Клан Одержимого - Адам Хлебов

Это все что было обо мне известно.

Больше Льву Х не за что ухватиться.

Когда реакция на первую волну моего наступления улеглась, Папа не придумал ничего лучше, чем вынести Мартину Лютера строгое предупреждение об отречении от Церкви.

Булла «Эксудже Домини» была зачитана во всех без исключения храмах католической церкви через три недели после появления моих тезисов.

Они были уверены, что эта булла непременно дойдет до меня.

Вместе с тем мне обещалось полное прощение и прекращение преследования, если я соглашусь публично покаяться и отречься от своей «ереси».

Слабый ход. Предсказуемый. Он и его подоплека читались заранее.

Те, кто его предпринял, наивно полагали, что он погасит напряжение, копившееся в пастве десятками лет.

Они думали, что успокоят меня и выиграют время, чтобы схватить и уничтожить.

Я не дал им такого преимущества.

В этот же день, сотни бойцов из моего клана снова вышли на площади в черных капюшонах, скрывающих лица.

Они публично сожгли папскую буллу.

Эта дерзость подхлестнула протесты до невероятного напряжения.

Народ поверил, что у них появился новый герой и защитник. Думающий о них и денно и нощно.

Народ пока не знал, что вместе с неспящим героем у них появился новый мститель, который одержим идеей справедливого возмездия.

Тот, кто всегда на шаг опережает Папу.

Потому что Ватикан теперь играет в мою игру. И Лев Х только отвечает на мои действия.

Инициатива у меня в руках.

На этот раз информация о сожжении буллы дошла до понтифика довольно быстро.

Человек клана из его окружения, подбросил секретарям ложную информацию о том, что существует портрет Мартина Лютера, написанный десять лет назад неизвестным художником в Баварии.

В это раз Папа решил нанести двойной удар.

Во-первых, он приказал предать меня анафеме и отлучить от Католической Церкви, во-вторых, он требовал любой ценой достать мой портрет.

Я снова видел его ходы заранее.

Мне было смешно быть отлученным от того, к чему я и так не был причислен.

А вот с портретами Папу ждала настоящая бомба.

Я это задумал прямо на том ялике, с борта которого я наблюдал, как погибают моя любимая и мои друзья.

Все два года я скрупулёзно собирал данные о том, кто погиб по папскому прямому указу или был убит с его молчаливого согласия.

Это были аристократы и полководцы, простолюдины. Мужчины и женщины обвиняемые в колдовстве.

Словом, все те, кто по тем или иным причинам попал в немилость Льву Х.

И были уничтожены.

Два года лучшие художники Европы выполняли заказ неизвестного господина Лютера и рисовали посмертные портреты по описаю близких, а иногда с натуры перед погребением.

Эти портреты потекли в Ватикан. Их везли как портреты Мартина Лютера, сына Иоганна, то есть Иоанна.

Мартына Ивановича по-нашему.

Я внутренне улыбался.

Боярин Лютый был доволен.

После получения картин наступило долгое двухнедельное папское молчание.

Мои агенты из клана докладывали, что Папа ни с кем не разговаривал и перестал есть и спать.

Он впал в прострацию и потерял способность управлять своим престолом.

Я поикал в душе то, что называется удовлетворением от мести, но не нашел его там.

Его церковное окружение не на шутку встревожилось. Они уже поняли, что некие люди в черных сутанах с капюшонами появляясь одновременно во всех городах Европы, диктуя свою волю. Они не уловимы. Они безнаказанны. Они хитры и умеют испаряться среди ясного дня.

Неспящие подготовили достойную смену ушедшим братьям. Маэстро постарался.

На это католические чинуши отреагировали так, как я и предвидел.

Они повсеместно запретили носить черные сутаны. Всем католическим монахам, священникам и послушникам.

Я в душе смеялся над этими маразматиками.

Им было не известно слово «флеш-моб». Впрочем, как и слово «цугцванг».

Положение Ватикана ухудшалось с каждым новым действием, вызывая новую, все более мощную волну протестов.

На следующее утро после запрета десятки тысяч горожан вышли в черных сутанах с капюшонами. Они делали это чтобы позлить католическое духовенство и поддержать своего кумира — Мартина Лютера.

По началу их хватали и бросали в объятия инквизиторов, но очень скоро их выпускали.

Выяснялось, что люди не имеют никакого отношения ко мне и моим братьям.

С моей легкой руки в обиход вошло слово «протестантизмо». Меня стали бояться, как огня.

Я очень больно жалил и по-прежнему оставался неуязвим.

На третью неделю, Папские советники стали подозревать, что клан неспящих связан с Мартином Лютером.

Но отправив гвардейцев на бывшие станции, базы и штабы неспящих, они не обнаружили ничего кроме разоренных и заброшенных помещений.

Мне стоило больших трудов уговорить Маэстро отказаться от этого «наследства» и начать строить все с нуля, на других принципах.

И я оказался прав.

Следующий шаг Папы я так же предсказал. Он потребовал от монархов присоединился к моим поискам и поимке. Папа Римский хотел видеть меня мертвого или живого.

Карл V обратился с гневным требованием ко мне. Я должен был подчиниться, прийти и сдаться.

Это было сделано заочно, считалось что я гражданин Саксонии.

Король пообещал за мою голову щедрую награду.

Я сделал паузу, показывая будто бы скрываюсь и ушел на дно.

На несколько недель.

Лев Х уже начал думать, что ему можно расслабиться, но не тут-то было.

Через неделю появились листовки, в которых утверждалось, что Папа и есть нечистый. То есть они и есть сам сатана.

В титуле Папы Римского можно было найти код к цифрам зверя. Викариус филли деи «vikarius filli dei» такие слова сопровождали все документы, подписываемые Папой.

При определенной интерпретации эти три слова становились числом из трех шестерок — 666.

Эта листовка уже возбуждала нездоровый интерес у средних и высших слоев населения Европы. Я снова не забыл окропить весь тираж теми же духами.

Реакция Ватикана была далека от продуманной. Папские защитники обозвали протестантов хулителями веры.

Такое уже происходило в истории, но только «хула на Папу» не приобретала такие массовые масштабы.

Единичных конкурентов или противников можно было уничтожать, обвиняя в поругании веры.

Но на моей стороне была уже добрая треть населения.

Я сделал последний красивый ход.

Я согласился предстать перед Папой, но при условии, что он согласится прилюдно и добровольно вступить со мной в беседу об индульгенциях, его преступлениях и его вероотступничестве.

Нам должны были предоставить равные условия на трибунах Рима.

Сотни черных капюшонов снова прибили мои требования, благоухающими кёльнским одеколоном, к дверям церквей.

Это было вопиющей, неслыханной дерзостью.

Ватикан больше не мог