Владимир Свержин - Сын погибели

— Моя герцогиня, — рыцарь преклонил колено, — я привез вам трепет Франции. Ворота ее замков распахнуты, как глаза зевак, впервые узревших вас. Вас ожидают, как ангела с небес, дабы положить конец распрям и умолить благочестивого Папу Гонория снять интердикт со злосчастных владений короля Людовика.

— Ты обернулся куда быстрее, чем я полагала, — похвалила Никотея. — Но где дон Анджело?

— Барон ди Гуеско с отрядом мчит с докладом к Его Святейшеству, спеша поведать благочестивому понтифику о том, что Бернар принудил легата объявить интердикт, а затем злодейски умертвил его, а тело дел неизвестно куда… Может, даже съел. Этот добрый малый — барон ди Гуеско — умеет быть убедительным. Готов биться об заклад, что Святейший Папа не замедлит снять интердикт, и тут уж задача моего дяди — чтобы высочайший эдикт попал именно в ваши руки, а не в чьи другие. Зная преподобного Эрманна, можно не сомневаться, что в скором времени только от вас будет зависеть судьба французского королевства.

— Прекрасно, — мило улыбнулась Никотея, — вы сделали все, что было можно, и даже несколько более того. Поверьте, я не забуду этой услуги.

— Моя госпожа, хорошо бы вспомнить о ней немедленно — я порядком издержался в дороге. Да и то сказать: ношение сутаны настолько возвысило мой дух, что мне все время кажется, будто я пощусь уже не меньше двух недель. Позвольте же мне вернуться на путь истинный — путь смиренного и ревностного служения вам и моему славному герцогу.

— Мошенник, — усмехнулась Никотея, — на вот, держи, — она стянула с пальца массивный перстень с яркоцветным рубином. — За эту милую вещицу Ламборджини отвалит тебе не менее пятидесяти золотых. А если посмеет рассказывать, как он неслыханно обеднел, или говорить, что камень нехорош, или золото не слишком чистое, — скажи, что я сама к нему приеду, дабы выслушать претензии. Но прежде чем отправляться к ювелиру, тебе следует закончить начатое. Ты сделаешь вот что. — Она склонилась к уху бывшего легата…

— Для меня это высокая честь! — Гринрой сжал перстень и, кланяясь, поспешил к выходу, прихватив по пути еще одно яблоко.

— Все идет отлично, — тихо проговорила Никотея, — но времени совсем мало. Действовать надо прямо сейчас. Незамедлительно.

Конский топот в который раз сотряс ристалище. Послышалось ржание, удар, треск ломаемых копий, грохот падающего тела и восхищенный рев трибун.

— А наш-то, лихой! Уже шестого валит!

— Ага, — кивнул в ответ другой.

Рыцарь в белой котте с алым крестом, торжествующе подняв руки, возвращался к своему шатру. Зрители восторженными криками приветствовали его триумфальный проезд. Каждому было ясно, что рыцарь воинства Бернара Клервоского — один из несомненных фаворитов турнира.

— Как думаешь, — обратился первый нищий к своему молчаливому спутнику, — кому он теперь вызов кинет?

Вопрошаемый из-под руки поглядел на выставленные эмблемы защитников поля и ткнул заскорузлым пальцем в одну из них, выложенную серебряными и лазурными ромбами.

— И я так думаю, — согласился первый. — Этот не хуже нашего. Уже девятерых из седла выбил. Сразу видать, не зря к шлему своему льва приделал. Значит, давай так: пробираемся к шатру, я отвлекаю на себя оруженосцев и пажей, а ты вот этим ножичком подпругу — чик! Только смотри, чтоб хоть на одном волоске, но она держалась. Тут важно, чтобы этот с львиной головой на коня взгромоздился и в поле выехал, но чтоб упал он не после сшибки, а до нее. Уразумел?

— Ага.

— Вот и молодец. А дальше — отойдешь от коновязи и ножик этот на землю бросишь, будто случайно выпал. Тут вот герб имеется… Руку на отсечение даю — нашего лорда! Я эту вещицу утром у рыцаря в оружейном тюке нашел, пока он умывался да руками-ногами размахивал.

Говоривший протянул собрату кинжал, на пяте которого красовался выгравированный герб с огрызающимся леопардовым львом.

— Давай ты пока туда к шатру пробирайся, а я на всяк случай вызнаю, что у сэра рыцаря на уме.

Народ, восседавший на струганых скамьях трибун, привстал и, замирая, следил, как шагом проезжает рыцарь в белой котте с алым крестом, как приближается он к шатрам защитников и с вызовом наносит удар по щиту, стоящему меж двух одетых в львиные шкуры пажей Генриха Баварского. Взрыв радостного возбуждения заглушил и чуть слышные слова молитвы, которую шептала в этот миг севаста Никотея, и торопливые понукания первого нищего:

— Давай, давай скорее! Пока тот, со львом, снаряжается.

Оба валлийца со всех ног припустили с ристалища туда, где в стороне от арены высились шатры доблестных рыцарей, принявших вызов защитников поля.

Федюня, с интересом глядевший на искусных наездников, лучников и борцов, радостно внимавший миннезингерам и жонглерам, отчего-то наотрез отказался смотреть на то, как забивается гвоздь программы — на схватки конных рыцарей. И как ни объяснял ему дядька Лис, что это всего лишь учебные бои, Федюня Кочедыжник, которому случалось наблюдать и вполне реальные сражения, пожелал остаться в шатре.

Нищие попутчики Сына погибели и не надеялись, что им выпадет такая удача, но увидели в этом отказе явную благосклонность небес к их замыслу и теперь спешили, не чуя ног, воспользоваться отдаленностью «объекта охоты» от стражи ристалища. Миновав скучавших у шатра херсонитов, они ворвались под матерчатый купол и бросились к мальцу, вычерчивавшему на земле прутиком знак трех переплетенных спиралей.

— Уходить надо! — запричитал говорливый. — Там недоброе случилось! Идем-идем, по дороге объясним… Рыцаря нашего схватили, он будто бы противнику до сшибки подпругу… того… подрезал. Да скорей же! Бросай все — не ровен час всех, кто с ним, в темницу кинут! Они там драку устроили, за мечи схватились! Давай же!..

Нищий осекся — Федюня глядел на него большими, чуть печальными глазами, не проявляя никакого намерения куда-то идти, а уж тем более бежать.

— Ну, что же ты? — недоумевающе спросил он.

— Ничего этого не было, — не сводя с «верных последователей» взгляда, тихо промолвил Федюня.

— Чего не было?

— Да ничего. И рыцарь подпругу не резал, и супротивник его с коня не падал, и ратники наши за мечи не хватались. Слышите, — он поднял указательный палец, — как ликуют? Это дядька Вальтарий немчину из седла выбил.

Первый нищий зыркнул на своего молчаливого друга.

— Пустое, — с мягким укором сказал Кочедыжник, — он подпругу резал. Вот этим, — он достал из-за голенища сапога кинжал. — Это я упряжь обратно срастил.

— Ты что же, следил? — Первый нищий привычно схватился за висевший на поясе нож, но отпустил рукоять. — Не следил… Даже из шатра не выходил. Ведь так?

— Так, — подтвердил Федюня.

— Неужто все наперед знал?

— Знал. Как не знать?

— И с какого часа?

— Да, почитай, с того самого, когда вы в лесу с меня, спящего, амулет снять хотели.

Глаза побирушки испуганно расширились. Его товарищ, не нарушая молчания, рухнул на колени, демонстрируя покорность судьбе и готовность к справедливой расплате.

— С первого дня знал?! — нервно сглотнул голодранец. — Отчего ж не покарал сразу-то? Отчего поил-кормил, от напасти берег?

— Что толку мне от смерти вашей? Что толку вам от жизни такой? — пожал плечами Сын погибели. — Разве сладок был вам хлеб в эти дни? Разве мягка была постель ваша? Страх вертелом раскаленным терзал вам души. Я говорю — избавьтесь от страха, ибо с ним ни живы вы, ни мертвы. Против меня ополчась, облеклись вы броней незримой, да только к чему тот доспех, когда души ваши трепещут всякий час и всякий день?

Первый нищий, не сводя удивленно-испуганного взгляда с сидящего на корточках Федюни, тоже преклонил колени.

— Пустое это все. — Кочедыжник махнул прутиком крест-накрест, точно перечеркивая вину изменников. — Ступайте, да не убоитесь вы жизни земной, ибо не придет вам ничто иное, покуда ее не проживете от первого вздоха до последнего.

— Так что, идти? Мы свободны? — вдруг спросил молчаливый.

— Лишь утратив страх, обретете свободу в сердце своем, — вновь повторил Сын погибели и вернулся к рисованию спиралей.

— Пойдем. — Молчун потряс за плечо своего товарища, замершего коленопреклоненно.

— Нет, — резко мотнул головой первый нищий, — не пойдем. Я тут останусь. Отныне и до последнего часа. Когда б ни настал этот последний час.

— Настал последний час, — неожиданным эхом отозвался купол шатра.

Говоривший схватился за ухо и, взвыв от боли, упал наземь. Крошечное темное существо чуть больше горошины скатилось с него на землю и, обернувшись вихрем, заполнило сиянием весь шатер.

— Настал ваш последний час, — громыхнуло снова под сводом, и широкие мощные крылья распластались за спиной нового гостя. — Дважды предали вы хозяев своих и не укрыться вам от обещанной кары! Сказано было, что заставлю я кровь в ваших жилах обратиться в пламень, и быть по тому!