Роман Злотников - Орел взмывает ввысь
Об этом экстравагантном решении моей шведской венценосной сестры я был уже осведомлен.
— А казна у свеев опосля правления королевы пуста вельми. На войну с нами они никак пойти не могут. Они бы и на поляков не полезли, да токмо поляков ноне пограбить все одно что перезрелый плод с дерева снять. Никакой силы не надобно — одно желание…
Я усмехнулся про себя. Интере-эсные намеки мой глава секретной службы кидает. Похоже, он шибко сблизился с тем кружком молодых сопляков, который сложился вокруг моего старшенького. Ну сопляки — они сопляки и есть. Им бы только повоевать. А что потом с этим завоеванным делать — там, мол, разберемся. Но эти-то куда лезут? Ну не нужна нам сейчас Польша. От нее не прибыток — одна сплошная головная боль будет. Тем же шведам. Хотя они пока этого не понимают… К тому же мы Польшу сейчас вполне успешно уже под себя подгребаем. Не прямо и грубо, а так, тихой сапой… Оттуда народишко, уставший от магнатского и шляхетского беспредела, потоком бежит. Мои карантинные избы в Брестском, Белзском и Львовском уездах забиты по самую крышу. Да и из приграничных польских старосте очень интересные сигналы идут. Мол, как там насчет взять по примеру бывших восточных земель Речи Посполитой еще одно староство русский государь под свою руку не желает ли?
— Ну грабить там после нас уже особо и нечего, — усмехнулся я в ответ.
— Да неужто, государь, мы им такую подлость просто так спустим? — удивился окольничий.
И действительно, немалый авторитет государства Российского держался еще и на том, что всем было известно, что мы никогда не оставляли без ответа любой выпад в нашу сторону… хм, действительно рука иезуитов просматривается. Уж больно хитрый расклад получается: не узнаем мы, кто замятию в Риге затеял, — полякам хорошо. Узнаем — полякам плохо, но Святому престолу опять же хорошо, потому как ежели мы поляков прижмем, то этим самым их от себя снова оттолкнем, а папа тут как тут. А то очень его волнует, что уже в исконно польских воеводствах, особенно восточных, число православных храмов за последние двадцать лет почти утроилось…
— А подлость эту, конечно, спускать совершенно не стоит. Так что сыщи-ка ты мне того, кто точно это все придумал и кто денег дал, чтобы ее исполнили, а пока… — Я задумался, размышляя над мыслью, только что родившейся в моей голове. — Сколько, говоришь, в Риге наших людишек побили?
— Покамест о семерых доложили. Может, и еще кого, но пока то мне неведомо.
Я усмехнулся уже открыто. Значит, у шведов казна пуста, зато имеется большое желание поправить свои финансовые проблемы за счет поляков.
— Аникей!
— Да, государь!
— А ну-ка позови мне боярина Качумасова и гене-ралтвоеводу Беклемишева.
Моего друга и соратника Мишку Скопина-Шуйского мы похоронили в прошлом году. Ксюха до сих пор по мужу убивается… и все идет к тому, что надолго она его не переживет. У сестры по весне ноги отниматься начали, и хотя к лету она немного очухалась, я ожидал, что следующая зима станет в ее жизни последней…
— Да, государь! Боярин Качумасов уже тут, в приемной сидит.
— Вот и отлично! Заходи, заходи, Николай…
Боярский чин глава Посольского приказа получил не так давно. Но вполне заслуженно. Я постепенно передал в Посольский приказ все функции подбора и расстановки моих агентов при иностранных дворах (постоянных послов в этом времени еще не существовало, и вообще послами считались лишь те, кто посылался от государя к кому-то, чаще всего к другому государю, с каким-либо поручением), и Качумасов вполне справлялся. Во всяком случае, замена людей при дворах иностранных государств произошла так, что поток передаваемой информации или нанимаемых специалистов не ослабел ни на месяц. Впрочем, теперь специалистов из числа иноземцев нанимали не слишком много. Самых светил, так сказать. И часто при помощи тех светил, кои уже трудились у меня. Скажем, если того же Кеплера мне сосватал Галилей[7], а Пьера Гассенди, ныне занимающего должность ректора Казанского университета, — Рене Декарт, в тот момент уже давно пребывающий на посту ректора университета Московского, то Ферма был стопроцентно заслугой Качумасова… Ну и моей тоже. Потому что я как только услышал фамилию — так тут же отдал приказ денег не жалеть, но этого пока еще довольно молодого парня заполучить. Уж о теореме-то Ферма в мое время каждый второй слышал. Правда, именно слышал, потому как, в чем именно она состоит и почему так важна и столь известна, я, например, не знал… А вот, скажем, Кольбера сманить так и не удалось. Уж слишком он был предан Мазарини, а с тем у меня отношения не сложились напрочь.
Зато с архитекторами все было нормально. Таковых у меня работал уже не один десяток. Ну и пособия появились. Хотя бы те же «Четыре книги об архитектуре» незабвенного Андреа Палладио. Более того, в Московском университете планировалось через год создать факультет архитектуры, десяти лучшим его выпускникам была обещана трехлетняя стажировка в Италии. Я бы не отказался и от стажировки во Франции, но Мазарини… Впрочем, молоденького Людовика XIV, которого все вокруг пока еще считали всего лишь бледной и: безвольной игрушкой в руках Мазарини, я прикармливал как мог. Уж я-то отлично знал, какая он будет «игрушка». Кстати, прикармливал даже не столько финансово, хотя мой агент при французском дворе регулярно вручал мальчику кошель с некой суммой серебра, причем не французской, а моей собственной, русской чеканки (пусть с детства привыкает к тому, что русское — это хорошо и шибко круто), но и иными игрушками.
Так, от моего имени ему уже несколько лет на день рождения дарились кони. Как раз под его размеры — от мелкой татарской до фриза, до которого дело должно было дойти в этом году. Вернее, до московской строевой, выведенной путем прилива к фризу значительной доли арабской крови. Таковых сильных и невероятно красивых лошадей пока существовало всего лишь две сотни. Но мои племенные заводы сейчас активно освобождались от поголовья, выведенного на основе того табуна, что мне прислал Сапега, и ольденбуржцев, готовясь активно приняться за размножение московской строевой породы. Ну не полностью, конечно, потому что и те лошадки получились очень неплохими. По моим прикидкам, энерговооруженность народного, так сказать, хозяйства вследствие замены лошадей прежней породы новыми даже в случае сохранения численности поголовья повышалась раза в два с половиной. Если не в три. Также я отправил Людовику полсотни калмыков, лучших воинов, лично выбранных Хо-Орлюком, за каждого их роду было заплачено по двадцать лучших коней. Но калмыки поехали во Францию не сразу, а после года обучения, за это время из них сделали настолько вышколенных бойцов, что они произвели на юного короля, которому в этом году должно было исполниться только шестнадцать лет, неизгладимое впечатление. Не меньшее, чем на самих калмыков произвели царевы кирасиры, кои как раз их и учили…
— Вот что, Николай. Тебе о замятие в Риге ведомо?
— Да, государь, — тут же насторожился Качумасов.
— Вот и славно. А что ты думаешь о том, что свей поляков пощипать вздумали?
Качумасов задумался. Я его не торопил. Мозги у боярина варят, так что сразу озвучивать сложившееся у меня решение необходимости нет. Если оно верное — Качумасов и сам до него додумается, а если так, результат приступа старческого маразма, то тем более нечего себя дураком выставлять.
— Я так думаю, государь, — осторожно начал глава Посольского приказа, — после того как Кристина свейская от короны отречется, мы более никаким «сердечным согласием» связаны не будем.
— А ну как они его наново попросят? Им сейчас с нами воевать никак не с руки. Казна пуста, да и сами они зубы на поляков точат.
— Так ить, — усмехнулся в бороду глава Посольского приказа, — кто нас может заставить сие согласие заключить? Эвон и обиду какую в шведских пределах нашим купцам учинили — побили, пограбили… Покамест за все обиды оне нам не возместят, о чем с ними баять-то?
— Ну окольничий говорит, что обиды те не шибко и велики-то? — подначил я боярина.
— А кто их считал? Свей? — с улыбкой отозвался Качумасов. — По нашему-то счету вполне может и по-другому повернуться. И товару тыщ на триста могли пограбить да попортить. И людишек погубить не десяток-другой, а несколько сотен. Какую мы им обиду выкатим, такую и выкатим. А не согласятся — так их дело. Пущай тогда и не лезут со своим «сердечным согласием».
— А нам-то в том какая выгода? — усмехнулся я.
И Качумасов буквально расцвел, поняв, что полностью угадал мысли царя-батюшки. Но ответить не успел, поскольку в мой кабинет стремительно ввалился генерал-воевода Беклемишев. Мой, так сказать, военный министр.
— Звал, государь?
— Постой-ка рядышком, генерал-воевода, — кивнул я ему, — послушай, что нам боярин Качумасов о своих мыслях поведает.
