Владимир Коваленко - Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки
Грейс даже не плачет. Просто тычется в плечо и воет. Тихо, страшно. Словно и не человек вовсе. Пришлось отстранить. Отвесить оплеуху. Потом для равновесия – вторую. Третью – оттого, что первые две хорошо пошли…
– Дура! У них были шлюпки! Они уже раз выплыли на кубинский берег – может быть, на этот раз добрались до Санто-Доминго. Ты их знаешь! Да они по-индейски[12], из чистой вредности… Чтоб мы тут даром ревели!
– Но ты…
– Я тоже дура! Не могла разобраться, кого люблю…
А потом были дни, уже не пустые. Была Грейс. Была миссис Ханли – вот уже год как неугомонный изобретатель отдал руку и тот кусочек сердца, что не занят подводными лодками. Были жены и женщины матросов. И она повторяла, уже спокойно:
– Они вернутся. Я это знаю. И не поверю в другое, пока не увижу могил.
Говорила – и верила себе. После того как вышел второй срок – запас хода, самого экономического. После того как вышел запас пищи и воды. После того как жены и невесты героев Кингстонского похода надели траур. Она радовалась каждой непонятной вражеской потере. Пропал монитор – значит, потоплен, а не залит через технический люк в дурную погоду. Исчез британский фрегат – это Алексеев, а не проделки Великого Кракена и не дурная погода. Непонятный взрыв сотряс набитый десятью тысячами тонн северного зерна «Грейт Истерн» – никак не самовозгорание, а шестовая мина с подводной лодки…
Каждый день, с самого утра, Берта Вебер-ла-Уэрта шла в гавань. Короткий вздох: «не сегодня». Потом – ноги несут в контору, где «мисс Ла» работает и учится.
С ней пыталась говорить мать. С ней пыталась говорить Люси Пикенс!
– Берта, не стоит так ждать человека, которому ты сказала «нет».
– Откуда вы знаете? Слухи врут. Я сказала «да»… и второго жениха терять не намерена!
Потом в Гааге был подписан договор, вернулся из Виргинии старший брат… Берта передала снова обратившийся в семейное дело завод в крепкие и надежные руки. В доме хозяйничала старшая невестка… Девушку в сером это не интересовало. Так же, как и мир, вспыхнувший яркими цветами новых нарядов. Она имела право носить звезды – и наряд тоже менять не стала. Только теперь, явившись к причалам с утра, торчала в порту до вечера. За спиной ворчала Эванджелина. Обед – достойный леди и миллионерши, родня акциями не обидела – приносили горячим, на водяной бане. «Военное лицо Юга» упрямо глядело на восток, в сторону моря… Любопытные иностранцы стали стекаться, глазеть на городскую диковинку. Временами к небу взлетали облачка сгорающего магния – но на вспышки фотокамер девушка в сером обращала не больше внимания, чем некогда – на разрывы северных бомб. Фотографии запечатлели прекрасный печальный образ, так и не испорченный старостью – Берта не дожила двух лет до тридцатилетия.
А потом на острове Моррис – дорогую городскую землю практичные американцы пожалели – встал небольшой памятник, у которого охотно фотографировались туристы и к которому непременно приносили свежие цветы моряки с русских крейсеров-стационеров…
Здесь обязан быть разрыв страницы, причем такой, чтобы нельзя было прочитать дальнейшее, не перелистнув страницы.
Так – не было.
Потому что так быть – не могло.
Потому что бог все-таки помогает правым!
Итак, Берта день-деньской, явившись к причалам с утра, торчит в порту до вечера. «Военное лицо Юга»… Любопытные иностранцы стекаются поглазеть на городскую диковинку.
Две недели. Какой-то щелкопер отправил душещипательный репортаж в сентиментальный Северогерманский союз… там всласть порыдают, уплатив за газету добрые пфенниги. Почему нет?
На пятнадцатый день после того, как Чарлстон узнал об окончании войны – для Юга, несомненно, победоносной, раз он сохранил свободу, – она задержалась в порту чуть позже обычного – до самого заката. Как раз достаточно, чтобы увидеть, как, растопырив крыльями бабочки косые паруса, что заменили в долгом рейде разбитую машину, в гавань Чарлстона бесшумно влетает «Гаврило Олексич» с тремя «Ныряльщиками», висящими вдоль бортов на шлюпбалках. На всех шестнадцати узлах! Звонко ахает единственная восьмифунтовка – для салютов ее и ставили! – и сонная, мирная батарея Грегга отвечает воскресшим героям!
На причале, словно по мановению волшебной палочки, возник оркестр, взревела медь – да, медь, и яркая! – начищенных труб, и над волнами понеслась мелодия «Боже, царя храни» со словами гимна Конфедерации, уже поправленного, звучащего не мольбой о победе, а благодарственным гимном:
Волей Твоей – Правда сильней!Шли миллионы на нас в смертный бой!Но флаги пали их!Орды бежали их!Чести высокой знак – что мы с Тобой!Чести высокой знак – что мы с Тобой!
Вот с борта брошены швартовы, подан трап. И Евгений Алексеев – живой, хоть и осунувшийся от трудной боевой работы и половинных рационов, сходит с корабля, как и положено командиру соединения, предпоследним. Улыбается.
– Мисс ла Уэрта? Счастлив вас видеть. Прошу меня простить за былое – четыре месяца назад я был мальчишкой, – сообщил весело, – да и теперь не вполне повзрослел. Но как-то сообразил, что у умной взрослой девушки есть множество интересов, отличных от моих, и понять, как был глуп, комичен и самонадеян. Тем не менее вы нас встречаете… Значит, мое общество вам по-прежнему приятно или хотя бы полезно. Мы, как прежде, друзья?
– Друзья? – переспросила Берта. – Можно и так сказать. Видишь ли, я почти три месяца была твоей вдовой. И кто я получаюсь теперь?
Лейтенант ла Уэрта прищурилась. Хитро-хитро, довольно-довольно. Словно выиграла главное свое сражение. Хотя противник, вот вредина, совершенно не сопротивлялся!
Ни плакать, ни хлопаться в обморок не стала. Только еще разок, тихонько, повторила свое: «Да». В корабельной церкви зашедшего для переоборудования в броненосный крейсер «Осляби».
Вместо интермедий:
Худой мир
Он почти стал англичанином. Обратный эмигрант, слишком едкий, чтобы его терпели на любой половине Разделенного дома. Впрочем, так теперь говорят только здесь, в Британии. В Новом Свете все проще. Молодой народ – с одной стороны. Мятежники – с другой. Теперь они второй раз за тридцать лет подписывают мир… А ему придется сочинить на эту тему что-то острое для «Панча». Но что? Редактор просит не трогать правительство, Конфедерацию с ее рабством, Север, которому опять не дали добить старого врага. И, конечно, русских!
А что с ними делать, если их десант – нежданный, невозможный, но куда более сильный, чем вся армия метрополии, разбил биваки в курортных местечках и покалывает предместья ежиными иглами штыков. Но пушки замолчали, теперь воюют дипломаты. А ему остается, сунув руки в карманы, мерить шагами улицы и надеяться, что лондонский воздух – свежий, но с примесью угольного дымка – принесет идею. Война войной, а ежемесячный фельетон вынь да положь. За него, кстати, платят дороже, чем за книги, в которых он упорно избегает снисходительного тона по отношению к Северу бывшей Родины, да еще отказывается поливать грязью Юг. Для эмигранта это не разные страны, а кусочки одной.
Вот посольство Соединенных Штатов. Гордый флаг, на котором лишних одиннадцать звезд. У Конфедерации крест украшают уже семнадцать – и три из них тоже лишние. И мятежники, и пограничные штаты давно сделали выбор, но знамена хранят память и амбиции – и не позволяют подписать настоящий мир. В прошлый раз это было «постоянное перемирие». Теперь его собираются назвать «вечным». Да, вечным – пока не чихнет прусская канонерка где-нибудь в Марокко… Пусть на этот раз королю и досталось – тем верней он станет прислушиваться к стареющему Бисмарку. И остается лишь ждать, когда к словам «мировая война» припишут номер «третья»? Лет через двадцать – наверняка. Он до нее доживет. И, как бы ни сложились дела в других частях света, можно быть уверенным: Северную Америку опять пересечет фронт, и солдаты в «полевом ореховом» схватятся с армией в хаки. Двадцать лет назад сражались братья. Теперь закончилась схватка кузенов. Это будет битва второго поколения, живущего раздельно. Может быть, хотя бы после этого северные и южные американцы станут друг другу чужими людьми – и смогут ужиться?
У Сити настороженный вид, словно у пса, который никак не может понять – то ли его спустят на дичь, то ли пнут под ребра. Может быть, завтра будет мир, и начнется нормальная торговля – а может, по улицам поскачут казаки, и вовсе не в парадном строю. И пусть себе боятся! Он не боялся команчей… А что казаки? В первую войну вдоль Миссисипи гуляли куда более кровожадные ребята. Например, всадники Куантрилла. Эти умели вырезать город подчистую. По крайней мере, всех мужчин. Юг терпел разбойников, хотя и не признавал частью своей армии. А как-то под конец войны за Отделение банды пришли в Техас на зимовку – их собрали вместе какой-то байкой, а потом познакомили с «кофемолкой Уэрты». Американцы – нация статистиков. Он припомнил любопытный факт: на теле одного из «всадников», некоего Джесси Джеймса, насчитали сто двадцать семь пулевых ран…
