Дмитрий Хван - Хозяин Амура
Тем временем члены семьи Акселя, кроме заболевшей, а оттого оставшейся в Пернове жены, уже двигались к Пскову, сопровождаемые полуротой конных дружинников во главе с Павлом Граулем, а также небольшим отрядом феллинских драгун Вельского. Путь лежал в Москву, на Ангарский двор, где им предстояло перезимовать, а по весне отправиться дальше, в далёкую Ангарию — Сибирскую Русь.
Глава 15
Москва, Кремль, Теремной дворец.
Начало декабря 7154 (1645).
Окованная железными полосами дверь гулко закрылась, звякнув вычурной щеколдой, скрыв за собой мельтешение озаряемых свечным светом фигур и их сдавленные волнением голоса от любопытных глаз столпившихся в коридоре людей. Ввалившийся в коридор боярин, кажущийся огромным, словно медведь, — из-за своей богатой шубы, привалился к косяку, тараща глаза. Крупные капли пота блестели на его лбу, взгляд был затуманен, будто боярин мертвецки пьян. С трудом разлепив губы, он прохрипел:
— Всё, отмучился государь! Преставился…
Впущенный боярином до мерзости тяжёлый, спёртый воздух помещения, где долгие месяцы находился несчастный Алексей Михайлович, наполненный парами снадобий и химикалий, заставил Бориса Морозова поморщиться. Прикрыв рот широкой ладонью, на пальцах которой красовалось несколько перстней с крупными каменьями, он чихнул и, тяжело зыркнув на окружавших его людей, ждавших от опекуна только что скончавшегося царя каких-то важных слов, проговорил:
— Чего буркала выпучили? Подымайте людишек, живо! Делати всё, как уговорено было. Аль не слыхали?! Ну! — Слова свои Морозов дополнил стуком посоха о пол.
— Не станет ли спешка излишней, Борис Иванович? — произнёс один из приближённых бояр.
— Не успеем сейчас — Никита своё непременно урвёт, — уже спокойным тоном пояснил Морозов и с ухмылкой добавил: — А ты, Илья Данилович, вовремя государю и мне тестем стал! — И, кинув взгляд на запертую дверь, из-за которой раздавался женский плач и стенания молодой жены, Борис быстрым шагом покинул коридор, заставив вжаться в стены царских рынд, шедших на смену. За ним последовали и остальные, шумно шурша полами одежд. Языки свечного огня поколебались, и по причудливо расписанным стенам заплясали тени.
Уже к обеду следующего дня скорбная весть о кончине государя, выйдя из деревянного терема, где жил несчастный Алексей Михайлович последние месяцы, да обогнув Успенский собор, где царь, по настоянию своего дядьки-опекуна, обвенчался с Марией Ильиничной Милославской в краткий миг облегчения от хвори, миновала толстые стены Московского Кремля и ушла в народ. Оный, немедля оказавшись взбудоражен, принялся собираться на торжищах, в церквах, у ворот монастырей и просто на площадях и улицах, где горожане и приезжие людишки стали с увлечением выспрашивать друг у дружки, как, мол, случилась беда-то такая. Гул колоколов сгонял чёрные стаи тревожно гомонящего воронья с насиженных мест, заставляя их долгое время летать над крышами домов. Он же выгонял на улицы и людей. Узнав о случившемся, многие плакали, государя юного жалеючи. На торжище, что длинными рядами лавок занимало Красную площадь, также собиралась гудящая, словно растревоженный улей, людская толпа. Здесь, в этот час, как и во многих иных местах в столице, встревоженные горожане слушали тех, кто хоть что-то знал или пытался таковым казаться. Несмотря на мороз, толпы на улицах с каждым часом росли в числе, и вскоре в них стали захаживать разные личности с бегающими глазками и срывающимися на сип голосами. И если одни из них по привычке стали предрекать скорый Апокалипсис и всеобщую гибель от насылаемых диаволом моров, то другие принялись талдычить о лекарях-убийцах. Дескать, от них всё зло и учиняется — и хворобы они приносят, и пагубы наводят, да и падёжная болезнь, без сомнения, их промысел.
— Немецкие лекари государя нашего погубили!! — раздавался истеричный вопль у начала рыбного ряда. — И прежних государей они изводили!
С этим кличем многие поспешили согласиться. Как же оно иначе-то, немцы —: от них всё зло! Немцы завсегда виновны! И вот уже толпа суровеет, вытирая рукавом подмёрзшие на морозе сопли.
— Извели-и государя-я!
Откель ни возьмись выкатываются бочки с хлебным вином… Шум. Гомон. Вскрики.
— А кто немцов на Москве привечает?! Кто привёл их к государю-у?
— Кто?? — разом выдыхает быстро захмелевшая толпа.
— Известное дело кто! — разоряется щербатый мужик в распахнутом красном кафтане. — Никитка, государев дядька!
— Верно! Он Немцов привёл! — пьяно ярится, подначивая людей, второй, пялясь бессмысленным взглядом выпученных глаз.
— А ну! — растолкав нескольких мужичков в драных зипунах, на открытое место выходит вдруг широкоплечий, плотный купчина с окладистой бородой. С вызовом посмотрев на заводивших толпу горлопанов, купец закричал, оглядывая собравшихся москвичей, притихших теперь в ожидании дальнейшей потехи. — Люди добрыя, люд московской! — застягивая слова, зычно заговорил купец. — Гляньте-ко, что деется! Людишки вора Борьки Морозова на Никиту Ивановича клевещут, аки на злодея, убивца!
— Так и есть! — вскричал щербатый. — Никитка и есть злодей!
— Лжа это! — сжав кулаки, прокричал купчина. — У тела государева токмо Борька и был, денно и нощно! Неча…
— Сучий потрох!
Сильный удар в ухо поколебал купчину, второй, в нос, сбил его с ног. Толпа охнула, передние мужики подобрались. А щербатый, поигрывая свинчаткой, хотел уж приложить противника ещё раз, как откуда-то сбоку раздался вопль:
— Пошто Демьяна бьёшь, сволота?!
— А чего слухать его, Никиткиного холопа? — ощерился дружок щербатого.
На него тут же кинулись двое крепких мужиков — то были приказчики сбитого с ног купчины. Они принялись умело мутузить обоих смутьянов, а поднявшийся и утеревший юшку купец, раззадорившись, принялся помогать. Толпа свистела и улюлюкала, довольная зрелищем.
Подобное происходило по всей столице — люди боярина Бориса Морозова везде терпели неудачу. Москвичи, уважительно относившиеся к Никите Романову, неизменно прогоняли, а чаще всего — жестоко побивали подстрекателей. А когда в народе появился сам Никита Иванович, прямо обвинявший Морозова в отравлении государя, да говорили один за другим свидетели, обвинявшие царского опекуна в изменах и воровстве, горожане, вооружившись кто чем, пошли к Фроловской башне Кремля. Там, у Чудова монастыря, стояли каменные палаты боярина Морозова.
Оказалось, что близ проездных ворот уже толпились несколько сотен разгорячённых москвичей: мастеровых, ремесленников, посадских жителей, пришедших на торжища крестьян и купеческих людишек. Стрельцы, сдерживавшие напор толпы, были растеряны, а некоторые и вовсе открыто поддерживали выкрики из толпы. Морозову припоминали все его прегрешения — и воровство, и налоговое бремя, и мздоимство. Великокняжеские ремесленники жаловались на долгие задержки жалованья, купцы на стеснение торговли. Злые голоса выкрикивали, что с милостивой грамотой от Бориса возвращался не тот, на чьей стороне правда, а тот, кто принёс ранее больше подарков.
Были и другие голоса, требующие справедливости. Несомненно, среди москвичей были во множестве и людишки давнего недруга Морозова — Никиты Романова, который, вовремя учуяв удобный момент, желал свалить Бориса, и отступаться теперь царский стольник никак не мог. Казалось, ещё чуть-чуть — и под напором людей отряд стрельцов рассеется, пропустив всё прибывающую в числе волнующуюся толпу за стены Кремля. Однако краснокафтанникам вовремя подошла подмога — две сотни немцев, которые заняли ворота и проход в Кремль, подперев собой стрельцов. Оказавшиеся между разгорячённым народом и холодно спокойными иноземцами, воины малость струхнули. Они также долгое время не получали выплат, а ежели и получали, то половину. А бывало и меньше, да ещё и под расписку о выдаче им полного жалованья.
— Морозов — пёс! Бориска, вор, вон из Кремля! Никиту Ивановича на царство! Никиту Романова! — раз-давалось отовсюду. — Гляньте, люди московские, сызнова Борька немцами прикрывается!
Люди из толпы схватились за каменья, выкрикивая оскорбления в адрес иноземцев. Стрельцы же по приказу своего головы подались назад, ощетинившись бердышами и стволами фитильных мушкетов.
— Расходитесь, люди добрые! — вышли из-за немецкого строя думные дьяки и бояре, посланные к толпе. — Челобитные примем, а опосля уходите отсед!
— Шиш! Чего захотели! — подскочил к ним вертлявый мужичонка. — Мы уйдём, а Борька-вор сызнова учнёт непотребства свои свершать?!
Сунув под нос опешившему ближнему дьяку сложенную из узловатых пальцев фигу, мужичонка не успел отскочить от удара плетью — стоявший позади дьяка боярин с удовольствием вытянул его плетью по залатанному кафтанишке с чужого плеча. Мужичонка взвыл, часто сыпля проклятия. Толпа снова подалась вперёд, загудела. Полетели камни и поленья, полилась кровь…
