Империя. Пандемия (СИ) - Марков-Бабкин Владимир

‑ Ещё.

Вновь лицо, полное мучительности выбора.

Бульк!

Да, все прошло хорошо. Но и Государыня оказалась молодчиной! Дай Бог, чтобы Государь поскорее поправился. Но, если вдруг не сподобит Господь, то, по крайней мере сейчас у Анатолия Юрьевича появилась надежда на то, что не рухнет все немедленно. Юная Императрица Мария, вопреки ожиданиям, оказалась вполне ухватистой и решительной, хотя, безусловно, опыта ей пока не хватает. Но, это дело наживное. Она готова слушать, и это радует.

‑ Булку.

Адъютант озадачено переспросил:

‑ Какую булку, ваше сиятельство?

‑ Сдобную. Три, чтобы четыре раза не бегать.

Что ж, эти операции завершены. Но Большая Охота продолжается. Главное каждой живности предложить ту наживку, которую она охотно съест.

‑ Свежие булки из дворцовой кухни, ваше сиятельство! Для вас, только что из печи.

Емец разломил первую булку, вдохнул волшебный аромат и покачал головой.

‑ Это не мне, ротмистр. И не вам. Это им. Каждому – своя наживка.

Он усмехнулся, глядя на то, с каким аппетитом чайки поедали куски, которые им бросал Главный Ловчий.

* * *

ИМПЕРИЯ ЕДИНСТВА. РОССИЯ. МОСКВА. КРЕМЛЬ. ДОМ ИМПЕРИИ. РАДИО ЕДИНСТВА. 13 октября 1918 года.

Императрица вздохнула, глядя на микрофон. Завтра выборы. Сыромятников умолял ее сказать что‑то про выборы, призвать голосовать, намекнуть, убедить…

Но разве это хотят услышать от нее подданные? Разве об этом плачет ее душа и болит сердце?

Нет.

Микрофон. Знак оператора, что трансляция началась. Спокойный голос Царицы Марии полетел по волнам эфира:

‑ Русский – это не «кто». Русский – это «чей». Не имеют значения, наши конфессии и религии, неважны цвета нашей кожи, разрез глаз, равно как и то, уродил ли нас Господь мужчинами или женщинами.

Мы – русские.

Мы – чьи. Мы – русские.

Есть англичане, немцы и французы. Кто.

Есть малороссы, греки, ингуши, киргизы, татары и буряты. Но все мы ‑ русские. Чьи.

Мы – чьи. Именно поэтому Россия несет святость и мудрость, именно потому раскинулась она от океана до океана. Величайшая Благословенная Империя. Мы – чьи. Чьи.

Твои мы, Господи.

Мы часть того мира, который общность. Который Единство.

Мы любим Тебя, Господи.

И, верим, что Ты любишь нас.

Твои мы, Господи. Твои.

Мы – русские.

Мы славим Тебя.

Мы идем за Тобой.

Благослови нас.

Благослови наш выбор.

Спасения и исцеления ниспошли нам.

Совесть, справедливость и благочестие – вот путь к нашему спасению.

Аминь.

* * *

ИМПЕРИЯ ЕДИНСТВА. РОССИЯ. МОСКВА. КРЕМЛЬ. ТАЙНИЦКИЙ САД. 14 октября 1918 года.

‑ Я не Михайлович! Я – Васильевич!!!

Мальчик был похож на злого нахохлившегося воробья, который готов в любой момент перейти в атаку.

Маша медленно выпустила воздух из легких. Вот за что ей это всё? За что такое наказание? Ей своих детей разве мало? Да и то, где она, а где дети! Почему она должна разгребать эти Авгиевы конюшни? Она с ненавистью оглядела стены Кремля.

«Москва‑Москва, как я тебя ненавижу! Ничего хорошего я от тебя не видела! Одни страдания!!!»

Императору стало немного лучше. Его даже отсоединили от доноров, давая возможность организму бороться самому. Вновь тянутся часы и дни тоски, ожидания, страха.

Сегодняшние выборы в России и их итог от нее никак не зависят. Все сделают за нее. Нет возможности на что‑то повлиять.

Тем более, что ей референдум в Австро‑Венгрии? Что ей бои в Чехии? Что ей охваченная смутой Венгрия, и румыны, которые все же не удержались от глупости ввести в Трансильванию свои войска? Почему ее это должно волновать больше, чем любимый, который завис между жизнью и смертью?

Сегодняшний разговор с сыном Михаила и Ольги был мучителен сам по себе. А тут еще и мальчик решил показать характер. Но Маша твердо была намерена закрыть все долги мужа и качнуть его весы в сторону жизни.

‑ Послушай, ты сам волен выбирать кем тебе быть – Михайловичем или Васильевичем. По праву крови ты – Михайлович и Светлейший Князь. У тебя есть еще титулы маркиза и барона, можешь использовать их. Ты – дворянин Империи, а уж как титуловаться, решать сугубо тебе.

Мишка мрачно шел рядом с Императрицей по дорожкам Тайницкого сада. Когда его везли из Марфино, он был полон решимости устроить скандал, фыркать и дерзить. Хорошо хоть поехавший с ним Георгий всю дорогу хватал его за ноги и опускал на грешную землю.

Но тут, в Кремле, оказалось так, что Царица вовсе не собирается его уговаривать, как‑то выпячивать его новый титул, и, вообще, демонстрировать свою величайшую милость и благоволение. По рассказам Георгия и по тем эпизодам, когда ему самому приходилось видеть юную Императрицу, он ожидал встретить в Кремле величественную, блестящую и очень опасную Марию. Вместо этого всего Мишка увидел очень уставшую, измученную молодую женщину, которая держалась на ногах из последних сил.

Чтобы хоть что‑то сказать, мальчик буркнул:

‑ А эти титулы мне тоже достались из‑за того, что я сын Императора?

‑ Нет, ‑ соврала Маша, ‑ это заслуженные титулы полковника Василия Мостовского и Имперского Комиссара Александра Мостовского, спасшего ценой своей жизни французского Императора и его мать. Ты можешь гордиться этими титулами. Никто не в праве у тебя отнять их славу и их гордость. Но и гордость быть сыном великого Императора Михаила Второго тоже никто у тебя отнять не может.

‑ И что вы от меня хотите?

Но Маша уже напряженно смотрела на спешащую к ним фигуру.

‑ Что‑то случилось…

Человек еще издалека закричал:

‑ Государыня! Императору очень плохо! Кризис! У нас нет доноров!!!

Смертельно побледневшая Маша бросила на мальчика взгляд расширившихся от ужаса глаз:

‑ Помолись за него. Это все, что я прошу… Прости его и помолись, умоляю!!!

И заспешила к зданию клиники.

* * *

                ТЕКСТ ВИТАЛИЯ СЕРГЕЕВА:            

                Евгений Сергеевич Боткин. Лекция в Императорской Санкт‑Петербургской Медико‑Хирургической Академии. 1940 год.            

                ‑ Первейшими принципами нашей профессии я уже означил вам отношение к делу как служению, оказанию помощи, несмотря на неблагоприятные условия, без оправдания бездействия и ссылки на те, или иные обстоятельства. Ярчайшим проявлением их стала работа русских врачей в годы американки, когда мы все работали изо всех последних сил, отдавая себя без остатка врачебному долгу. Ярчайшим примером этого служения стал подвиг Лейб‑медика Николая Васильевича Сперанского, не только спасшего своей кровью Государя, но и открывшего нам путь к пониманию лечения американки.            

                Тогда, в октябрьские дни 1918‑го, мы не знали, как лечить американку. Предложенное профессором Гедройц замещающие переливание крови стабилизировало состояние больного. Недостатка в крови для Государя не было. Гвардейцы всех полков Москвы, готовы были отдать кровь Государю. Даже горцы дикой дивизии, по вере своей считающие, что, отдавая кровь они отдают душу, с готовностью шли на это для Михаила. Мы, особенно после горьких слов Государыни, спешили. Состояние Государя было критическим. В этой спешке мы не сразу поняли, что переливаем кровь недавно привитых от оспы. В смятении мы прекратили процедуру и стали искать чистых доноров, но состояние Государя стало резко ухудшаться. И тогда профессор Сперанский, своею волею вошел в карантинную зону и приказал делать взаимное переливание крови от него Государю и от Государя ему. Тем самым он надеялся дать нам время найти нужных доноров, и, прогоняя через себя кровь реципиента, насытить её кислородом, разбавить вирус в общем увеличившемся объеме кровотока, снизив общее его содержание у больного. Три часа кровеносные системы врача и больного были одним целым. Государю явно становилось лучше, но у Сперанского появились первые явные признаки болезни. Мы как раз нашли достаточное число доноров: не привиты от оспы были монахи и монахини московских монастырей. Именно их кровь переливалась в следующие дни Государю.