Анатолий Спесивцев - Есаул из будущего. Казачий Потоп

– Что вы! Он еще сегодня утренний намаз совершал!

Великий визирь приказал всех торговцев, не могущих предъявить доказательство халяльного происхождения пищи, казнить самым лютым образом, однако их число не уменьшалось. Дешевизна продуктов манила истощенных людей, не желавших задумываться о ее причинах. Многие просто спешили воспользоваться случаем кинуть хоть что-то съедобное в вечно голодное брюхо, пытались накормить, спасти от смерти угасающих от голода родных. Население в столице сокращалось, но все равно было слишком большим для территории, которую он реально контролировал.

Такое положение с продовольствием не могло не выйти боком властям. Еэну пришлось несколько раз за зиму бросать войска на подавление бунтов среди голодающих стамбульцев. От голода люди теряли страх смерти, и их приходилось убивать, чтобы остановить. Бунтовщиков беспощадно рубили, недобитых вешали, превращая целые улицы в лобное место, но самые жестокие кары наводили страх ненадолго. Пришлось даже прибегнуть к сожжению нескольких бедняцких кварталов вместе со всеми жителями, чтобы навести порядок. К счастью, самые крепкие и активные все же охотнее вербовались в армию, так что недостатка в добровольцах у него не было. Оружейники в мастерских на всей подвластной территории работали не покладая рук, чтобы обеспечить новобранцев ружьями и саблями.

Официально это не признавалось, но последний месяц он смог избежать больших потерь в армии только благодаря поставкам зерна из Крыма. Смешно было думать, что приезжавшие торговать им крымские татары действовали сами по себе, без позволения и поощрения хозяйничавших у них казаков. Оценивали они хлеб просто невиданно дорого, но и запрашивали не золото или серебро, а медь. Точнее, бронзу стамбульских пушек. Ее торговцы с северного побережья Черного моря оценивали как раз весьма дешево ввиду плохого качества. Еще в середине осени такое предложение стало бы поводом для медленной казни наглецов, однако зима расставила свои приоритеты. Кардинально отличные от прежних.

Срочно собранный Еэном диван единодушно поддержал идею о продаже купцам старых пушек из крепостей пролива и всех тонкостенных монстров из крепостей собственно Истамбула. Ничем они не помогли во время налета шайтановых вылупков весной, а весили много. Обмен этих бесполезных чудовищ на зерно просто спас его армию в январе и начале февраля. Правда, только одних гигантских пушек не хватило, пришлось отдать и часть средних орудий, однако для борьбы за престол (и собственную жизнь членов дивана султана Мустафы Первого) они были бесполезны, в полевых сражениях османы использовать артиллерию толком не умели. Помимо пушек на север поехали колокола из пригородных греческих монастырей, иконы оттуда же, старые доисламские книги. За книги давали совсем немного, но давали, а каждая лепешка здесь была сейчас на вес золота.

Мореплавание этой зимой в Черном море было как никогда активным. Правда, плавали там теперь не османские, а казацкие корабли, но нападать на греков, везущих на юг, в Палестину, евреев, означало лишиться последнего стабильного источника средств. Корабли проплывали мимо города, не задерживаясь возле него, попытки перехватить и ограбить их для самостийных разбойничьих банд на лодках закончились весьма печально. Незадачливых пиратов просто расстреляли. Ожесточенный пушечно-ружейный огонь не дал им и малейшего шанса ворваться на палубы.

Сожалея о необходимости оставить в Румелии часть пехоты в крепостях, прежде всего в прибрежных, и конницу буджаков, завязшую в борьбе с гайдуками, Еэн двинулся на врагов сразу же, как только позволила погода. В поход на Гирея шли восемьдесят пять тысяч пехотинцев, пятьдесят тысяч конников, в основном – ногаев и татар. Выступили поначалу и полтысячи топчи с сотней небольших орудий, но из-за нехватки тяглового скота большую часть пушек пришлось оставить в Бурсе, так что топчи шли налегке, с расчетом на использование орудий из крепостей и трофейных. Быков нашли для перевозки всего полутора десятков небольших орудий. Именно отсутствие достаточного количества животных, способных тащить арбы с порохом и едой, стало третьей по значимости проблемой Еэна. На много переходов вокруг Стамбула скот был съеден зимой. Это коснулось даже ишаков и лошадей. Из-за чего пришлось брать с собой только самое необходимое.

Второй стала недостаточность продовольствия, его удалось собрать всего на одну неделю пути. Немалая часть конницы была послана вперед для изъятия зерна у райя в части страны, до которой его отряды зимой не добирались. Такое мероприятие было фактически смертным приговором для семей этих бедолаг-турок, но другого способа сохранить войско найти не удалось. Причем уверенности, что посланным удастся собрать достаточное количество хоть какой-то еды, не имелось. Они были вынуждены действовать большими отрядами в несколько сот всадников, а это отсекало из зоны патрулирования малые поселения в стороне от дорог. Взбешенные нестерпимыми повинностями и поборами, турки устраивали настоящую охоту за небольшими османскими отрядами, уже в первом месяце зимы посланные куда-либо группы меньше трехсот, а лучше пятисот человек исчезали бесследно или возвращались сильно потрепанными и без еды. На дорогах свирепствовали разбойники, собираясь порой в небольшие орды и делая передвижение по дорогам Анатолии возможным только для значительных воинских формирований. Даже курьеров приходилось посылать в сопровождении сотни, а то и двух-трех сотен всадников, иначе они заведомо никуда бы не доехали.

Главной же опасностью сам Великий визирь считал резкое ухудшение отношения к себе в собственной армии. Татары и не очень скрывали своей ненависти, смотрели по-волчьи, им-то наверняка был бы по сердцу султан Гирей, а не безумный Мустафа. Привычно склоняли головы, но бросали далеко не дружеские взгляды сзади янычары. Порой у него спина начинала чесаться от этого, а чувство опасности криком кричало о смерти, грозящей отовсюду. Если весной и летом воины оджака Истамбула дружно его поддерживали в возведении на трон последнего Османа, то осенью нравственный климат в войске стал стремительно ухудшаться. Он благоразумно нигде не показывался без большой охраны, но чем дальше, тем больше сомневался в ее надежности. Всех заподозренных в сношениях с Ислам-Гиреем подвергали допросам под пыткой, оговоренных подозреваемыми казнили, но любви такие действия к нему не прибавляли. Приходилось делать ставку на страх, в конце концов, покойника Мурада тоже никто не любил, а правил страной он весьма успешно. Посомневавшись, Еэн полностью сменил личную охрану. Доверил ее сипахам, воинам-помещикам, отправив янычар в свои орты. Донесения шпионов об активном участии анатолийских сипахов в разбойничьих шайках стали наводить его на нехорошие мысли, Еэн даже стал присматриваться к войнукам, всадникам-мусульманам из Румелии, они стали казаться ему более надежными.

Армию охотно сопровождали несколько десятков тысяч добровольцев-райя из стамбульской голытьбы. Здесь их кормили, а значит, был шанс выжить. Обычно в походах полководцы на них обращали внимания не больше, чем на пыль, осевшую на обуви. Но обстоятельства требовали сейчас заботы и об этой малопригодной для боя, но необходимой части войска. К ужасу и отвращению дивана, уже на третий день похода среди райя обнаружили случай людоедства. Хотя всех этих взятых для тяжелых работ стамбульских бездельников кормили, пусть не слишком сытно, нашелся среди них воистину отродье шайтана, пристрастившийся к человечине и не желавший отказываться от приобретенной в последние месяцы привычки. Его повесили, и, проходя мимо виселицы, каждый в войске мог услышать из уст глашатая о причинах казни, обрекающей на адские муки.

Селим мысленно много раз возвращался в тот мартовский день прошлого года, но так и не смог окончательно определиться с мотивами своего поступка. Ну не было у него видимых причин оставаться в оджаке, люто ненавидимом и презираемом. Тем более что уже больше трех лет он вел тайную войну с государством, главной военной силой которого и были янычары. После просветления, которое посетило его при встрече с казацким подсылом, все вокруг были теперь не товарищами и соратниками, а врагами.

Да и невозможно было просчитать, как отнесутся к участию в удушении наследника другие янычары. Гибель всех Османов сразу ставила под вопрос смысл существования этого корпуса воинов-рабов. В нем вполне могли найтись люди, способные усомниться в правильности фирмана на казнь наследника, которую он осуществил. И тогда он наверняка пожалел бы, что родился, быстро и безболезненно убийце Османа умереть дать не могли.

После казни Ибрагима, отправив воинов своего отряда в казармы на отдых, пошел на встречу с казацким связным в полной уверенности, что пребывает в Стамбуле последний день. Не стал и одежду менять, запылившуюся и загрязнившуюся во время безумной скачки к Стамбулу. Только покрепче подтянул пояс белого шелка, на который у бостанджи имели право только офицеры, достигшие шестого ранга. По предварительной договоренности его должны были забрать и вывезти в Азов. Все, что у него было накоплено, он превратил в золото и зашил в одежду, сожалея о незначительности припрятанного. Один Аллах… то есть Бог знает, как там новая жизнь сложится. Ведь о жизни вне оджака он знал, в сущности, мало. О родине, крепких руках отца, ласковых прикосновениях матери помнил смутно и немного. О жизни же казаков, наводивших ужас даже на храбрейших из храбрых, представления не имел. Получалось, что ему придется начинать жизнь заново. Это тревожило не меньше, чем ожидание большой битвы.