Анатолий Гончар - Возвращение
— Какой меч, какой Чёрный властитель?
— Кто знает — тот поймёт… — из последних сил тихо произнёс умирающий и его веки сомкнулись, чтобы уже больше никогда не разомкнуться.
— Умер… — сказал кто-то из стоящих позади воеводы.
— Умер, — вслед за ним повторил сотник, медленно вставая. — Похоронить по- божески. Расковать цепи и похоронить. Пусть хоть в смерти своей свободным будет.
Марзула не сомневался: свежий холм, вырытый под старым буком, скрывал под собой тело сбежавшего раба. Он мог бы даже не доставать его тело, но позволить ему наслаждаться покоем могилы молодой предводитель не мог.
— Разрыть и отдать на съедение болотным жабам! — приказал он, сердито пиная ногой гнилой пенёк давно рухнувшего на землю дерева.
Тело несчастного уже погрузилось в тухлую болотную бочагу, а Марзула всё думал. Его терзали сомнения. Можно было, конечно, отрезать у покойника уши и предъявить их старейшинам в знак того, что миссия выполнена, но вдруг кто из юнцов проговорится? Что тогда? Старейшин он не боится, но что, если об этом проведает Караахмед? — Марзула почувствовал, как по сердцу заползали холодные змеи страха. К тому же существовала опасность, что этот безумец, отважившийся на побег сквозь кишащее ведьмами болото, перед смертью успел поведать о тайне тайн. Марзула почувствовал, как от этих мыслей его охватывает дрожь. Вернуться, не попытавшись остановить россов и задержать их до подхода новых сил, могло стоить ему не только карьеры, но и головы. То, что он — младший сын старейшины рода, ничего в данном случае не меняло. Отец сам послал бы такого сына в кишащую змеями пещеру смерти.
— Эй ты, иди сюда! — Марзула позвал своего помощника и следопыта Рахмаила. — Поднимай ублюдков, мы идём за россами!
— Хорошо, господин! — склонив голову в поклоне, ответил следопыт и, едва слышно пощёлкивая языком, принялся поднимать успевших прикорнуть молодых орков. Он не привык задавать вопросов — если хозяева приказывали, он подчинялся. Думать он начинал лишь тогда, когда выслеживал противника или лесного оленя, разглядывал следы или запутывал свои собственные да ещё когда видел, что хозяин колеблется в поисках решения, тогда он сам находил ответ. Сейчас же, чтобы не захотел молодой начальник, он был готов выполнять его команды.
Вскоре они собрались и, крадучись, двинулись вслед за удаляющимися по хребту россами.
— Всё, воевода, кажись дома! — шедший в авангарде отряда Сенька Лыков, едва вытянув на опушку, устало повалился на землю. — Тут и до заставы рукой подать, тока с горочки спустимся, овражиком, овражиком, и вот она, сторонушка дорогая! Мож, воевода, воздохнём? Нам тут всё одно царскую кавалерию ждать. Голубка-то я загодя отправил, мол, сведения несём важные.
— А, — вознамерившийся было возразить Мирон Милославович, глядя, как изнемогшие ратники без всякой команды валятся на землю, устало махнул рукой, "мол, бог с вами". — Гриша! — окликнул он, и Григорий Волганович Грачик, — мордастый, молодой десятник, опустив на землю котомку, лениво повернулся в его сторону. — Выставишь охранение, и смотри, чтоб зрили в оба, проверю, если что.
— А чё эт я-то? Мои чё, хужей других или чё?
— Ты мне не чёкай, ступай, коль велено! Твои вчерась, почитай, день весь сиднем сидели, покедова прочие по отрогам да низинам болотистым логово бандитское выискивали.
— Так то ж вчерась… — никак не желая сдаваться, процедил недовольный десятник, но взглянув на грозно сдвинутые брови сотника, примолк. — А ну, лежебоки пустоголовые, шавелись, службу царскую править пойдём! — совсем уже другим тоном добавил он и, взвалив на плечи загремевшую котелком котомку, первым отправился выполнять сказанное.
— С двух сторон ратников поставь, — донёсся ему вослед голос Мирона Милославовича. — Вот там пятерых выставишь на следах наших, — он ткнул пальцем в сторону уходящих вдаль следов, — а вон на той сопочке с пятью сам сядешь, понял?
— Да понял я, понял! — негромко ответил десятник, не оборачиваясь. И уже совсем шёпотом добавил: — А то я сам не знаю, где посты выставить! Можа подумать, первый день по горам да сопкам в поисках врагов государевых бегаю, почитай, уже вторую неделю по тылам вражьи хаживаю, учить он меня будет! — продолжая бурчать, он раздвинул рукой ветки молодого орешника и скрылся в глубине росшего за ним невесть откуда здесь взявшегося молодого ельника.
— Гришань, куда идить-то? Милославович сказал, на сопку доглядных выставить, а кого в обратку пошлёшь? — пожилой ратник со следами старых шрамов на морщинистом лице, пытливо посмотрел в глаза остановившегося десятника.
— Кого пошлю-то? Кого пошлю… да сам и пойду. А ты бери троих да на сопку ступай.
— Как скажешь, Гришань, тока ты сам-то ближе к полянке залегай, вкруг неё никак не обойти. В лесочке засядь да за полянкой и поглядывай!
— Ты, Тихон, меня не учи! Ежели я волей государевой над тобой поставлен, так знать уж поумнее тебя буду!
— Да я — то что, разве же я против, тока ты всё одно поближе к полянке затаись.
— Затаюсь, затаюсь, сам-то не заблудись, в кустах, гы — гы, не потеряйся!
В тени леса, несмотря на ярко светившее солнце, было прохладно. Зябко передёрнув плечами, десятник Грачик осторожно выглянул на освещенную солнцем полянку.
— Григорий Волганович! — донёсся до него тихий шёпот стоявшего за плечом Селивестра, младшего брата сгинувшего во прошлом годе Ягдара Весёлого — бояниста и пересмешника, на всю Рутению песни водившего. — Посменно службу править будем али по очереди? По мне так и по очереди греха б не было, чай, уж рубежи росские начались, они сюда и во снах сунуться не отважатся, а наяву так и на тридцать вёрст не подойдут!
— По очереди, говоришь? И впрямь, по очереди складнее будет, тока мы ни так, ни так делать не станем. Я над вами начальник, али как?
— Начальник, ещё как начальник! — поспешили заверить его стоявшие позади ратники.
— Так вот вам слово моё командирское: на своей земле врага бояться витязю росскому стыд и позор смертный. Нынче орков и в своих краях воевать силы малые, а уж днём солнечным к границам и подавно идти не осмелятся. Несправедлив воевода к нам, не справедлив! Отдохнём же, други мои верные, вздремнём, покудова солнышко высокое, а уж в ночь посты и выставим.
— Истину гуторишь, батюшка, истину! — Селивестр согласно закивал головой и, шмыгнув мимо застывшего на месте десятника, выскочил на залитую светом поляну. — Я, батюшка, уж тут на поляночке под солнышком ласковым вздремну, страсть как надоело в тени лесной словно тать ночная прятаться, косточки погрею, светом ласковым напитаюсь. — Он оглянулся на скорчившего недовольную мину десятника и поспешно добавил: — Если будет так вашей милости угодно…
— А… — совсем как сотник отмахнулся Грачик, и уже не глядя на довольно прищурившегося Селивестра, принялся стелить себе подстилку из веток росшего здесь в изобилии орешника.
…Четыре и ещё четыре десятка оркских недорослей, вооружённых по большему счёту одними луками уже более суток двигались по следам рутенского воинства. Тайну великую прознали росские вои. Тайну тайн! Дать им уйти означало навлечь на себя погибель. Но как их уничтожить, шедший во главе отряда тридцатилетний Марзула не знал. Оставшийся в селении в виду недомогания тяжкого, а по правде говоря, из-за лености великой да происхождения знатного, ныне он оказался тем, кто должен был "свершить историю". Угрюмые мысли текли в его голове, защищённой меховым шлемом, когда он, сидя под высоким кустом колючей лесной ежевики, ожидал возвращения высланного по росскому пути следопыта.
Словно змея юркнув меж веток стелющегося по земле конь-ягеля, Рахмаил выполз на край поляны и, осторожно раздвинув ветви, уставился на вальяжно развалившегося на солнышке Селивестра.
— Ять, тямодай рахи! — выругался он по — оркски, едва подавляя в себе вздох разочарования. Похоже, россы выставили заслон в самом узком участке горной хребтины, края которой свешивались вниз многометровыми отвесными обрывами. "Наверняка этот пёс дрыхнет, потому что его товарищи, скрытые в лесной тени, бдительно охраняют его спокойствие", — в отчаянии подумал Рахмаил, но уползать в спасительную чащу не стал, а набравшись терпения, принялся наблюдать за противоположным краем поляны. Время шло…
— Сколько их? — затаившись под ветками низкорослого кустарника, Марзула вперил взгляд в низко склонившегося следопыта.
— Пять раз по десять и еще пять.
— Много, не одолеть! — взгляд Марзулы стал задумчивым. Ежели б мужей оркских было десять по десять да ещё два раза по десять, тогда бы он ещё рискнул ринуться в бой против отборного воинства северных соседей, а сейчас нечего было и думать, чтобы победить…
— Господин…
— Что тебе, Рахмаил, сын безбожника Маила, говори?
