Владимир Булат - Лишь бы не было войны!

люблю путешествовать куда бы то ни было зимой, но, как вы помните, выбирать мне

не приходилось.

Вторым вошел статный военный средних лет, майор, если не ошибаюсь в погонах. Он

кивнул мне и сразу же расставил на столе несколько бутылок "Боржоми". Согласно

билетам, наши места располагались на двух верхних полках, и мне, несмотря на

предостережение Вальдемара, чтобы я вел себя по дороге и, особенно, в Германии

как верный семьянин, захотелось, чтобы нижние заняли особы женского пола,

склонные к ни к чему не обязывающим купейным знакомствам. Но судьба в лице

железнодорожной кассы распорядилась (как всегда в моей жизни) иначе: уже перед

самым отправлением появился пожилой человек в строгом английском костюме и его

жена, лет на десять его помладше — очень красивая блондинка, явно не имеющая

детей.

— Давайте знакомиться, — предложил он и представился. — Степан Викторович

Карелин, эмигрант в третьем поколении, жил в Лондоне, прошлым летом вернулись с

женой в Россию, едем в Германию как туристы, — закончил он свою

сверхинформативную фразу.

— Глеб Александрович Гумбольт, — приподнялся офицер, — подполковник.

— Вальдемар Тарнавский, — это моя реплика, — студент.

А поезд уже тронулся. Проводник собрал билеты и разнес постель. На двери

отопительной камеры я нашел полное расписание следования поезда:

Станция прибытие отправление

Ленинград — 11:53

Луга 13:20 13:25

Псков 14:47 14:57

Даугавпилс 17:36 17:41

Вильнюс 19:25 19:35

Гродно 21:09 21:19

Белосток 22:04 22:14

Граница 23:08 00:08

Варшава 1:57 2:07

Куттенбург 3:01 3:06

Позен 4:54 5:04

Франкфурт-на-Одере 6:47 6:52

Берлин 7:42

Я переписал расписание и вернулся в купе. Там спор был уже в разгаре:

— Стало быть, — говорил Глеб Александрович Степану Викторовичу, — англичане и

американцы считают всех людей, живущих за пределами "свободного мира", нелюдями.

— Ну, я не был бы столь категоричен, — возразил тот. — Точка зрения на

представителей иных цивилизаций как на варваров не так уж и нова. Все древние

культуры презирали иностранцев, даже греки, хотя они чаще иных древних народов

контактировали с ними. Разве немцы не презирают американцев и не называют их

"хунгвестерн"?.. Хотя, скажу честно, представление людей западного мира об иных

блоках самое смутное. Американцев вообще ничего не интересует, что происходит за

пределами США. Я сомневаюсь, чтобы половина образованных американцев могла

назвать пять-шесть столиц иностранных государств, кроме Лондона. Я ведь еду в

Германию, чтобы составить о ней более-менее реальное представление, потому что

никакой реальной информации о Рейхе ни в Англии, ни в США не найдешь.

— Я не могу сказать, что Германия слишком популярна в России, но все же это

самая популярная заграница. Да и потом… Ваш покорный слуга едет к

родственникам, в Мекленбург. Мой дядя еще мальчиком репатриировался из

Курляндии, в сорок первом году.

— Однако!.. У нас в Англии это было бы немыслимо.

— Ну, а как ваши впечатления от… — офицер кивнул по сторонам.

— Сумбурные, — пожал тот плечами, — сумбурные, и больше ничего. Будто по

безвоздушному пространству двигаюсь. Вокруг какая-то ирреальность… Эта Россия

уже ничем не напоминает (даже языком) ту страну, из которой бежали мои деды, но

здесь не осталось ни капли большевизма.

— Времена меняются — мы умнеем, — усмехнулся офицер. — Историческая правда

большевизма была в ниспровержении реакционного и недееспособного режима. Но сам

по себе большевизм — тупиковый путь развития, он не способен к созиданию и

выродился в троцкизм. Правильная коррекция коммунистической идеологии в духе

идеи национального самосохранения пришлась нам весьма кстати.

— Верно ли говорят, что Сталин многое позаимствовал у Гитлера?

— Кто у кого позаимствовал, — рассмеялся офицер, — это еще надо посмотреть, но

история Европы пошла совсем по иному пути, чем того хотелось Западу. Ведь

англичане и американцы хотели натравить нас друг на друга, залить Европу русской

и немецкой кровью и на этих лишениях нажиться как свиноторговцы, так ведь?

— Да, во второй мировой войне расчет был именно на это, поэтому для Англии

договор тридцать девятого года стал шоком. А во время Тихоокеанской войны США

добивались участия в ней СССР.

Я вышел в коридор и стал рассматривать мелькающие перелески. Ландшафты не

отличались от тех, какие я мог видеть и у себя. Меня поразила лишь ухоженность

полей и обширных дачных поселков, мимо которых мы проносились с огромной

скоростью. Кругом было белым-бело, лишь проселочные дороги выделялись

грязноватой чернотой. На промелькнувшем стрекочущем переезде застыл большой

грузовик неизвестной мне конструкции, напоминающий довоенный газик.

Неожиданно мы остановились в Гатчине и простояли три минуты. Хотя я был в

Гатчине всего один раз в жизни, я сразу же подметил, что передо мной его

довоенный (а, стало быть, не разрушенный) вариант. На подводе к перрону подъехал

мужик в тулупе и стал грузить расставленную штабелями почту. В очередной раз я

подивился такой смеси стилей и эпох, но ведь никто же не удивляется

традиционному японскому каркасно-столбовому дому рядом с линиями метрополитена.

Спор в купе не утихал:

— В основании любой культуры замешано немало слез и крови, — доказывал

подполковник. — Порой я думаю, что это необходимое условие ёе существования. А

вы смотрите на убийство слишком метафизически: не убий, и все тут! Если хотите

знать, то мы потомки тех, кто убивал, потому что те, кто не убивал, но сам был

убит, потомства не оставили…

— Но мы-то с вами живем не в каменном веке…

— Согласен. Стабильность последних пятидесяти лет действительно беспрецедентна.

Но, согласитесь, мир ныне держится не на благих пожеланиях, а на атомных

мускулах четырех империй.

— А вы как думаете, молодой человек? — обратился ко мне бывший лондонец. Мне не

хотелось вмешиваться в этот спор специалистов, и к тому же я боялся сказать

какую-нибудь несуразицу. Но я нашел, что ответить:

— В прошлом году я прочел фантастический роман одного малоизвестного автора.

"Иное небо", если не ошибаюсь. Он написан в стиле инвариантности, то есть

валенности истории, — поправился я. — Там будто бы в 41 году Германия напала на

СССР.

— И кто ж победил? — с недоверием спросил офицер.

— Мы, естественно, — поспешно оговорился я. — Но плодами нашей победы

воспользовались США. Они сначала поставили под контроль пол-Европы, а затем

стали распространять либеральные идеи в советской сфере влияния. Итогом был

развал нашей страны, обнищание населения, множество внутренних конфликтов и

вымирание населения. СССР распался на пятнадцать государств с неустойчивыми

правительствами и хиреющей экономикой. Уголовные организации терроризировали

население. Различные политические силы боролись за власть, а представители

международных правозащитных организаций успешно разлагали все структуры

безопасности, и люди, выступавшие за наведение элементарного порядка, клеймились

как фашисты.

— И чем же все это закончилось? — мой рассказ определенно заинтересовал

подполковника.

— Над этим писатель и предлагал поразмыслить читателю…

— Занимательно, но нереально, — покачал головой офицер. — У вашего писателя

неверна первоначальная установка: война с Германией. Германия не могла воевать

одновременно на два фронта: против нас и против Англии — это было бы повторением

ошибки 14 года. В 41 году, как вы знаете, Германия и Италия были заняты

балкано-ближневосточным направлением. Уж скорее это могло произойти в 53 году,

когда мы были связаны на Дальнем Востоке, но в 53 году Германия улаживала

венгеро-румынский конфликт. Впрочем, в главном он прав: западный либерализм не

мог принести нашей стране ничего хорошего.

— Отчасти это так, — присоединился к нашему разговору реэмигрант. — Тип русской

культуры — это тип антизападный. Он строится на аграрно-коллективистском

принципе, в то время как западная культура — это торговый индивидуализм.

Так мы проспорили до самого вечера, когда за окном показались средневековые

строения Даугавпилса.

— В Германии, — сказал офицер, — сохранилось очень много средневековых замков, а

вот французы почти все свои срыли еще при Ришелье.

— Степан Викторович, — спросил я то, что хотел спросить уже давно, — а как в