Василий Звягинцев - Гамбит Бубновой Дамы
Просто когда я спускался вниз по Кузнецкому Мосту, щурясь от летящей в глаза влажной мороси, из туманной мглы вдруг возникло женское лицо, возникло, как из коричневатой мути проявителя выплывает контрастное и сочное изображение, более реальное, чем сама реальность.
Я даже не сумел как следует рассмотреть это лицо, а тем более понять, что заставило меня его увидеть, выделить мгновенно из спешащей навстречу многотысячной безликой толпы, задержать шаг, обернуться вслед.
Но она уже слилась с общей массой, вновь растворилась в тумане.
Лет десять-пятнадцать назад я, наверное, попытался бы догнать ее, заговорить, просто рассмотреть поближе, но сейчас такие вещи делать уже не принято. Тем более – среди моих ровесников.
Если бы через два примерно часа я не увидел эту женщину снова. На углу Арбата и Староконюшенного переулка, напротив Вахтанговского театра. Без всякой связи с предыдущим я зацепился взглядом за высокую и тонкую фигуру, словно нарисованную смелым и быстрым мазком.
Она стояла – руки в карманах длинного кожаного пальто – и, чуть закинув голову, рассматривала что-то на фасаде углового дома. Я почти поравнялся с ней, женщина медленно повернулась, и я понял, что это – она и что не заметить и не запомнить ее даже среди миллионов было нельзя. Такое врезается в память, как пуля в дерево – глубоко и навсегда.
Черты слишком правильные, чтобы быть обычными на наших улицах, взгляд удлиненных, тревожных глаз из-под полей шляпы, резко очерченные, чуть приоткрытые губы. И еще что-то, чего не передашь словами. Она выглядела лет на двадцать пять, если бы не этот взгляд, не выражение лица. Сердце мое пропустило такт, я уже почти готов был подойти к ней, заговорить о чем угодно, как умел в свое время, но тут она скользнула по мне совершенно безразличными, даже невидящими глазами, и это был словно отстраняющий жест. И я вновь прошел мимо.
На секунду мне стало очень грустно, что она ждет не меня и что, пожалуй, мой поезд вообще ушел: никогда больше меня не будут ждать такие вот загадочные красавицы; но сразу же эта жалость к себе стерлась ощущением неоформленной пока тревоги. Таежный, скажем, житель по неуловимым приметам, по малейшим изменениям привычной обстановки может почувствовать приближение опасности. Так и я, выросший в каменных лабиринтах необъятного города, полжизни пытающийся выразить его душу на холсте и бумаге, сразу уловил – кожей, подсознанием – какое-то нарушение привычной среды, законов, действующих в этом городе. Один из этих законов гласит, что дважды случайно встретиться в Москве нельзя, практически невозможно. Этот закон не распространяется только на специфические социальные группы: соседей, сослуживцев и приезжих, разыскивающих в магазинах самоклеящуюся пленку «под дерево». Ни к одной из этих групп нас с незнакомкой отнести было нельзя. Но уровня тревоги не хватило до критической массы, и через определенное число шагов я вновь забыл о прекрасной даме и тем самым получил еще несколько безмятежных часов. Как оказалось потом – последних в моей нынешней жизни.
Уходившись по улицам до чугунной тяжести в ногах, сделав десяток снимков для возможного «осеннего цикла», решив еще кое-какие дела, я возвращался домой.
К вечеру разъяснилось, мелкий пылевидный дождь прекратился, но зато поднялся холодный пронзительный ветер. Мокрые деревья Тверского бульвара размахивали голыми черными ветками на фоне лимонно-багровой полосы закатного неба, выше которой громоздились рыхлые сине-черные тучи. Прекрасный и тревожный закат, от него делалось холодно и тоскливо на сердце, в то же время и глаз не оторвать. Хотя рисовать бы я его не стал, на холсте он покажется безвкусным, нарочитым.
Я шел от Никитских ворот, бульвар был пуст, словно крепнущий ветер выдул с него вместе с туманом и случайных прохожих. И когда в далекой перспективе возникла одинокая черная фигура, я понял, что это опять она, понял раньше, чем смог ее рассмотреть, и вновь ощутил острое чувство опасности и тревоги. Но не удивился. Словно весь день готовился к этой третьей встрече. Невозможной, как выигрыш прижизненного издания Гомера по книжной лотерее, и в то же время неизбежной.
Если даже предположить, что незнакомка сама ищет встречи со мной, как она могла знать, что я буду проходить именно здесь и сейчас? Я ведь этого сам не знал пять минут назад, мой путь был вполне произвольным, и я мог свернуть в любой переулок, по которому к дому гораздо ближе. И она ведь не за мной шла, она и сейчас, и раньше шла мне навстречу…
Все это я успел подумать, пока мы сближались.
Женщина шла не спеша, поднятый воротник пальто слегка спасал ее от ветра. В черной гамме ее одежды выделялось единственное яркое пятно – бело-сине-красный шарф на шее. Она шла, опустив голову, словно погруженная в свои мысли, и было в нашем неторопливом сближении нечто от Кафки или же от Антониони – не знаю.
Я невольно все замедлял и замедлял шаг, зачем-то вытащил отсыревшую пачку сигарет, стал прикуривать, заслоняя зажигалку от ветра ладонями и искоса, словно персонаж шпионского фильма, осматриваясь. Наверное, со стороны, если б кому оценить, выглядел я смешно. Почувствовав это, я словно стряхнул с себя детективно-мистическую паутину. Все снова стало реальным. Сумеречный свет, пустынный бульвар, одинокая женщина в черном, ветер, отражения в мокром асфальте…
До предполагаемой точки нашей встречи оставалось метров двадцать, и тут она резко свернула влево, пересекла бульвар и, не взглянув в мою сторону и не обернувшись, вошла в двери художественного салона на углу.
Признаться, давно я не чувствовал себя так глупо…
Но в салон-то я зайти имею право в любом случае, тем более что здесь выставлена на продажу одна моя работа и я, может быть, давно намеревался узнать, как она…
Женщина стояла возле моей акварели, и я услышал, как она спрашивает у завсекцией:
– А нет ли у вас других работ этого автора?
– Отчего же нет, – сказал я, подходя. – А что именно вас интересует?
В каком-то метре от себя я увидел ее глаза, уловил запах совершенно мне незнакомых духов, и, хоть голова у меня слегка закружилась, я за короткие мгновения прочел в бездонно фиолетовых глазах, что она меня великолепно знает, но согласна принять мои условия игры.
И несколько минут мы с ней говорили так, будто она действительно приняла меня за товароведа или, допустим даже, директора. Выяснилось, что она неплохо для любителя разбирается в живописи, знает мои работы и, в частности, мечтала бы приобрести одну из ранних картин цикла «Московские дожди».
Не скрою, столь глубокое знание моих произведений польстило бы и безотносительно к внешним данным ценительницы, но сейчас я был деморализован и меня можно было брать голыми руками.
– Думаю, это можно будет устроить, – слегка поклонившись, сказал я. – Но придется совершить небольшую прогулку. До мастерской. Тут совсем рядом, – и назвал себя.
Она столь искренне удивилась и обрадовалась, что я мгновенно и почти окончательно забыл все свои сомнения и тревоги. Что там говорить о вероятностях? Не зря сказано: «Все будет так, как должно быть. Даже если будет иначе».
Некоторое время мы шли молча. Потом она спросила:
– Я вижу, что вы уже догадались?
– Простите, о чем? Разве о том, что наша встреча сегодня не случайна?
– Хотя бы. Это совсем не мало… Вы очень наблюдательны.
– Профессия такая.
– Да, конечно… Ваши работы мне очень нравятся, и я давно искала подходящего случая, чтобы познакомиться с вами. Сегодня этот случай представился.
Я вновь и несколько иначе посмотрел на нее. Увидел исхлестанное ветром лицо, подрагивающие от холода губы и представил, как она устала, если повторила весь мой сегодняшний маршрут. Пять часов на ногах, да еще на каблуках. У меня и то ноги как не свои, а ей каково? Да… И все это – из-за святой любви к моему творчеству? Лестно, куда как лестно… А я ведь далеко не Пикассо и не Модильяни, да и за теми, насколько я знаю, поклонницы по улицам не бегали. Среди художников и их ценителей это как-то не принято.
…Мы, наконец, пришли, поднялись по темной лестнице в мезонин донаполеоновского еще особняка, притаившегося позади многоэтажных домов на Пушкинской, где мне в свое время неким чудом удалось устроить мастерскую. Толстые каменные стены и сплошная дубовая дверь надежно отделили нас от внешнего мира с его непогодой и проблемами. Что интересно – полжизни я провожу на улицах, а уверенно и раскованно чувствую себя, только как следует от этих улиц отгородившись.
Я помог незнакомке, которую, по ее словам, звали Ириной Владимировной, снять пальто. Невероятно, но если бы пришла в голову идея изобразить идеальную в моем понимании женщину, я вряд ли придумал бы что-нибудь иное. Ефремову бы, Ивану Антоновичу, на нее полюбоваться – для подтверждения его теорий… С полчаса она знакомилась с моими работами, и живописными и фотографическими, а я в это время готовил кофе и легкий ужин и думал, что мне, кажется, наконец, повезло, и если я не буду дураком, то этот шанс не упущу.
