Ральф Питерс - Война 2020 года
– Все хорошо. Никаких проблем. – Она потянулась за бокалом, полным вина. – По-моему, здесь очень жарко.
Когда она подносила бокал к губам, боль второй раз полоснула ножом по животу. Она тихонько застонала, не в силах ничего сделать.
Первый приступ заставил ее широко раскрыть глаза. Теперь ей пришлось закрыть их. Валя сглотнула слюну, чувствуя себя совершенно несчастной. Она ругала себя последними словами.
– Валя!
Она чувствовала, как холодный пот выступил у нее на лбу и висках. Потом ее пронзила еще более острая и невыносимая боль, и Валя поняла, что весь мир вокруг нее разваливается на части.
– Пожалуйста, простите. Мне надо выйти.
В спешке она уже не заботилась о правильном произношении и ударениях. Встала, едва сдерживая слезы и надеясь только на то, что ей все-таки удастся не опозориться до конца. Непослушной рукой она потянулась за сумочкой, но ощутила под пальцами только ткань скатерти да жесткий стул. Времени не оставалось. Она быстро зашагала через весь зал с заученным достоинством отчаяния, от которого лишь один шаг до позора, направляясь к ближайшему официанту, с которым можно общаться на родном языке.
Официант холодно указал ей дорогу, не трудясь оставаться вежливым теперь, когда она разлучилась со своим иностранцем.
Валя поспешила дальше, чувствуя все большее головокружение и слабость, надеясь не сбиться с пути. Она понимала, что у нее в запасе нет лишних секунд на то, чтобы заблудиться.
Темный холл, прижатый к полу металлическими прутьями ковер, облупившаяся краска на старинной, огромных размеров двери. Она рванулась внутрь, мимо толстой средних лет женщины, сидевшей на страже у стопки полотенец и блюдца с мелочью. На бегу Валя успела отметить быструю смену выражений на лице женщины. Сперва неудовольствие, потом неестественная натянутая улыбка в надежде на чаевые и, наконец, злоба.
Валя метнулась в первую же кабинку. С ходу упала на колени, еще не зная, с чего начать. Позади, за невидимой пеленой, отделявшей Валю от всего остального мира, до нее доносились негодующие вопли смотрительницы. Та прошла за ней следом, и какой-то частью сознания Валя чувствовала, как она нависает над ней, выкрикивая оскорбления. Но все это происходило где-то слишком далеко, чтобы обращать внимание. Сейчас девушку занимало только ее нынешнее ужасное состояние. Огонь в желудке и боль в горле, казалось, существовали вне времени.
Потом все замедлилось, осталась только вонь. Смотрительница махнула на нее рукой и, ворча, удалилась в свою будку. Валя сидела на треснутом унитазе, не в силах даже посмотреть, что случилось с ее драгоценным платьем. Собрав всю оставшуюся энергию, она потянула за ручку унитаза, чтобы смыть следы ее позора.
Потом снова без сил уселась на прежнее место.
Физическая боль отошла, сменившись мучительными мыслями о пережитом сраме. Жрала, как животное. Слишком много еды, и еды слишком жирной. Невообразимо вкусная еда, и даже сейчас, ощущая во рту кислый привкус тошноты, она все равно надеялась, что в ее жизни еще будет такая пища.
Она глубоко вздохнула несколько раз, наконец встала. Ноги сперва плохо слушались, но уже стало ясно, что с ней не произошло ничего серьезного – просто вытошнило от обжорства, как ребенка, переевшего сладостей.
Она задрала платье, чтобы поправить чулки.
И ноги, всю жизнь казавшиеся ей длинными и стройными, вдруг показались просто худыми.
Запястья костлявые. И это в мире, в городе, где столько скрытого изобилия. Валя вдруг поняла, как даром проходит ее красота, да и сама жизнь.
Она приблизилась к смотрительнице, мрачно сидевшей на своем посту.
– Пожалуйста, – произнесла она, одновременно разглаживая рукой платье, – дайте мне полотенце. Я оставила сумочку в зале. Мне было плохо.
Женщина, преисполненная сознанием собственной власти, неприязненно оглядела Валю с ног до головы.
– Полотенце, – бросила она, – стоит пятьдесят копеек.
– Знаю, – умоляла Валя. – Я понимаю. Но прошу вас, мне надо привести себя в порядок. Я не могу так уйти отсюда, мне необходимо умыться.
Смотрительница положила волосатую руку на стопку полотенец и взглянула на Валю с ненавистью, которая копилась всю ее жизнь.
– Пятьдесят копеек, – повторила она.
Устав бороться, Валентина отстегнула с руки часы. Замечательные японские часы, подаренные ей Нарицким по возвращении из одной из его деловых поездок. «За хорошее поведение», – сказал он. Свинья.
Она швырнула часы в жирную ладонь смотрительницы. Пальцы разжались, схватили часы, тут же спрятали добычу среди складок юбки.
Валя взяла полотенце.
Она в спешке умылась, попыталась сполоснуть рот и причесаться как можно аккуратнее.
В зеркале она показалась себе очень бледной.
«Но не такая уж страшная», – успокоила она себя. Просто она чувствовала себя опустошенной и измотанной. Всего лишь через десять минут после приступа она уже ощутила возвращение голода. Валя сказала себе, что вернется, сядет за стол, тихо и спокойно улыбнется и сделает вид, будто ровным счетом ничего не произошло. Даже если американец и пойдет на попятную, она, по крайней мере, доест свой обед.
С паршивой овцы хоть шерсти клок.
Она еще раз вдохнула полной грудью. У двери смотрительница безуспешно пыталась застегнуть браслет на жирной руке. Валя устремилась назад в ресторан.
К невообразимому ее облегчению, американец все еще сидел за столом. Он явно оживился, увидев ее. Она расправила плечи и замедлила шаг, ощутив прилив уверенности, что все кончится хорошо.
И тут она заметила, что еда исчезла. Со стола убрали все, кроме вина. И еще полупустой пачки сигарет, которую она измяла от волнения.
Чудесная, невыразимо замечательная еда пропала. Валя продолжала идти к столу, пытаясь улыбаться, уверить американца, что все в порядке. Он неловко вскочил, поспешно отодвинул для нее стул, и она села, как механическая кукла. Не веря своим глазам, уставилась Валя на белую пустыню скатерти. Великолепная еда исчезла. Ей казалось, что никогда в жизни ее желудок не был таким пустым.
Она начала беспомощно плакать. У нее даже не оставалось сил для того, чтобы как следует на себя рассердиться. Она просто сидела и тихо плакала, уткнувшись лицом в ладони, вся уйдя в свою слабость и сознание того, что в ее жизни больше никогда не случится ничего хорошего.
– Валя, – говорил американец своим ровным, твердым голосом. – Что произошло? Могу я чем-нибудь вам помочь?
«Увези меня. Пожалуйста. Забери меня в свою Америку, и я все для тебя сделаю. Все. Абсолютно все, что ты захочешь».
– Нет, – ответила Валя, подавив рыдания. – Ничего. Это так, пустяк.
Его челюсти двигались с трудом, и распухшие губы едва выговаривали слова. Он посмотрел снизу вверх на своего мучителя сквозь щелочки заплывших глаз. В помещении царил полумрак, к тому же после побоев он уже почти не мог сфокусировать взгляд на лице майора КГБ, ходившего кругами, то пропадая в тени, то выходя на свет, вокруг стола, на котором сидел Бабрышкин с крепко связанными за спиной руками. Огромный человек, чудовище в мундире, дьявол.
– Никогда, – повторил Бабрышкин, стараясь четко выговаривать слова в надежде не растерять последние остатки своего достоинства. – Я никогда не имел таких контактов.
Гигантская тень нависла над ним. Огромный кулак вынырнул из темноты и обрушился на его голову.
Стул едва не опрокинулся. У Бабрышкина круги пошли перед глазами. Он изо всех сил старался удержаться в вертикальном положении. Он ничего не понимал. Бред, сумасшествие.
– Когда, – орал майор КГБ, – ты впервые установил контакт с бандой предателей? Мы не пытаемся выявить степень твоей вины. Мы знаем, что ты виновен. Нам нужно выяснить только время. – Мимоходом он стукнул Бабрышкина по затылку. На сей раз то был не настоящий удар. Так, ничего не значащий жест. – Как давно ты с ними сотрудничаешь?
«Чтоб ты сдох, – яростно подумал Бабрышкин. – Чтоб ты сдох».
– Товарищ майор, – начал он твердо.
Тот раскрытой ладонью ударил его по губам.
– Я тебе не товарищ, предатель.
– Я не предатель. Я с боями прошел более тысячи километров.
Внутренне напрягшись, Бабрышкин ждал удара. Но на сей раз его не последовало. Их не предугадаешь. Удивительно, как они ловко устанавливают над тобой полный контроль.
– Хочешь сказать, ты отступал тысячу километров?
– Нам приказывали отступать.
Кагэбэшник презрительно фыркнул:
– Да. А когда приказ наконец пришел, ты лично отказался его выполнять. Открыто. Когда твои танки требовались для того, чтобы восстановить линию обороны, ты сознательно задержал их. Ты сотрудничал с врагом, тому есть достаточно свидетельств. И ты сам уже признался в невыполнении приказа.
– А что мне оставалось делать? – вскричал Бабрышкин, не в силах больше держать себя в руках. Он слышал, что его слова, такие отчетливые в его сознании, звучали практически неразборчиво, срываясь с разбитых губ. Он языком слизнул с них кровь, при разговоре они терлись об оставшиеся во рту зубы. – Мы не могли бросить там наших соотечественников. Их зверски убивали. Я не мог их оставить.
