Кир Булычев - Штурм Дюльбера
В коробке была небольшая широкогорлая склянка, и в ней – несколько палочек цианистого калия.
Доктор взял блюдце, положил на него палочку и принялся разминать ее чайной ложкой. Палочка была не очень твердой и послушно рассыпалась в порошок. Доктор растирал порошок, он был при деле и успокоился – он мог не думать об убийстве, достаточно заняться приготовлениями к медицинскому опыту.
– Пирожные, – приказал доктор Феликсу, словно хирург, который велит сестре милосердия подать ему скальпель. Феликс подвинул коробку с пирожными.
– Вы уверены, что он любит именно эти пирожные? – спросил доктор.
– Да, я видел, как он их пожирал, – сказал Феликс. – Как грязная скотина.
Он пытался раззадорить себя.
Пирожные оказались эклерами – доктору было нетрудно отделить верхнюю половину и положить по толике порошка в шоколадный крем. Остальные следили за движениями рук доктора, словно учились делать так сами, в следующий раз.
Никто не произнес ни слова, пока доктор, нашпиговав последнее, десятое пирожное, не распрямился и не ссыпал остатки порошка в коробку.
– Что-то спина болит, – сообщил он, – видно, погода меняется.
Штабс-капитан Васильев, единственный из всех, нашелся и ответил:
– Судя по приметам, грядут морозы, и значительные притом.
– А в рюмки будем насыпать? – спросил Феликс.
– Рискованно, – сказал доктор. – Он может заподозрить, если Феликс Феликсович откажется пить с ним. Лучше не рисковать.
– А пирожные? – спросил Пуришкевич. – Князь тоже откажется.
– Я не люблю сладкого, – сказал Юсупов. – Григорий знает об этом.
– Следует сделать на столе некоторый беспорядок, – вдруг заговорил Великий князь. – У вас были гости и ушли. А убрать не успели. Разоренный стол вызывает доверие. Одни гости ушли, другие пришли, вы человек гостеприимный, но порядка в доме нет.
Все придвинулись к столу и с облегчением начали разрушать созданную слугами картину – наливали в чашки чай, разворачивали конфеты и оставляли их рядом с блюдцами. Васильев даже плеснул чаю на скатерть и выдержал осуждающий взгляд хозяина дома.
Пуришкевич налил себе мадеры, выпил и потом спросил:
– А вы уверены, доктор, что не успели отравить?
Все нервно засмеялись, смеялись долго, не могли остановиться.
– Пора ехать, – сказал Феликс, самый молодой, но и самый выдержанный и холодный.
Доктор первым перестал смеяться. Еще вчера было обговорено, что он поведет автомобиль, потому что с этого момента ни один из слуг, даже самых верных, допущен к тайне не будет. Кроме доктора, вести авто было некому – у Васильева рука на перевязи, Пуришкевич и близко к машине не подходил – его возили на думском авто. Вот и остался толстый Лазаверт, единственный безыдейный заговорщик. Ему что мертвый Распутин, что живой – было безразлично.
Наверху в кабинете Феликс приготовил доктору костюм шоффэра – кожаную куртку, фуражку с квадратными очками, прикрепленными к околышу, краги. Костюм был тесноват, но доктор не жаловался, ему трудно было подобрать костюм по размеру.
Там же Юсупов облачился в длинную доху и меховую шапку со спущенными наушниками, чтобы скрыть лицо.
Потом в кабинете присели на дорожку. Словно перед долгим и опасным путешествием к Северному полюсу.
– С Богом, – сказал Дмитрий Павлович, словно старший по званию.
Гости втроем остались наверху и приготовились к долгому ожиданию, а князь с Лазавертом сошли во двор, доктор сел на водительское место, а князь стал крутить заводную ручку. К счастью, мотор был славным, английским «Роллс-Ройсом», несмотря на мороз, завелся после нескольких оборотов.
Во дворе осталась вторая машина, Великого князя.
Через несколько минут автомобиль остановился на улице, не доезжая нескольких саженей до дома, а Юсупов пошел к воротам. Там стоял дворник, он не хотел пускать Феликса, но тот сказал, что господин Распутин его ждут и велели прийти с черного хода, чтобы не беспокоить агентов охранки.
Дворник не узнал князя, на что тот и рассчитывал, оставаясь в темноте за воротами и поднимая воротник дохи, словно замерз. Пришлось дать ему четвертной. Дворник помял ассигнацию в пальцах и пропустил гостя.
В черном ходе было темно. Завизжала, кинулась из-под ног кошка. Все-таки Россия – всегда Россия, размышлял Юсупов, ощупью поднимаясь наверх. В доме живет диктатор империи, его надо охранять днем и ночью. И что же? Охранники сидят в парадном подъезде, а с черного хода любой может подняться к старцу неузнанным, в худшем случае подкупив дворника. Ну ладно, не хватает агентов – так повесьте лампочку!
Феликс не был уверен, нужная ли ему дверь перед ним. Но на дверях черного хода не было табличек с номерами квартир.
Он тихонько постучал, рассчитывая на то, что если квартира чужая, то обитатели ее спят и не услышат, что кто-то скребется с черного хода.
Тут же из-за двери послышался приглушенный голос старца:
– Кто там?
– Григорий Ефимович, это я, Феликс. Приехал за вами, как договаривались.
Оба таились, словно мальчишки, которые собрались за яблоками в монастырский сад.
Загремела цепочка. Затем скрипнула задвижка – без помощи хозяина с черного хода войти нелегко.
На кухне тоже было темно. Только у Распутина в руке свечка.
– Ты чего закрываешься? – Распутин подозрительно смотрел на шапку с опущенными ушами и поднятый воротник.
– Мы же сговорились, – нашелся Юсупов, – чтобы сегодня про нас никто не знал.
– Верно, верно, – сказал старец.
Он тоже был взволнован – он ждал визита в знатный дом, ибо был тщеславен и в глубине души пресмыкался перед знатью. Потому проклинал и клеймил князей и графов за то, что не любят народ и не помогают государю править Россией.
Они прошли в спальню, где Распутин, бывший до того в длинной ночной рубахе, натянул черные бархатные шаровары, белую шелковую рубашку, вышитую васильками, подпоясался малиновым шарфом. И сразу стал похож на скомороха или на актера, изображающего русского мужика. Шуба и бобровая шапка валялись на сундуке, и Распутин молча одевался, потом сунул ноги в высокие валенки.
– Теперь и идти можно, – сказал он.
Теперь и умирать можно, мысленно поправил его Юсупов.
– Ну что, сначала к цыганам или потом? – спросил старец. – А то ждут нас там.
– Можно и к цыганам, – стараясь казаться равнодушным, произнес князь.
Распутин сразу всполошился.
– А что? К тебе нельзя? – спросил он. – Мамаша приехали?
– Не беспокойтесь, – сказал Феликс. – Мама с Ирэн в Крыму, еще не приехали. У меня сегодня товарищи были, да разъехались.
– Не люблю твою мамашу, – признался старец, направляясь к кухне. – Небось с теткой Лизаветой дружит. Они все на меня матушке клевещут. Матушка мне их клеветы сразу передает. Не получится у них.
Во дворе старец сказал:
– Хочу посмотреть, как ты дворец отремонтировал. Люди хвалят, говорят, как царский.
– Сейчас и посмотрите, – сказал Феликс.
Вдруг его начала молотить дрожь, и он, чтобы скрыть ее, сказал:
– Что-то сегодня мороз сильный.
– К утру еще сильнее будет, – ответил Распутин. – А ко мне днем Протопопов приезжал. Знаешь зачем? Не выходи, говорит, из дому два дня. Есть сведения, что тебя ночью убивать будут. Или сегодня, или завтра. Ничего себе, даже охранить не могут. За что им батюшка деньги платит?
Распутин говорил не уставая, ворчал, но без злобы, хотя Феликсу, конечно же, было страшно слушать эти слова – словно старец испытывал его, намекал на то, что обо всем ему известно.
– Поедем, поедем. – Князь старался казаться спокойным. Он взял с сундука шубу и стал надевать ее на Распутина. Если бы нож – сейчас бы ударить его – никто не догадается. Или еще лучше – пистолет! Нет, так нельзя, у него в комнатке за кухней прислуга спит.
– Деньги-то, деньги забыл! – Распутин вырвался, открыл сундук. Пачки денег лежали там, завернутые в газеты. Распутин вытаскивал деньги из бумаги и совал в карманы шубы.
– Столько денег? – Князь не удержался, вопрос получился глупым.
– Сегодня получил, – ответил старец. – Добрые люди принесли. Мне добрые люди много денег приносят, а я их на добрые дела пускаю. Я их и не считаю, на что мне деньги считать, что я – Митька Рубинштейн, что ли?
Распутин рассмеялся, но, когда пошли по черному ходу, оборвал смех, чтобы не разбудить прислугу.
Они очутились на площадке лестницы. Дверь закрылась, и наступила полная темнота. Юсупову стало страшно, как никогда в жизни. Он даже присел от страха, опершись о стену, – сейчас Распутин задушит его, обязательно задушит. Он обо всем догадался и только ждет момента, чтобы разделаться с Феликсом.
Князю было страшно жалко себя, такого молодого, талантливого, красивого, у которого вся жизнь впереди. И какое право имеет этот темный старец, мошенник и совратитель женщин, убить его?
Он хотел закричать, но крик не получился, а снизу, с нижней площадки лестницы, послышался грубый голос Распутина:
