ОТМА. Спасение Романовых - Алексей Колмогоров
– Состригли косы у нескольких крестьянок в порядке борьбы с пережитками прошлого. Царские знамена уже шьются. После отречения Царя они полетят со сцены в костры вслед за короной.
– Грандиозно! – сказал я.
Демиург улыбался самодовольно.
– Мне нужна ваша помощь. Могли бы вы, Леонид, взять на себя надзор за строительством декорации? У меня много других дел. Чертежи и эскизы я вам передам.
Я удивился:
– Почему я?
– А почему нет? Вы деятельны, у вас есть вкус. А если бы Мария Николавна согласилась расписать некоторые детали декорации с вашей помощью, я был бы рад.
– Конечно, я готова, – сказала Маша.
– Очень хорошо! Генеральная репетиция тридцатого октября, а премьера – седьмого ноября, в годовщину революции по новому стилю!
Я посмотрел на мужиков, неспешно ковыряющихся в земле.
– Такими темпами не успеть.
– Сюда доставят часть рабочих со строительства Дворца труда.
Вот! Повод вызвать наших со стройки.
Я пошел провожать Машу в лазарет к сестрам.
– Ты должна уговорить Пожарова вызвать сюда нашу тройку.
Я не мог сам просить Пожарова, потому что по легенде я даже не был с ними знаком.
– Да, конечно. Я попрошу за них, – сказала Маша.
– Только осторожно. Расскажи что-то вроде того, что они были вашими попутчиками, не раз выручали и защищали вас. И что они никогда не служили у Колчака и ему не сочувствуют.
– Да-да… – отвечала рассеянно.
– Как ты можешь любезничать с тем, кто так отзывается о твоем отце? – не удержался я. – Выдумал о нем какую-то нелепую комедию …
– Да разве это об отце? Мой отец сейчас в избе-читальне. Пожаров симпатизирует ему, любит поговорить с ним. А тот, кого Пожаров называет Николашкой Кровавым, – это же маска. Этот Николашка никакого отношения не имеет к моему папа́. Потому-то его никто здесь и не узнает.
Из записок мичмана Анненкова
28 октября 1918 года
Каждый день эта девочка, Нина, рисовала с нами в мастерской, но не то, что обычно рисуют дети, – не цветы, не кошек и собак и не домик. То есть дома она как раз рисовала, но объятые пламенем. И деревья рядом с домами горели, и трава. А вот людей на пожарах не было.
Маша давала Нине задания нарисовать яблоко, или кошку, или букет, но она изображала горящий дом и клубы черного дыма.
– Бедная девочка, – говорила Маша. – Это ужасно. Не зря отец за нее беспокоится.
Как-то вечером ко мне зашел Шагаев. Бегло перетасовав ри-сунки Нины, он с досадой бросил их обратно на подоконник.
– Не знаю, что делать с дочкой. Думал, хоть Мария Николавна научит ее рисовать что-нибудь другое. Плохо с головой у дочурки моей … Сволочи …
Я не спросил, но он ответил на незаданный вопрос:
– Чехи. Как пришли в город, убивали всех сочувствующих советской власти. Ходили по дворам и стреляли активистов и простых служащих по указке соседей-доброхотов. Жену мою расстреляли. Дом сожгли. Нина видела … Меня не было, я уже партизанил …
Нина рисовала пожары, несмотря на все усилия Маши. Однажды я не выдержал:
– Хорошо. Огонь так огонь. Но нарисуй костер, а вокруг него людей. Пусть они танцуют …
– На пожаре не танцуют, – сказала Нина.
Тихое упрямство. Взгляд исподлобья.
– На пожаре нет, но у костра бывает. Ты видела, как люди танцуют или через костер прыгают?
– Говорите со мной как с маленькой …
– Ладно, давай по-взрослому. Ты хочешь сойти с ума? Хочешь сидеть у церкви в грязном тряпье, как те блаженные?
Молчала.
– Тогда хватит рисовать пожары!
Я взял из ее рук рисунок, разорвал и дал ей чистый лист.
– Нарисуй бабочку. Каких ты знаешь бабочек?
– Крапивницу …
– Нарисуй крапивницу. Если хочешь рисовать пожар, делай это где-нибудь в другом месте. Мне здесь этого не надо. Я видел столько пожаров, что с меня хватит.
Октябрь 1918 года
Забайкальский край
По приказу Пожарова Бреннера, Лиховского и Каракоева перевели на сооружение декораций. С утра они уже сколачивали помост вместе с крестьянами. Мушкетеры не знали, что Анненков жив, и буквально остолбенели, когда увидели его. Поговорить с ними на глазах у всех Анненков не рискнул: двое охранников с винтовками скучали поодаль у церковной ограды. Выглядели мушкетеры не очень – осунулись, обносились.
Только когда стемнело, Анненков смог под предлогом укрепления настила завлечь товарищей под помост, где их не могли видеть снаружи. Там и обнялись наконец …
Когда Анненков вошел в клуб, компания встретила его как родного – шутками-прибаутками и густым самогонным духом.
– Вот он, наш поэт революции! – закричал Шагаев.
– Наш трубадур, менестрель, к нам! К нам! – махал ему рукой Пожаров из-за стола. Рядом с ним сидела Мария.
Анненкову по-особенному улыбалась Ангелина Баранкина. Активисты коммуны отмечали день ее рождения.
На сдвинутых столах из напитков – белесый самогон в пузатых бутылках, из закусок – вареная картошка, соленые огурчики и домашняя птица. Немыслимая роскошь.
Чествовали Ангелину Шагаев, Пожаров, начальник ЧК Большак, командир отряда Коноплев, несколько активистов и активисток. Приглашены были также избач и доктор с дочерями, но пришли только избач и Мария. Столом занимался сам Иван Михалыч Харитонов, придворный повар его императорского величества. Если бы только коммунары знали об этом – и еще о том, что само «величество» тоже сидит за столом … Избачу не в радость было это застолье, но он пришел – нельзя отрываться от коллектива.
– Ну что ж ты опаздываешь, стихотворец! – поднялся Шагаев. – Ангелина вот заждалась! Давай хлопни штрафную и рассказывай!
– Что рассказывать? – не понял Анненков.
– Стишок, что ты сочинил для юбилярки нашей!
– Газета в сельсовете висит. Каждый может ознакомиться.
– Газета газетой, но что ж ты не расскажешь нам стих с выражением?
Ангелина смотрела на Анненкова большими красивыми глазами. Он выпил пару глотков под одобрительные возгласы публики и прочел посвящение в форме сонета, с рифмованным описанием всех прекрасных качеств большевички Ангелины.
Мгновение тишины, а потом все будто с ума сошли. Никто из коммунаров раньше не читал стихов и тем более никогда не слышал декламации, ну, за исключением Пожарова, конечно. А тут еще стихи про их товарища, их Ангелину, и написал их не какой-нибудь древний Пушкин, а опять же их товарищ, свой коммунар … Ангелина подошла к Анненкову и поцеловала смачно, хоть и в щеку.
В разгар праздника Пожаров открыл кладовку и показал реквизит, заготовленный для мистерии: имперские флаги, бутафорскую царскую корону, мундир императора и костюм Ленина. И вдруг до Пожарова дошло, что исполнители
