулова и других – ну, значит, операция подготовлена, и, выходит, я здесь основной фигурант?
Зашли мы действительно за барахолку, в угол, – все устелено коврами, и стоит длиннее обычного стол на низких ножках. Запах анаши и марихуаны здесь, видно, не пропадает ни днем ни ночью. Я попросил проветрить немного «дворец заседаний», – они захохотали, но частично просьбу выполнили. Три или четыре шиферины повернули на одном гвоздике, подул утренний ветерок. Я говорю:
– О! Так если я проиграю, то быстренько рвану через этот шифер и все!
– Нет, – говорит Умаров, – попал ты сюда, Кирюха, и отсюда не уйдешь, я пойду, этот недостаток исправлю.
Умаров понял мой намек: если мы затеем ссору и арест «картежников», то они быстро проскочат через прибитый на один гвоздик шифер.
Американский империализм таких банд под разным видом создавал немало по всей Средней Азии, для войны с СССР внутри СССР, наподобие талибов в Пакистане и Афганистане. Здесь следует прояснить некоторые военно-политические аспекты. Одна из составляющих американского агрессивного империализма – воинственно-разрушительный иудаизм. Создатели этой продуманной системы, ставящей целью захват мирового господства, объединили правящую верхушку как бы на основе национального принципа, однако на самом деле главным объединяющим стимулом и принципом являются только деньги, только финансовые интересы. Бесконечная жадность олигархов, богатейших людей мира, стремление к захвату все больших богатств и территорий призывает их к постоянному усилению активности и агрессии. Формальное объединение по национальному иудаистскому принципу вызывает активизацию антисемитизма и разжигание национальной розни между народами. На самом деле воинственно-разрушительный иудаизм одинаково вреден и опасен для всех народов, в том числе для евреев, прежде всего. Неудержимо стремящаяся к бесконечной власти верхушка этой системы не щадит никого, независимо от нации, профессии или места проживания. Из представителей этой разрушительной системы, проживающих в СССР, по сути,
«пятой колонны» и создавались подобные диверсионные группы, особенно в послевоенные пятидесятые-шестидесятые годы прошлого века.
Худощавые и упитанные, смуглые и бледные, разные, по-восточному загорелые и скуластые лица этих людей окружали меня. Быстрые взгляды, торопливая тревожная речь – все это создавало предельно напряженную атмосферу, и я все это время оставался в состоянии сжатой пружины.
– Ну что ж, говорю, коль играть, так играть. Я предлагаю в очко – это двадцать одно.
– О, – в одно горло проревели они, – идет!
Первым банкую я, взял карты, по-блатному их перетасовал, проверил «крылышки» и поставил на кон тридцать штук тридцатирублевых купюр – девятьсот рублей, один кричит – мало! Кладу еще шестьдесят штук – две тысячи семьсот рублей. А этот горлопан сидел слева от меня и, разумеется, первым играл со мной. Отвлекусь немного и объясню – нам когда-то преподавали картежное ремесло: и девятку, и преферанс, и двадцать одно.
Колоду мне подали старую, я ее тут же выкинул и сказал:
