Дмитрий Беразинский - Задолго до Истмата
Каманин скосил глаза на министра обороны. Лицо у того было обиженным — точь-в-точь у ребенка, подсматривавшего в замочную скважину за утехами родителей и в один прекрасный момент обнаружившего, что отверстие закрыто.
— Петр Данилович, дорогой вы мой, — как можно доброжелательней произнес он, — ну что вы, в самом деле! В каждом деле есть свои тайны. Между прочим, один мудрый человек сказал, что секреты — это самое большое богатство и самое сильное оружие. Чем больше человек хранит тайн, тем более с ним считаются.
— И тем более он вероятный кандидат в покойники! — буркнул Басманов.
— Верно, — согласился Ростислав, — даю вам слово, что после встречи с князем-кесарем посвящу вас во все детали.
— И это тоже, — кивнул министр обороны, — да и чувство у меня такое, словно нам с вами еще работать и работать.
Ростислав легко взбежал по ступенькам крыльца, очищенного не только ото льда, но и от мельчайших снежинок: не приведи Господь, поскользнется Федор Юрьевич — головы не сносить. Знавшие его в лицо гвардейцы отсалютовали, взяв «на караул», дубовые двери тяжко скрипнули. Длинный коридор, мохнатый ковер под ногами. Тихо, точно в святилище.
Князь-кесарь любит работать в полной тишине, под старость подрастеряв дикие привычки и укоротив свой буйный норов, Непривычно по-новому высокая дверь. Все еще не прямоугольная, но сгибаться не нужно. Предупредительный вестовой в высоких красных сапогах отворил створки.
— Князь Каманин! — негромко доложил он.
— Князя сюда, а сам вон! — лаконично ответили из светлицы.
Ростислав вошел, все-таки немного нагнув голову (рост, знаете ли). Стоящий у камина Ромодановский повернулся к нему и ухмыльнулся. Что-то неуловимо мелькнуло в водянистых глазах, но Федор Юрьевич вдруг широко улыбнулся и сказал:
— Ну, здорово, Афанасий Поликарпович!
— Здорово, Семен! — ответил князь Каманин. — Вот и свиделись.
Эпилог
— Что он еще сказал? — спросила Софья Алексеевна. — Говори, мне до жути любопытно.
Ростислав лежал в кровати, до пояса укрытый одеялом, и рассказывал ей о «свидании» с Хранителем. Вернее, уже бывшим Хранителем. Софья сидела на стульчике у широкого трюмо, а старшая камеристка расчесывала ей волосы. Два дня назад императрица вместе с дочерью, принцессой Анастасией-Ульрикой, вернулись из лавры в столицу. Увидав расстроенное лицо «супруга перед людьми», она опечалилась, а узнав о причинах печали, обрадовалась.
— Ну и будем с тобой жить-поживать, добра наживать, — сказала она, — пора бы тебе уже и пристань обрести, солнце мое. Прикинься горбуном — я тебя поцеловать хочу. А то я уж всерьез Карлу подумывала из Стокгольма вызвать... после твоего отъезда.
— Для утех? — деловито поинтересовался Ростислав.
— Для их самых, — подтвердила глубокомысленным кивком Софья, — я ведь еще сучка — в полном соку. Благодаря вам, господин!
— Не жаль вьюноша? — хмыкнул Каманин. — Непривычный он к этому делу. Пару раз — и ноги протянет. А я кобель старый, проверенный. Опять же, мир повидал.
— Государыня, — почтительно вмешалась камеристка, — я вам сейчас половину волос повыдергиваю. Погодите шутковать.
— Понял, батюшка мой? Заткнись! — бросила Софья. — И ты мне так и не сказал, что Хранитель еще говорил.
Ростислав медленно вынул одну руку из-под головы, запустил под одеяло, чего-то там с наслаждением почесал и ответил:
— Чего говорил? Что обещают девушкам парни: вернусь — женюсь. Так и этот обещал... вспомню — позвоню. Тьфу! То есть через некоторое время заберу к себе. Если учитывать, что под понятием «некоторое» может быть любая величина, меньшая за вечность, то этого времени лично у нас с тобой — уйма.
Софья прикрыла глаза. Камеристка закончила ее причесывать и положила гребешок на трюмо, а вырванные в процессе причесывания волосы тщательно собрала и бросила в пылающий камин.
— Государыня, я могу быть свободна? — присела девушка в реверансе.
— Да, иди, Маргарита, — сказала императрица, не открывая глаз, — передай куаферу, чтобы пришел к восьми часам. В десять будем говорить с народом, так я хочу, чтобы народ видел свою государыню в полной красе. Несмотря на старушечий возраст.
Лицо Ростислава выразило целую гамму чувств. По нему сейчас можно было прочитать, что он думает о публичном выступлении с балкона в зимний период, о роскошной прическе, которой все равно не будет видно под пуховым платом, о «старушечьем» возрасте императрицы. В принципе если считать по годам, то Софья Алексеевна являлась дамой в весьма почтенном возрасте. Пятьдесят один год — возраст немалый. Где-нибудь в глубинке выглядевшую так пятидесятилетнюю бабу могли бы и сжечь за колдовство, но императрице дозволено было многое. В последние годы не без усилий соответствующих ведомств распространился слух о том, что русская императрица угодна богу настолько, что он даже возвратил ей утраченную в монастыре молодость.
Она встала перед зеркалом. Невысокая, почти стройная, почти девушка. Только старят глаза да память о десятилетнем заточении.
— Ростик, — укоризненно произнесла она, — а ты хоть догадался спросить об Андрее Константиновиче и Иннокентии?
Каманин потянулся, а лицо его стало мрачным.
— Как же, спрашивал! Думаешь, он знает? Ни хрена он не знает! Брехал что-то про статические межпространственные заряды! Насколько я понял из его бормотания, то программа Корректировщика разбросала нашу троицу по окрестным мирам. С целью сохранения уровня энтропии... ах да, ты же не в курсе.
— Немного поняла, — она села на кровать, — мне твой отец успел прочитать почти весь курс «общей физики». Талантливый у тебя тятька. Жаль, больше его не увижу.
Ростислав промолчал. Совершенно неожиданно Софья Алексеевна, правительница Российской империи, прониклась дочерними чувствами к человеку из иного мира. Называла по-местному «тятей», к чему Алексей Михайлович так и не смог привыкнуть, несмотря на то что оставался демократом и космополитом.
Софья забралась к нему под одеяло и положила голову на грудь. В это время в дверь постучали.
— Ну дык! — отозвался Ростислав.
Вошла гувернантка принцессы, мать Наталья — жизнерадостная женщина лет сорока. Стараясь не смотреть на обнаженный торс Ростислава, произнесла:
— Государыня, принцесса Анастасия-Ульрика просится к вам. Я уж ей объясняла, что вы заняты, но она ни в какую. Хочет к вам.
— Господь с тобою, Наталья! — воскликнула Софья. — Конечно, зови. Виданное ли дело, чтобы дите к мамаше не пускали!
Монахиня улыбнулась и вышла. Через несколько минут в опочивальню вбежала очаровательная девочка и прощебетала:
— Мама, я все не спала и не спала. К вам с папой хотела, а эта Наталья меня отговаривала. Говорила, что вы заняты! Папа, помнишь, ты мне обещал рассказать про звезды? Я уже пришла!
Маленькая принцесса сбросила мягкие туфельки и, забравшись между родителями, обняла отца за шею.
— Давай рассказывай, я слушаю.
И мгновенно уснула.
Ростислав с Софьей тепло улыбнулись друг другу.
* * *Андрей Константинович не сразу понял, что произошло. Лишь когда налетевшая метель угомонилась, он поднял глаза на небо и увидал там знакомые очертания Большой Медведицы. Но и тогда долго тряс головою и глядел по сторонам.
Он находился на широкой дороге, слева и справа был лес, вдалеке виднелся железнодорожный переезд. Дорога, по всей видимости, была грунтовой — даже «заштукатуренные» снежной массой рытвины и колдобины отчетливо были видны опытному глазу. Волков обернулся назад. Насколько позволяли рассмотреть сумерки, метрах в трехстах дорога делала поворот и исчезала невидимой в лесу. Что это была за дорога? Откуда и куда она вела? Андрей Константинович вдохнул морозный воздух — здесь было ощутимо холоднее. Поэтому, не тратя время на раздумья, он развернулся в первоначальном направлении и зашагал к переезду.
Бормоча под нос самые невероятные предположения, он пытался осмотреть себя со стороны. Бараний полушубок, под которым мундир полувоенного покроя. На ногах — валенки на кожаной подошве. Голову венчает папаха.
— Твою мать! — с чувством произнес он. — Типичный бродячий замполит.
В ответ на это откровение сзади раздалось пение матчиша. Волков оглянулся. Метрах в сорока светились фары какого-то легкового автомобиля: то ли «двадцать первой» «Волги», то ли чего-то подобного. Причем подобных автомобилей Андрей Константинович больше не знал. «Горбатые», что «Запорожец», что «Москвич», были гораздо меньше.
Автомобиль притормозил рядом с ним и оказался довоенным «паккардом», весьма неплохо сохранившимся. Дверца открылась, и мягкий баритон с заднего сиденья предложил:
— Садись, служивый. Подвезем.
Андрей Константинович поначалу собирался отказаться, но что-то в голосе незнакомца подсказало, что отказ будет расценен как попытка к бегству. Поэтому быстро отряхнул снег с тулупа и папахи и забрался в теплый салон, где витал давно забытый запах крепкого хорошего табака.
