Алексей Фомин - Время московское
Резко бросая руку с тесаком из стороны в сторону, он осторожно, по четверть шажочка, двинулся на противника, стараясь зажать его в угол. В какой-то момент противник дернулся, пытаясь проскользнуть налево, и открыл свой правый бок для удара. Валентин сделал выпад, уже предвкушая услышать треск разрубаемой плоти, но противник захватил его руку и, заворачивая ее назад, локтем нанес ему удар в челюсть. Валентин потерял равновесие и стал заваливаться назад, а противник дожал его правую руку, вонзив тесак Валентину в бок. Валентин покатился кубарем, вскочил на ноги и сгоряча, еще не чувствуя боли, попытался вытянуть тесак из своего тела. Тут-то он и почувствовал, что такое адская боль. Из последних сил он заскочил за обеденный стол, как бы отгораживаясь им от врага. А тот, глумливо ухмыляясь, неторопливо, фланирующей походкой приближался к Валентину.
Стук в окно. Обернувшись назад, сквозь мутное, давно не мытое стекло Валентин узрел смутный абрис человеческого лица. Это Михалыч. Он что-то кричит и тычет пальцем вверх, указывая Валентину на подвесной шкафчик. Превозмогая боль, почти теряя сознание, Валентин потянулся к шкафчику, открыл дверку. Пистолет. Он схватил его. Противник прыгнул через стол. Валентин трижды нажал на спусковой крючок, и черную тушу силой выстрела отбросило к стене. Валентин уронил пистолет, ноги его подкосились, и он мягким кулем свалился на пол.
«Валя, Валя, Валентин! — Это Михалыч. Он колотит костяшками пальцев в стекло и орет что есть мочи. По крайней мере, Валентин теперь его слышит гораздо лучше. — Вставай, не смей лежать! Возьми пистолет!»
Валентин послушался его и, взяв в руку пистолет, встал на четвереньки. Как же у него все болит! Кажется, в теле не осталось ни единой клеточки, которая не стонала бы от рвущей ее на части боли. Он подполз к поверженному врагу. «Стреляй в голову!» — слышится крик Михалыча. Валентин приставил пистолет к черной голове и нажал на спуск. Голова дернулась, и тут же враг начал таять, уменьшаться в размерах, превращаясь в струйку едкого черного дыма, устремившегося вверх. «Ищи второго!» — И Валентин пополз, подчиняясь команде. За кухонной дверью — черный кровяной след. Валентин пополз вдоль него, пачкая колени и кисти рук в этой мерзкой, черной, липкой крови. Второго он нашел у лестницы, ведущей наверх. Он так же выстрелил ему в голову, и тот так же истаял черной дымной струйкой на глазах у Валентина. «Быстрее, Валя, быстрей на выход, пока они еще кого-нибудь не послали!» — услышал он тревожные крики.
Валентин дополз до входной двери, ухватился за ручку и, подтянувшись, встал на ноги. «Пистолет, выбрось пистолет!» Ох, черт, он забыл главную заповедь слипера — ничего не тащить из того мира в этот. Отшвырнув пистолет, он открыл дверь и перешагнул через порог. «Скорее закрывай дверь!» Валентин прислонился к ней спиной, и она под его весом захлопнулась, звонко щелкнув замком. Теперь никто сюда следом за ним не просочится. Валентин сделал шаг навстречу Михалычу и рухнул наземь, теряя сознание.
— Вентиляция… Разряд… Вентиляция… Разряд… Есть пульс! Вентиляция! Дышит самостоятельно! Роман Михайлович, выводите его из сна.
Реанимационная суета вокруг безжизненно лежащего тела закончилась, и Валентин даже попробовал открыть глаза, повинуясь условному знаку, поданному Лобовым.
— Слава богу, — с облегчением вздохнул Лобов. — А вы молодцом, Верочка, не потеряли ни секунды. К сожалению, на этом чрезвычайная ситуация у нас с вами не закончилась.
Вера, сидящая на кушетке рядом с Валентином, подняла на Романа Михайловича изумленные глаза.
— Что вы имеете в виду?
— Я не могу дать гарантий, что вслед за Валентином не просочился кто-нибудь еще. Да, я очень тщательно следил, но… Он был в ужасном состоянии… На грани. Вполне так может статься, что через десяток-другой минут здесь кто-нибудь появится по нашу душу. Готовьте носилки для Валентина, я сейчас подгоню машину к входу. На сборы у нас пять минут. Забираем компьютеры и все носители.
Через семь минут микроавтобус с красными крестами на бортах и надписью «Ambulance», миновав пост охраны, выехал с территории бывшего завода «Микродвигатель».
— Ну как он? — не оборачиваясь, громко спросил Лобов.
— Спит. Пульс в норме, давление слегка повышенное… В целом нормально, — ответила Вера. — Куда мы едем, Роман Михайлович?
— На запасную базу, — все так же не оборачиваясь, пояснил он. — Вера, ни вам, ни мне какое-то время нельзя будет появляться дома.
— Да уж… Догадываюсь. Что ж… Как говорится, нет худа без добра. Может быть, хоть теперь вы наконец-то обратите на меня внимание, — двусмысленно пошутила она.
— Что вы имеете в виду? — Роман Михайлович сделал попытку обернуться и чуть было не въехал в идущую впереди машину. — Вера, я только хотел сказать, что должен сначала убедиться, что наши противники нас не раскрыли. На это потребуется какое-то время. Наверное, три-четыре дня.
IV
— Тимоша, мил дружок, что же ты стоишь? Вон ребята уж на речку убежали…
Перед Сашкой стояла странно одетая тетка лет сорока пяти-пятидесяти. Это она обращалась к какому-то Тимоше. Сашка оглянулся. Рядом с ним — никого, только какие-то пацаны в паре сотен метров бегут по лугу, направляясь вниз, к реке. Значит, это она его, Сашку, назвала Тимошей. Он хотел ей ответить, что он никакой не Тимоша и какого черта, он, взрослый мужик двадцати трех лет от роду, спецназовец, старший сержант, командир отделения, должен бежать за какими-то сопляками, но в горле у него так пересохло, что разбухший шершавый язык буквально прилип к небу. Сашка откашлялся, прочищая горло, но вновь не успел ничего сказать. Странная тетка шагнула к нему, весьма фамильярно взяла его обеими руками за голову и, наклонив к себе, поцеловала в лоб.
— Уж не жар ли у тебя? Какой-то ты странный сегодня… — промолвила она, с удивлением глядя на отскочившего назад Сашку. — Нигде ничего не болит? — Сашка отрицательно помотал головой. Откуда-то из бесчисленных складок широкой юбки она извлекла леденец и протянула его Сашке. — На, батюшка, петушок. Покушай. Сладкий…
Сам не зная, зачем он это делает, он взял у нее из рук красного карамельного петуха, сидевшего на гладко оструганной палочке, и лизнул его. И вкусом своим (вкусом пережженного сахара), и внешним видом петух точь-в-точь походил на те леденцы, которые в годы раннего Сашкиного детства продавали у станций метро подозрительного вида личности. Регулярно он канючил, упрашивая мать купить леденец, и столь же регулярно получал отказ. Сашка вновь лизнул приторно-сладкий леденец.
— Ну вот и молодец, — непонятно чему обрадовалась тетка. — Заболталась я с тобой, Тимоша, а мне еще с обедом хлопотать. Вон солнце уже как высоко. — Сашка задрал голову вверх — солнце действительно стояло в зените. Тетка неожиданно погрозила ему пальцем. — Но ты, батюшка, смотри, один со двора никуда не ходи, раз уж отстал от мальчишек… Не пойдешь? — Он отрицательно помотал головой. — Молодец… Поспешу я.
Она подхватила свою длинную юбку (ни дать ни взять участница фольклорного ансамбля песни и пляски в полном концертном облачении) и спорым шагом, чуть ли не бегом направилась к… Только теперь Сашка рассмотрел строение, перед которым он увидел эту странно одетую женщину. Большущий домина с крытой верандой, тянущейся по периметру всего второго этажа. На веранду ведет высокое крыльцо с шатровой крышей. Первый этаж сложен из белого камня, а второй — бревенчатый. Крыша, вся изломанная шатрами, бочками и причудливыми переходами, казалась (впрочем, как и весь дом) взятой из какой-то сказки. Справа от дома, чуть поодаль, тянулись вдоль наезженной грунтовой дороги какие-то хозпостройки, флигеля… И тоже поставлены не как-нибудь, а с придумкой, со вкусом. Слева, километрах в полутора виднелась деревня, за деревней — лес. Дорога же от деревни, мимо дома, мимо хозпостроек бежала вниз, к неширокой речке, перебрасывалась мостом на ту сторону и терялась в большом хлебном поле.
«Какой-то любитель русской старины дачку себе отгрохал в таком чудном месте, — подумал Сашка. — Впрочем, сейчас и не такое можно увидеть. Но… Как меня сюда занесло?»
Он прекрасно помнил все события последнего времени: и последние дни армейской службы, и возвращение домой на поезде «Адлер-Санкт-Петербург», и… Стоп! А вот домой-то он как раз и не доехал. В поезде он встретил мужика, представившегося старинным другом и сослуживцем отца. Мужик обещал ему рассказать об обстоятельствах гибели отца. Сашка позвонил матери, сказал, что на какое-то время задержится, и сошел с поезда в Москве. «А кстати, — вспомнил он, — где мой телефон?» Обнаружив, что до сих пор держит в руках леденец, Сашка, брезгливо поморщившись, отшвырнул его в сторону. Он полез в задний карман джинсов за телефоном и только тут обнаружил, что одет в длинную, чуть не до полу, хламиду без рукавов. Раздвинув в стороны полы пресловутой хламиды, Сашка внимательно оглядел себя. Белая рубаха без пуговиц и красные штаны — это, конечно, круто. Но красные сапожки с короткими голенищами и загнутыми кверху носами — это вообще жесть. Пошарив по себе руками, он наконец-то нашел карман и запустил туда руку, но вместо телефона извлек оттуда еще один липкий леденец. Этот, в отличие от только что выброшенного, был уже наполовину обсосан.
