Валерио Эванджелисти - Падение в бездну
— Ложь!! — заорал Михаэлис, вскочив на ноги. — Он все это выдумал! Это он использовал Джулию! Я ее освободил от мучений, которые…
Он кричал слишком громко, и приступ кашля не дал ему договорить. Закончил он тонким, надтреснутым голосом:
— Она находится в Риме! Выслушайте ее свидетельство! — И он снова закашлялся.
Алессандро Фарнезе невесело усмехнулся.
— Вы действительно этого хотите? Что ж, как вам будет угодно.
Словно по команде, один из пожилых доминиканцев поднялся со своего сиденья и отодвинул одну из портьер, отделявших зал от монастырского помещения. За портьерой стояла бледная как полотно Джулия. Михаэлис уставился на нее как на привидение. В скромном льняном платье она была по-прежнему очень красива, только выглядела совсем измученной. Темные круги залегли под голубыми глазами, на лбу и в уголках губ обозначились глубокие морщины. Было видно, что она проплакала не один месяц.
— Входите, дорогая, — поощрил ее кардинал Фарнезе почти братским тоном. — Не волнуйтесь, мы зададим вам всего несколько вопросов. Вы узнаете этого человека? — указал он на падре Михаэлиса.
— Да, — тихо ответила Джулия.
— Вы помните, как он выкрал вас из монастыря, где вы были моей гостьей? Что произошло потом?
Она опустила глаза и прошептала:
— Он использовал меня.
— Будьте любезны, повторите, пожалуйста. Вы хотите сказать, что он вас изнасиловал?
Глаза Джулии увлажнились.
— Да. И продолжал насиловать до самой Франции.
— Благодарю вас, герцогиня. Можете вернуться к вашему жениху Симеони, который вновь обрел свободу.
Голос Алессандро Фарнезе звучал сердечно и был полон сочувствия к женщине.
— Не хочу предвосхищать не мои решения, но на месте будущего Папы я снял бы отлучение с вашего рода во имя всего, что вы выстрадали. Как вы полагаете, брат Гизлери?
— Я бы поступил точно так же.
— Вот видите, дорогая? — Кардинал широко улыбнулся. — Идите, идите к вашему возлюбленному. Никто больше не причинит вам зла.
Джулия молча вышла в монастырскую половину. Из открытой аркады тянуло холодом, но падре Михаэлис ничего не замечал. В горле стоял комок, и впервые за десятилетия он почувствовал, что по щекам текут слезы. Он попытался справиться с собой, но у него ничего не вышло. Он никогда не смог бы обвинить эту женщину. Он ее слишком любил. Любил всегда. Он склонил голову, чтобы никто не видел его слез.
Брат Гизлери, видимо, ожидал от него реплики. Пауза затянулась; наконец инквизитор вздохнул.
— От инквизитора требуется безупречная жизнь. Но церковь всегда была готова простить слабости плоти, если в них искренне раскаялись. Ваши слезы, падре Михаэлис, говорят об искреннем раскаянии. Прежде чем утвердить свое решение, я должен подумать об этом обстоятельстве. Если нет других обвинений…
— К несчастью, есть, — снова заговорил кардинал Алессандро Франезе. — И Джулия Чибо-Варано, и Симеони устно заявили, что убили в Провансе одного из влиятельных руководителей католической партии. И сделали это по наущению падре Михаэлиса.
— Не могу поверить! — воскликнул брат Гизлери и повернулся к иезуиту: — Это правда?
Михаэлис был растерян, но не настолько, чтобы не почувствовать угрозы, таящейся за вторым обвинением. Он со злостью вытер глаза и приготовился к атаке. И вдруг понял, что не сможет солгать, не впав при этом в смертный грех. Этот грех был простителен, когда речь шла об интересах церкви, и неприемлем, когда речь шла о личной выгоде.
— Да, это правда, — прошептал он.
После такого признания спасти его могли только высшие силы.
— Падре Надаль в курсе всего. Он дал мне отпущение грехов…
— Это неправда, — резко ответил Надаль. — Я обещал вам отпущение грехов, но не дал его. Вы говорили мне о преступлении, необходимом, чтобы спасти дело церкви. Я думал, речь идет о смерти гугенота, но никак не мог предположить, что убит католик.
Михаэлис взглянул в направлении падре Лаинеса и обмер: тот в гневе наставлял на него указательный палец.
— Прекратите, падре Михаэлис, — отчеканил генерал ордена. — Это по вашей вине ордену угрожал приговор Парижского парламента. Нам чудом удалось спастись. Ваши неуклюжие действия чуть не стоили нам провала. Вы не умеете отличить тонкость поведения от обмана, руководящую установку — от преступления. У меня нет оснований сомневаться в искренности вашей веры, но с должностью провинциала Франции вы не справились. Думаю, пребывание в нашем ордене вам тоже противопоказано.
Падре Оже кивнул.
— Согласен. Он посеял в нас непримиримую ненависть к… — Он чуть не сказал «к доминиканцам», но вовремя осекся: — К уличным разбойникам. Он честный человек, но непригоден к ответственным заданиям. Достаточно того, что он спровоцировал социальный конфликт в такой момент, когда нам жизненно необходимо согласие.
Падре Михаэлис уже ни на что не реагировал. Его парализовало чувство собственного бессилия. Он понял, что орден, которому он был так предан, принес его в жертву перемирию с французским парламентом. И стало ясно, что весь допрос был заранее срежиссирован и решение тоже было вынесено заранее. Что он мог сказать в свое оправдание?
Он почувствовал, что глаза снова наполняются слезами, и ему стало стыдно. Он согнулся на своем стуле, готовый ко всему, но не к тем словам, которые услышал от Симанкаса.
— На этом человеке лежит еще одна тень, — сказал испанец. — Еретические послания, адресованные Карнесекки, которые шли через Джулию Гонзага, подписаны женской рукой, но писала их рука мужская. Благодаря моему другу кардиналу Фарнезе я узнал, что письма подписывала Джулия Чибо-Варано. Эта дама, однако, утверждает, что их писал падре Михаэлис. Следовательно, это он был посредником между Карнесекки и так называемыми реформатами во Франции.
Это обвинение задело падре Михаэлиса за живое.
— Это неправда! Я не еретик! Обвиняйте меня, в чем хотите, но не в ереси!
Микеле Гизлери поднял руку.
— Я тоже в это не верю. Несмотря на ваши ошибки, я считаю вас добрым католиком.
Он подождал, пока Михаэлис немного успокоится, и продолжал:
— Более того, я считаю вас настолько искренним, что не снимаю своего предложения назначить вас инквизитором. Напротив, я выскажу его публично. Только считаю, что вам в этой должности надо предстать в других одеждах. Что скажете, кардинал Фарнезе?
Прелат пожат плечами.
— Я всегда считал, что процедура, в результате которой падре Михаэлис сменил доминиканский орден на орден иезуитов, была некорректной. По-моему, у нас есть все основания ее аннулировать.
Гизлери посмотрел на Диего Лаинеса.
— Вам есть что возразить, господин генерал?
— Нет. Он, по сути дела, никогда не был нашим.
Инквизитор с улыбкой взглянул на Михаэлиса, который сидел, опустив голову.
— Тогда вопрос решен. Приободритесь и снова наденьте рясу святого Доминика, без каких бы то ни было последствий. Вы играли не по чину азартно. Из вас получится прекрасный провинциальный инквизитор… Ну, что скажете?
Бездна унижения поглотила Михаэлиса. Он сглотнул и прошептал:
— Повинуюсь.
— Браво!
Все встали. Брат Гизлери сделал знак доминиканцам, сидевшим сбоку.
— Проводите его к выходу через монастырь. За монастырем ждет карета, готовая отвезти его во Францию. Под одним из сидений приготовлена ряса вашего ордена. Заставьте его надеть рясу и выпроводите.
Падре Михаэлис не сопротивлялся, когда его подтолкнули к выходу: он был уничтожен стыдом. Мутными глазами посмотрел он на кардинала Фарнезе, который, улыбаясь, шел к нему со свернутым пергаментом в руке.
— Вот, возьмите, это свидетельство о назначении вас инквизитором.
Он машинально взял пергамент и шагнул в холод монастыря.
Он уже почти дошел до противоположного входа, в сопровождении троих доминиканцев, как вдруг увидел Джулию, выходившую из маленькой монастырской дверцы. Его захватил вихрь желания, раскаяния и чувства утраты. Теперь он не скрывал от себя своего чувства и знал, что имя всему этому — любовь. Он протянул руки к женщине и крикнул, в слезах:
— Джулия! Мы… я… я тебе все объясню…
И тут же осекся. Джулия заботливо помогала какому-то человеку преодолеть единственную ступеньку у двери. Вид этого человека мог испугать кого угодно. Вместо одного глаза зияла пустая глазница, другой глаз ослеп. Беззубый рот превратился в черную дыру. На покрытом шрамами черепе виднелись клочья сивых волос. На руках недоставало почти всех пальцев. Он отчаянно хромал, с трудом переставляя ноги.
Падре Михаэлис узнал Симеони, и слова, которые он хотел сказать, замерли в горле. Он увидел, как Джулия прижала к себе это чудовище, словно желая его защитить, а потом получил такой взгляд голубых глаз, который вряд ли когда-нибудь забудет.
